Промельк Беллы.Фрагменты книги - Борис Мессерер

Такой случай действительно настал еще через два года, когда мы встретились на конгрессе у Армандо Вердильоне на вилле Борромео под Миланом. Как только мы увидели друг друга в банкетном зале, Владимир Емельянович подошел ко мне и сказал:

— Борис, я рад, что наконец мы встретились, я прошу меня простить, давай пойдем выпьем что-нибудь и будем друзьями!

Я был рад этому его порыву. В этот вечер мы очень сблизились.

В 1990 году Максимову было возвращено советское гражданство, которого его лишили после эмиграции, и он начал приезжать в Москву. При этом он неизменно звонил нам, и мы встречались или у меня в мастерской или шли куда-нибудь, чаще всего — в ресторан Дома кино. Во время этих встреч я старался донести до него настроение людей, живущих в Москве, — это было ему интереснее всего другого. Он радовался, когда я знакомил его с кем-нибудь из известных актеров. Как правило, их реакция была восторженная, потому что они не могли себе представить, что познакомятся с самим Владимиром Максимовым.

Как-то раз, в 1992 году, Володя позвонил мне и с некоторой торжественностью пригласил на премьеру своей пьесы «Кто боится Рея Бредбери?», поставленной в Театре имени Маяковского. Спектакль прошел с успехом, и я был рад поздравить его.

Через какое-то время Володя пригласил меня на премьеру другой своей пьесы — «За бугром» в Театр имени Гоголя. Когда мы встретились у театра, Володя стал мне объяснять, что в этой пьесе он использовал несколько фраз из романа Лимонова «Это я, Эдичка» как коллажный элемент, который должен обострить характер действия. Лимонов в пьесе упоминался под фамилией Ананасов. Мы сели во второй ряд, нас торжественно усаживал сам главный режиссер Сергей Яшин. Я был хорошо знаком с коллективом этого театра, потому что оформлял там два спектакля. По ходу пьесы Володя шептал мне, указывая места, в которых были использованы цитаты из Лимонова. Но в какой-то момент он помрачнел и перестал что-либо комментировать, а я продолжал угадывать все новые и новые фразы, знакомые по роману «Это я, Эдичка». Вдруг Володя вскочил и демонстративно покинул зал, ничего мне не сказав.

В конце представления, которое имело успех, актеры стали выходить на поклоны и всё смотрели туда, где сидели мы с Максимовым. Но его не было. Я со смущением принимал их взгляды и старался аплодировать. Меня провели в ложу дирекции, где в холле сидели актеры и режиссер Яшин и куда с опозданием пришел Максимов. Он был разъярен и стал резко выражать режиссеру свое возмущение по поводу искажения пьесы, где лимоновские тексты заняли, по его мнению, неподобающе много места. Яшин пытался оправдываться, говоря, что он просит прощения за слишком широкое цитирование Лимонова, скандальные тексты которого он ввел в спектакль, стараясь сделать его более острым. Нам предложили выпить, но Максимов резко отказался, и мы ушли с ним в ресторан Дома кино, где улучшили себе настроение. Я убеждал его, что ничего страшного не произошло.

В основном Максимов жил в Париже, и мы с Беллой стали у него бывать всякий раз, когда приезжали во Францию. Володя жил в самом центре города, рядом с площадью Звезды, которую в 1970-м переименовали в площадь Шарля де Голля, на улице Гюго, одной из тех, что, подобно лучам, расходятся от знаменитой арки.

Володя был женат на прекрасной молодой женщине Тане Полторацкой — очень красивой и очень строгой ко многим его друзьям. Беллу и меня она любила и раскрывалась перед нами лучшими своими качествами, в первую очередь гостеприимством. При этом она просто по-человечески жаловалась нам на некоторые черты характера мужа.

Небольшая квартира Максимова была на втором этаже, куда надо было подниматься в крошечном лифте. Квартира была по парижским меркам престижной и хорошо, со вкусом обставлена стараниями Тани. У Володи был свой кабинет, в котором он закрывался, чтобы работать. Но поскольку у него был весьма вспыльчивый характер, иногда мы становились свидетелями своеобразных спектаклей с его участием.

Так было в 1993 году, когда после расстрела танками Белого дома он начал кампанию против Ельцина. Мы же доказывали, что именно Ельцин героически стойко противостоит проискам коммунистически настроенной оппозиции.

В тот раз, когда мы пришли, нам открыла дверь Таня и сказала, что Володя в очень плохом настроении из-за политических событий в России. Он не выходил из кабинета, и оттуда доносились резкие высказывания в адрес Ельцина, как если бы он выступал публично. Между тем стол в гостиной уже был накрыт, и Таня ждала нас к ужину.

Наконец, двери кабинета распахнулись, и оттуда вышел взъерошенный Володя, который, поздоровавшись с нами, продолжал с раздражением говорить о том, что происходит в России. Он метал громы и молнии в адрес Ельцина и его окружения.

Вдруг Белла неожиданно резко и громко, в не свойственном ей стиле сказала:

— Молчите, Владимир Емельянович, вы не понимаете этой ситуации. Ведь если придут к власти сторонники ГКЧП, то это нас будут ссылать в лагеря или вешать, а вы тут, в Париже, как-нибудь перебьетесь!

Володя как-то сник, и мы сели за стол, где наше настроение быстро изменилось к лучшему. Таня была очень рада такому повороту и благодарила нас за своевременный приход в гости.

Возвращаясь к отношениям Синявского и Максимова, нужно сказать, что, если бы тогда, 1977 году, мы заглянули в будущее, то смогли бы увидеть их полемику уже перехлестнувшей через край, что приводило к парадоксальным ситуациям, судить которые можно было, на мой взгляд, только вооружившись значительным чувством юмора. Владимир Емельянович и Андрей Донатович в разгаре полемики в печати начали обвинять друг друга в сотрудничестве с КГБ, что было тогда высшим оскорблением.

Что не помешало Максимову в октябре 1993 года взять в союзники оскорбленного им Синявского и, почему-то присоединив к нему наивного философа-марксиста Петра Егидеса, написать антиельцинское письмо «Под сень надежную закона…» за этими тремя подписями и опубликовать его в «Независимой газете».

Чтобы как-то объяснить смысл этих довольно безумных поступков, могу сказать, что, на мой взгляд, двигало в этот момент крупными писателями русской эмиграции. Они считали, что им, противникам коммунистического режима, всегда стоявшим в оппозиции к советской власти, не пристало и в новейшей истории солидаризироваться с нарождающейся в России властью. Мне кажется, они не хотели потерять в глазах Запада репутацию оппозиционеров, это было для них недопустимо.

Читать российские газеты и журналы становилось интереснее, чем русские журналы, издававшиеся за рубежом, и эти журналы становились просто не нужны.