Прах к праху - Элизабет Джордж

И Джин ничего не оставалось, как в конце концов огласиться. Два месяца, которые он попросил у нее на раздумья, переросли в четыре, четыре — в шесть, шесть — в десять, десять — в двенадцать. Один год незаметно растянулся до двух. Не сомневаюсь, что он пережил момент нерешительности, когда поссорился с кентским комитетом спонсоров и стал играть за Мидлсекс. Но к тому времени, когда Кеннет Флеминг добился своего, когда те, кто набирали национальную сборную, заприметили нового, выдающегося бэтсмена Мидлсекса, его брак уже стал пустой формальностью.

По неясным для меня причинам он не спешил с разводом. И она тоже. Может быть, из-за детей? Ради приличия? Знаю только, что, когда он вернулся в Лондон, поближе к игровому полю Мидлсекса, расположенному недалеко от Риджентс-парка, он не вернулся в свой дом на Собачьем острове. Нет, он поселился в доме моей матери в Кенсингтоне.

Место, между прочим, действительно было почти идеальным — рукой подать до крикетного стадиона «Лордз», игровой площадки Мидлсекса. И ситуация была идеальной. Мать терялась в этом огромном доме на Стэффордшир-террас с лишними спальнями. Кеннету требовалось не слишком дорогое жилье, чтобы он мог продолжать помогать жене и детям.

Связь между Кеннетом и моей матерью упрочилась. Мать стала на одну треть талисманом, на одну треть — вдохновительницей и на одну треть — источником внутренней силы.

А пока моя мать посвящала себя благополучию Кеннета Флеминга, я работала в зоопарке в Риджентс-парке и участвовала в рейдах штурмового отряда.

Глава 12

Шуршание простыней разбудило его, но Линли еще минуту лежал с закрытыми глазами. Слушал ее дыхание. Как удивительно, думал Линли, что он находит радость в таких простых вещах.

Он повернулся на бок, осторожно, чтобы не разбудить Хелен, но она уже проснулась и лежала на спине, вытянув одну ногу и разглядывая украшавшую потолок лепнину в виде листьев аканта.

Линли нашел ее руку среди простыней, их пальцы переплелись. Хелен посмотрела на него, и он, увидев возникшую у нее между бровей вертикальную морщинку, разгладил ее.

— Я поняла, — проговорила Хелен.

— Что?

— Вчера вечером ты меня отвлек, чтобы я так и не получила ответа на свой вопрос.

— Насколько я помню, это ты меня отвлекла. Кто пообещал мне курицу с артишоками? Не за ней ли мы спустились на кухню?

— Именно там, на кухне, я тебя и спросила. Но ты так и не ответил.

— Я был занят. Ты меня заняла. Легкая улыбка коснулась ее губ.

— Это вряд ли, — сказала она. Линли тихо засмеялся и поцеловал ее.

— Почему ты меня любишь? — спросила она.

— Что?

— Этот вопрос я задала тебе вчера вечером. Ты не помнишь?

— Ах этот вопрос. — Он повернулся на спину и тоже принялся рассматривать потолок, положив руку Хелен себе на грудь и размышляя о таинственных путях любви.

— Я не ровня тебе ни по образованию, ни по опыту, — заметила Хелен. Он с сомнением поднял бровь. Она бегло улыбнулась. — Хорошо. Я не ровня тебе по образованию. Не озабочена карьерой. Зарабатыванием денег. У меня нет никаких способностей, присущих женам, и еще меньше — стремления их приобрести. Я — практическое воплощение легкомыслия. У нас похожее происхождение, если на то пошло, но какое отношение имеет одинаковое происхождение к вручению своего сердца другому человеку?

— Когда-то это имело главное значение при вступлении в брак.

— Мы говорим не о браке, а о любви. Чаще всего это два взаимно исключающих друг друга и совершенно разных предмета. И вообще — ты уходишь от ответа.

— Я не ухожу.

—Так что? Почему? Почему ты меня любишь? Потому что если ты не можешь это объяснить или дать любви определение, возможно, лучше признать, что настоящей любви просто не существует.

— В таком случае, что между нами происходит?

Она беспокойно двинулась, как бы пожала плечами:

— Вожделение. Страсть. Жар тела. Нечто приятное, но эфемерное. Не знаю.

Приподнявшись на локте, он посмотрел на нее:

— Позволь мне убедиться, что я правильно понял. Мы должны считать, что это — отношения, основанные на похоти?

— А ты не желаешь признать такую возможность? Особенно учитывая прошедшую ночь. Как у нас все было.

— Как у нас все было, — повторил он.

—На кухне. В спальне. Я признаю, что инициатива исходила от меня, Томми, поэтому не говорю, что ты единственный, кто поддался химере и не видит реальности.

— Какой реальности?

— Что ничего, кроме физиологии, между нами нет. Он долго смотрел на нее, прежде чем шевельнуться и заговорить:

— Хелен, ради бога, объясни, что с тобой?

—Почему ты спрашиваешь? Я просто хочу подчеркнуть: то, что ты принимаешь за любовь, может оказаться пустышкой. Разве над этим не стоит поразмыслить? Потому что если мы поженимся, а потом обнаружим, что наши чувства друг к другу никогда не выходили за рамки…

Откинув одеяло, он выбрался из постели и сунул руки в рукава халата:

— Выслушай меня хоть раз, Хелен. Внимательно выслушай с начала и до конца. Я тебя люблю. Ты любишь меня. Мы женимся или не женимся. Вот тебе и начало и конец. Все.

Бормоча себе под нос ругательства, Линли подошел к окну и раздвинул шторы.

— Томми, — проговорила она. — Я всего лишь хотела знать…

— Хватит, — отрезал он и подумал: «Женщины. Женщины. Причуды их ума. Вопросы. Допытывания. Доводящая до исступления нерешительность. Боже милосердный. Монашество и то лучше».

Раздался нерешительный стук в дверь.

— Что такое? — резко спросил Линли.

— Простите, милорд, — сказал Дентон. — К вам пришли.

— Пришли… Который час? — И одновременно с вопросом он сам схватил стоявший на тумбочке будильник.

— Около девяти, — ответил Дентон, а Линли взглянул на часы и выругался. — Сказать ему…

— Кто это?

— Гай Моллисон. Я посоветовал ему позвонить дежурному в Скотленд-Ярд, но он настоял. Сказал, что вы захотите услышать то, что он имеет сообщить. Он попросил передать вам, что кое-что вспомнил. Я предложил ему оставить номер, но он не согласился. Сказал, что должен вас увидеть. Выпроводить его?

Но Линли уже направился в ванную:

— Дайте ему кофе, завтрак, все, что он пожелает.

— Сказать ему…

— Черед двадцать минут, — ответил Линли. — И позвоните за меня сержанту Хейверс, хорошо, Дентон? Попросите ее как можно скорее приехать сюда. — Он еще раз от души выругался и захлопнул за собой дверь ванной.

Он уже принял душ и брился, когда к нему вошла Хелен.

— Только молчи, — попросил он ее отражение в зеркале, водя бритвой по намыленной щеке. — Я больше не потерплю всей этой чепухи. Если ты не можешь принять брак как естественное продолжение любви, тогда между нами все кончено. Если это, — он указал в сторону спальни, — кажется тебе всего лишь хорошей сексгимнастикой, тогда с меня довольно. Понятно? Потому что если ты все еще слишком слепа, чтобы увидеть… Ой! Вот черт. — Он порезался. Схватил салфетку и прижал к щеке.

— Ты слишком торопишься, — заметила Хелен.

—Не говори глупостей. Не говори мне этих глупостей. Мы знаем друг друга с тех пор, как тебе исполнилось восемнадцать лет. Восемнадцать. Мы были друзьями. Любовниками. Мы были… — Он погрозил отражению бритвой, — Чего ты ждешь, Хелен? Чего ты…

— Я имела в виду бритье, — прервала она.

Он непонимающе повернул к Хелен покрытое пеной лицо.

— Бритье, — недоуменно повторил он.

— Ты слишком быстро бреешься. Ты снова порежешься.

Он посмотрел на бритву, она тоже была покрыта пеной. Сунув бритву под кран, он смыл и пену, и рыжеватые волоски.

— Я слишком тебя отвлекаю, — заметила Хелен. — Гы сам так сказал в пятницу вечером.

Он понял, куда она клонит своим заявлением, но пока решил ей не мешать. Линли обдумал слово «отвлекаю»: что оно объясняет, обещает и подразумевает. Он наконец нашел ответ.

— В этом-то все и дело.

— В чем?

— В отвлечении.

— Не понимаю.

Он закончил бритье, умылся и вытер лицо поданным Хелен полотенцем. И ответил только после того, как освежил щеки лосьоном.

— Я тебя люблю, — сказал он, — потому что когда я с тобой, мне не нужно думать о том, о чем я вынужден думать. Двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю.

И пройдя мимо нее в спальню, он начал одеваться.

— Для этого ты мне и нужна, — сказал он. — Привести мой мир в равновесие. Дать мне что-то противоположное черноте и грязи. — Она слушала, Он продолжал одеваться.—Я люблю приезжать к тебе домой, гадая, что я там увижу. Мне нравится угадывать. Мне нравится волноваться, не взорвешь ли ты дом микроволновой печкой, потому что, когда я беспокоюсь об этом, в эти пять, пятнадцать или двадцать пять секунд, что я волнуюсь, мне не нужно думать об убийстве, которое я пытаюсь раскрыть, о том, как оно было совершено и кто за это в ответе. — Он поискал туфли, не прерывая монолога: — Вот как это происходит, ясно? О, вожделение тоже присутствует. Страсть. Жар тела. Назови как угодно. Вожделения тут много, и так всегда было, не стану скрывать, потому что мне нравится укладывать женщин в постель.