Жут - Карл Май

– Well! Очень хорошо! – молвил лорд. – Хоть нам и не нужен теперь переводчик, я уплачу все, что обещал. Сегодня я дам ему сто долларов, а если все будет удачно, то он получит солидный бакшиш.

– Без этого не обойтись. Но как вы хотите расплачиваться, если у вас все отобрали?

– Отберу снова все у Жута. А если не получу, то подпись Дэвида Линдсея всюду значит ровно столько, сколько ему угодно.

– В случае чего у меня с собой тоже есть деньги, – сказал я. – Сэр Дэвид Линдсей может воспользоваться моей кассой; правда, в отличие от вашей ее, к сожалению, не назовешь неисчерпаемой.

– Вы правы! – улыбнулся он. – Сейчас вы жалуетесь на нехватку денег, однако в Стамбуле, когда я хотел дать вам свой бумажник, чтобы расплатиться за долгое путешествие, вы были горды как испанский гранд и тут же ускакали прочь. У вас была бы сегодня кругленькая сумма, если бы вы приняли эти деньги и продали мне жеребца. Да, голова у вас такая твердая, что скоро из нее пробьются рога. Well!

Во время этого обмена фразами мы стояли возле дома. Теперь мы вошли внутрь. Углежог выжидающе смотрел на нас; он был явно встревожен.

– Ну, эфенди, ты убедился, что я тебе не соврал? – спросил он.

– Ты сказал правду. Да, я даже нашел твои слова слишком скромными. Там сожжены не только те двое, о которых ты говорил. Кто были остальные?

– Это были… были… Ты хочешь это знать, эфенди?

– Нет, лучше попомни об этом сам. Можно лишь догадываться, сколько сокровищ ты награбил и закопал? Где ты их прячешь?

– У меня ничего нет, кроме того, что вы здесь нашли.

– Не лги! Это вещи Стойко. Где находится та часть добычи, которую ты получал от Жута? И где награбленное на свой страх и риск?

– Говорю тебе, что у меня ничего нет!

– Сиди, поджигать фитиль? – спросил Халеф, поднося лучину к веревке.

– Да.

– Нет, нет! – крикнул Шарка. – Не взрывайте меня! Я говорю правду; здесь у меня ничего нет.

– Здесь нет, а где-то еще есть?

Он молчал.

– Говори, иначе Халеф сдержит свою угрозу!

– У меня ничего здесь нет; все схоронил мой… мой зять.

– Юнак? Где же?

– Закопал у себя под очагом.

– Ах! Так ты себя здесь не слишком уверенно чувствовал? Ладно, пусть все пока лежит там. У нас нет времени возвращаться, чтобы завладеть этими кровавыми деньгами. Сейчас нам важно только одно. Есть у вас какое-то тайное слово, по которому вы узнаете друг друга.

– Эфенди, кто тебе это сказал?

– Я и так знаю. Какое же это слово.

– Я не могу его выдать.

– Порох тебе развяжет язык!

– Ты заставишь меня нарушить клятву? Ты можешь взять такой грех на свою совесть?

– Похоже, ты очень беспокоишься за чужую совесть. На мой взгляд, твоя клятва вообще ничего не стоит, но я все-таки не хочу, чтобы ты ее нарушал. Тебе незачем выдавать слово. Но если я его знаю, ты можешь мне подтвердить, что это именно оно?

– Могу, ведь ты же не от меня его узнаешь, но ведь быть того не может, чтобы ты знал его. Ни один сообщник не выдаст слово. За это ждет очень мучительная смерть.

– Не заблуждайся! Как бы ты отнесся ко мне, если бы я, незнакомец, нагрянул к тебе ночью, постучал в твой ставень и крикнул сквозь него пару слов – «бир сирдаш»?

Он вздрогнул и испуганно уставился на меня. По нему было видно, что эти два слова были верны; другого подтверждения не требовалось. Это были слова, услышанные мной от возчика из Остромджи. Еще тогда я догадался, что этим условным знаком пользовался не только Мубарек, но и вся шайка вместе с Жутом.

– Ну, ты потерял дар речи? – сказал я.

– Господин, ты знаешь все, все! Ты и верно запродал дьяволу душу; теперь он стал твоим пособником, открывая тебе все тайны.

– Я думаю, что он скорее твой друг, чем мой. Твоя душа ему покорна; он тебя не предавал. В самом преступлении кроется всегда предательство. Все, разговор с тобой кончен. Ты не увидишь больше меня. Советую тебе покаяться перед смертью. Уберите этого молодчика!

– Господин, ты говоришь о смерти! – воскликнул он. – Ты обещал не убивать меня!

– Я дал тебе обещание, и я сдержу свое слово. Мы не станем расправляться с вами; смерть придет с другой стороны. Она уже близка, она простирает руку, чтобы схватить вас.

– Что это за смерть? – спросил он в страхе, когда его подняли, чтобы унести прочь.

– Ты скоро узришь ее; мне незачем пророчить о ее облике. Уберите его!

Они унесли его, а я дал Халефу распоряжение привести алима. Доставили его не в дом, а к костру. Халеф развязал ему ноги; теперь он мог стоять.

Алим сжал губы и не удостаивал нас взглядом, хотя страх смерти читался в его чертах.

– Я хотел бы кое-что узнать у тебя, – промолвил я. – Ты скажешь мне это, если не желаешь получить еще полсотни плетей. Мне нужно знать, как тайком пробраться в сторожевую башню Жута.

Англичанин мне еще не рассказывал, как его самого доставили в сторожевую башню, но я вполне мог предположить, что попасть туда можно было лишь потайным путем. Это мне и надо было узнать. Алим молча смотрел под ноги и не отвечал.

– Ну, ты меня не слышал? – спросил я. И поскольку он промолчал, я кивнул Халефу, державшему наготове плетку. Он занес ее для удара. Алим отшатнулся, бросил на меня взгляд, полный ярости и ненависти, и сказал:

– Ты не позволишь меня ударить! Я отвечу тебе, но на твою же погибель. Кто проникает в тайны Жута, тот погиб. Я не лгу тебе, а говорю правду. Но правда эта обречет тебя на мучительную смерть. Это станет моей местью. Итак, что ты хочешь знать?

– Ты пособник Жута?

– Да.

– Ты знаешь все его тайны?

– Не все, а лишь некоторые из них.

– Но ты знаешь, как проникнуть в сторожевую башню?

– Знаю?

– Так опиши мне это!

Ненависть толкнула его на неосторожный шаг, но он даже не заметил этого. Он сказал мне, что нам грозит смерть. В потайном ходе наверняка имелся какой-то подвох для непосвященных; теперь следовало узнать, в чем он заключался или где его можно было ждать. Разумеется, алим остерегся бы выдать мне этот секрет. Он схитрил бы и непременно обманул бы меня, поскольку я не знал, о чем идет речь. По этой же причине я мало чего достиг бы силой. Побои не принудили бы его сказать правду. Он непременно сказал бы мне что-то не то, в этом я был уверен.

Оставался лишь один способ узнать правду – это пристально следить за его лицом. Такой человек, как он, да еще в гневе, конечно, не умел сдерживать выражения лица. Он даже не задумывался о том, что может выдать себя игрой своей мимики.

Поэтому я расположился так, чтобы во время разговора его лицо было обращено ко мне, но из-за света костра он с трудом мог видеть меня. Взяв в руки дубинку, я даже разворошил костер так, чтобы пламя взметнулось выше. Вдобавок я принял самое непринужденное выражение лица и опустил веки, поэтому глаза казались полуприкрытыми, а взгляд не таким пристальным, каким он был на самом деле.