Тайна поместья - Виктория Холт

Меня переполнила острая жалость к ним обоим, и я укорила себя за то, что так тяготилась домом, в котором выросла, и так стремилась из него убежать.

Я снова взяла письмо и начала читать дальше.

«Дик был уверен, что с нами тебе будет лучше, чем с ним, потому что он подолгу находился в плавании и не мог дать тебе той стабильности и того ощущения дома, которое необходимо ребенку — особенно если у него нет матери. Теперь, когда он овдовел, он уже не мог отказаться от моря — по его словам, на суше он страдал по умершей жене гораздо больше, чем когда был на своем корабле. И это было понятно. Поэтому мы решили позволить тебе считать своим отцом меня, хотя я не раз говорил Дику, что ты была бы гораздо счастливее, если бы знала, что ты его дочь. Ты ведь помнишь, насколько он всегда был предан твоим интересам. Он настоял на том, чтобы свое образование ты получила на родине твоей матери, и поэтому тебя послали учиться в Дижон. Но мы хотели, чтобы все считали тебя моим ребенком, потому что я был уверен, что моей жене так будет легче начать думать о тебе, как о своей дочери.

Если бы только все удалось, как мы надеялись! Первое время нам казалось, что все так и будет. Но удар, который она пережила, оказался слишком тяжелым для ее психики, и в конце концов ее пришлось поместить в лечебницу. После этого я переехал с тобой в Глен-хаус. Мне казалось, что мне будет легче, если я оставлю дом, в котором все это происходило. А кроме того, Глен-хаус был ближе к тому месту, где она теперь жила…»

Как я жалела, что не знала всего этого раньше! Может, я смогла бы как-то помочь ему, как-то его утешить.

Но прошлое было позади, а в настоящем я была счастлива тем, что в это декабрьское утро я разом избавилась от всех моих страхов. Теперь мне оставалось только узнать, кто был моим врагом среди обитателей этого дома, и я была так полна решимости этого добиться, что была совершенно уверена в успехе.

Мой ребенок должен был родиться ранней весной, и я знала, что меня никто с ним не разлучит. Весной же вернется домой и дядя Дик, то есть мой отец — хотя я вряд ли смогу его так называть. Он для меня скорее всего так и останется дядей Диком.

Я буду нянчить своего ребенка, и Саймон будет рядом, и наше чувство будет крепнуть и расцветать, пока не достигнет апогея, и тогда мы уже не захотим расстаться…

Да, я действительно чувствовала себя очень счастливой в этот день.

На следующей день я получила еще одно доказательство того, что судьба вдруг стала ко мне благосклонной. Произошло нечто, что еще больше подняло мое настроение.

Накануне я весь день держала свою радость при себе, ни с кем ею не делясь. Я и обедала, и даже ужинала в своей комнате и не виделась ни с кем, кроме Мэри-Джейн, чтобы избежать искушения рассказать им всем о письме. Я решила до поры до времени сохранить свою новость в тайне. Главное, что мне самой стало настолько спокойнее благодаря ей, что я совершенно избавилась от своего страха и не испугалась бы даже, наверное, если бы снова среди ночи увидела «монаха» в ногах своей кровати. Но мое стремление разоблачить его не исчезло, и теперь, когда от моих гнетущих сомнений не осталось и следа, я была настроена еще более решительно.

Однако я чувствовала, что нужно было соблюдать осторожность и не выдавать своих намерений никому из обитателей дома. Конечно, мне не терпелось поделиться своей радостью с Саймоном и Хейгэр, но на улице было так ветрено и холодно, что я решила проявить осмотрительность и остаться дома. Можно было отправить к ним кого-нибудь из слуг с запиской, но у меня не было уверенности, что ее прочтут только те, кому она адресована. Ничего не оставалось, как потерпеть еще два дня до того, как они оба приедут к нам, чтобы встретить с нами Рождество.

Наутро погода не изменилась, и я опять решила провести день в своей комнате. После того как я пообедала, в дверь постучала Мэри-Джейн, и я сразу увидела, что она чем-то очень взволнована.

— Наша Этти, мадам, — сказала она с порога, — ее время подошло… И за два дня до Рождества, хотя все думали, что ей родить после Нового Года.

— Вы, наверно, хотите пойти туда и побыть с ней?

— Ой, мадам, даже не знаю — если я вам не нужна… Отец мне прислал сказать, а мать уже побежала к ней.

— Ну, конечно, идите, Мэри-Джейн. Может, ваша помощь тоже понадобится.

— Благодарю вас, мадам.

— На улице страшный ветер.

— Это ничего, мадам, я не боюсь, — сказала она, уже готовая бежать.

— Нет-нет, подождите, — остановила я ее, подходя к шкафу с одеждой и доставая свою самую теплую уличную накидку — ту самую, темно-синюю, которую кто-то повесил на парапет. Я набросила ее Мэри-Джейн на плечи и затянула завязки капюшона под ее подбородком. — Теперь вам действительно не страшен ветер, — сказала я. — Сейчас мы застегнем доверху пуговицы, и вам будет очень тепло.

— Вы так добры, мадам.

— Я просто не хочу, чтобы вы простудились, Мэри-Джейн.

— Благодарю вас, мадам, — сказала она и, помолчав, робко добавила: — Я заметила, мадам, — я так рада, — что вы себя как будто лучше чувствуете со вчерашнего дня…

Я засмеялась, застегивая последнюю пуговицу на накидке.

— Это правда, мне действительно стало намного лучше, — ответила я. — Ну бегите и не торопитесь назад. Если надо, можете там заночевать.

Уже начинало темнеть, когда она вернулась и постучала в мою дверь. На ней не было лица, и я с тревогой спросила:

— Что-то с Этти?..

Она помотала головой.

— Нет, с ней все хорошо. Ребенок родился еще до того, как я пришла к ним. Дочка. Чудо, что за девочка.

— Так в чем же дело?

— По дороге домой, когда я возвращалась… Я Пошла напрямик через аббатство и вдруг он! Господи, как я испугалась! Ведь уже темнело…

— Кто он? Кого вы там увидели? — нетерпеливо спросила я.

— Его, мадам. «Монаха». Он повернулся ко мне и так вот поманил рукой.

— Это же замечательно, Мэри-Джейн! И что же вы сделали?

— Да сначала я и пошевелиться-то от страху не могла и просто стояла, как вкопанная, и смотрела на него. А потом как побегу… Но он за мной не погнался. А я боялась, что погонится.

Я обхватила ее руками и на мгновение прижала к себе.

— Боже мой, Мэри-Джейн, вы даже не знаете, как мне это было нужно!

Она уставилась на меня в изумлении, и я отступила на шаг, чтобы как следует взглянуть на нее. Она была почти моего роста, и моя так хорошо всем известная и заметная накидка закрывала ее всю, с ног до головы. На расстоянии, да еще в сумерках, ее, должно быть, было очень легко принять за меня.

Я знала, что она мне предана и наверняка считает меня добрейшей и лучшей для себя госпожой из всех женщин, живущих в этом доме. Рут слишком холодна, чтобы к ней могли привязаться слуги, ну а тетя Сара — слишком уж странная. Мэри-Джейн явно нравилось мне прислуживать, потому что наши с ней отношения были теплее, чем те, что обычно бывают между горничной и ее хозяйкой. Поэтому я решила, что пришло время в какой-то степени посвятить Мэри-Джейн в мою тайну.