Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

Особого внимания заслуживает фигура болгарского епископа, переспорившего Леона. В некоторых более поздних русских летописях он назван архиепископом{181}, и это наименование оказывается точнее, ибо именно такой титул носили предстоятели Охридской епархии (Охрида — город в Западной Болгарии, в то время византийской провинции). Как установили историки, под летописным именем скрывается грек Иоанн IV Комнин, архиепископ Охридский, звавшийся Адрианом в миру{182}. До своего поставления на кафедру (что случилось не позднее 1142 года) он носил высокое звание пансеваста и великого друнгария. Его мирское имя — единственное упомянутое в греческом перечне архиепископов Болгарской церкви. И это не случайно. Иоанн-Адриан принадлежал к правящей в Византии династии: он был сыном севастократора Исаака Комнина, родного брата императора Алексея I, родоначальника династии, иными словами, приходился императору Мануилу двоюродным дядей. Уже по одной этой причине его слово многое значило в то время, особенно в окружении императора, где, как мы видим, его предпочитали называть мирским именем. Но архиепископ Иоанн обладал немалым авторитетом в Греческой церкви и как знаток церковного права: он оставил после себя несколько небольших сочинений, а также собственноручно изготовленный список Номоканона — сборника церковных законов и постановлений, хранящийся ныне в Ватиканской библиотеке. Участие в прениях «над рекою» — последнее известное нам деяние архиепископа. Дата его смерти в источниках отсутствует. Ранее историки относили его кончину к 1157 или 1157–1160 годам, известие же Лаврентьевской летописи позволяет отодвинуть её на несколько лет.

Суздальский летописец ограничивается рассказом об унижении епископа Леона. То, что было дальше, выпало из поля его зрения — но именно потому, что дальнейшее развитие событий оказалось не в пользу князя Андрея Юрьевича. Дело в том, что «тяжа» в присутствии императора осталась лишь эпизодом, пусть и неприятным, в византийской «одиссее» епископа. Ему пришлось встречаться — и, кажется, не единожды — и с константинопольским патриархом Лукой Хрисовергом (1157–1169/70). Последний отнёсся к нему совершенно иначе, нежели василевс. А ведь именно от патриарха зависела судьба изгнанного со своей кафедры иерарха.

Ход разбирательства «дела» епископа Леона во многом зависел от того, был ли в то время занят митрополичий престол в Киеве. Как полагают историки, когда Леон явился в стольный город Руси из Чернигова, митрополита там уже не было: занимавший это место грек Феодор скончался в мае — июне 1162 года[70]. Его смерть привела к сумятице в церковных делах, что должно было отразиться и на судьбе Леона, вынужденного отправиться в Константинополь. Киевская кафедра пустовала более года. Весной 1163 года князь Ростислав Мстиславич вознамерился всё же добиться возвращения на киевскую митрополию русина Климента Смолятича, не признанного в Константинополе и преданного анафеме покойным митрополитом Константином. С этой целью князь «отрядил» в Константинополь посольство во главе с боярином Гюрятой Семковичем. Однако патриарх опередил его. В низовьях Днепра, у Олешья, Гюрята встретился с уже рукоположенным в сан новым киевским митрополитом — греком Иоанном, который в сопровождении «царёва посла» следовал в Киев. Гюряте пришлось поворачивать обратно{183}. Вместе с Иоанном император Мануил Комнин прислал Ростиславу многочисленные дары: «оксамоты, и паволокы, и вся узорочь разноличная». Как полагают, цель посольства Мануила состояла не только в поставлении на киевскую кафедру митрополита-грека (этот вопрос всё же оставался в компетенции патриарха), но в заключении политического союза с киевским князем, о чём между ними уже шли переговоры. Послов царя Ростислав, разумеется, принял с честью. Но вот к поставлению грека на митрополию князь поначалу отнёсся отрицательно: «не хоте… прияти» его, по словам летописца. Затем, однако, он поддался на уговоры посла и согласился[71]. Так судьба киевской кафедры, а вместе с ней и судьба Леона были решены. Но и митрополит Иоанн rV недолго оставался на кафедре. Он умер в мае 1166 года, а ещё через год, летом 1167 года, киевскую кафедру занял митрополит грек Константин II, с которым князю Андрею Боголюбскому ещё предстоит иметь дело.

Мы не знаем, когда именно епископ Леон в первый раз обсуждал свои проблемы с патриархом. Но есть основания думать, что это было ещё до доставления на киевскую кафедру Иоанна IV и что на Русь Леон вернулся в свите новопоставленного митрополита, который и разбирал возведённые на него обвинения, причём полностью его оправдал. Во всяком случае, в своём послании князю Андрею Юрьевичу патриарх ссылался на решения собора, бывшего в Киеве в присутствии митрополита, епископов, киевского князя и — внимание! — «царёва» посла — едва ли не того самого, который сопровождал митрополита Иоанна в Киев. Ссылался патриарх также на грамоту «священного митрополита» и поддержавших его русских епископов: «…уведахом и священнаго митрополита грамотою, [и] епископъ, и от самого посла дръжавнаго и святаго нашего царя, и от инех многих, оже таковая епископа твоего обинениа молвена суть многажды во своем тамо у вас соборе и пред великим князем всеа Руси… и оправлен убо сий епископ своим собором»{184}.

Патриарх исходил из церковных установлений, по которым «коемуждо епископу» подобает судиться «своим собором». Но судя по тому, что и после этого патриарху пришлось обращаться к князю Андрею с подробным и аргументированным посланием, решение собора не произвело на суздальского князя никакого впечатления и епископа он обратно не принял. (Или, может быть, принял — и вновь прогнал? В таком случае события, о которых мы только что говорили, должны были уместиться в те четыре месяца, что отделяли второе изгнание Леона из Суздальской земли от третьего, что в принципе вполне вероятно.) В свою очередь, Андрей обращался к патриарху с собственными посланиями, и тоже не единожды: и по поводу «дела» Леона, и по поводу создания новой епархии в его земле и перенесения кафедры из Суздаля во Владимир, что заботило князя гораздо больше. Однако из всей оживлённой переписки между ними до нас дошло лишь одно послание патриарха. Но и оно свидетельствует о том, что переговоры были долгими и трудными, и патриарху пришлось созывать собор в Константинополе, где и рассматривались возведённые на ростовского епископа обвинения.

Некоторые обстоятельства этих переговоров, как всегда с дополнительными подробностями и неведомо откуда взявшимися именами, приводит Никоновская летопись, которая, напомню, неверно датирует всё происходящее 1160 годом. Сообщив о «прении» у царя Мануила в присутствии русских послов, книжник XVI века продолжает свой рассказ о злоключениях русского епископа — правда, в его версии, не Леона, а Нестора: «Того же лета» от патриарха Луки к князю Андрею Юрьевичу пришёл посол, некий Андрей, требуя вернуть епископа «на свой ему стол Ростов и Суздаль, да не заблужает в чюжих странах». А ниже под всё тем же 1160 годом, после рассказа о «расширении» стольного града Владимира и намерении князя утвердить в нём «митрополию», читаем: «И посла [князь Андрей] в Констянтинъград к патриарху посла своего Якова Станиславича, да благословит град Владимерь митропольею и да поставит в него митрополита… Пресвященный же Лука патриарх Коньстянтиноградьский сиа слышав и пред священным собором повеле прочести посланиа его, ту же сушу и Нестеру епископу Ростовъскому и Суздальскому, еще же и послу Феодора митрополита Киевскаго и всеа Руси, и посла к нему посланиа сице…», после чего, собственно, и следует текст патриаршей грамоты. Мы уже говорили об ошибочности той даты, которой обозначено послание патриарха в Никоновской летописи. Из-за неё действующим лицом описываемых событий оказывается киевский митрополит Феодор, что вряд ли возможно. Столь же малодостоверны и имя Нестора (хотя, может быть, и он участвовал в патриаршем соборе?), и имена патриаршего посла Андрея и Андреева посла Якова Станиславича. Последнее имя попало, между прочим, в текст самой грамоты в редакции Никоновской летописи. Замечу, что оно могло быть извлечено составителями летописи из источника, никак не связанного с переговорами Андрея Боголюбского с патриархом: точно так же, Яковом Станиславичем, звали некоего новгородского воеводу, упомянутого в той же Никоновской летописи несколькими листами ниже в связи с событиями новгородско-смоленской войны 1167 года{185}.