Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы) - Бранислав Нушич

- И на войне, - продолжил немного спустя пленный, - он был все время весел. Иногда говорил нам в шутку: "Вы все погибнете, многие погибнут, а я вернусь. Сердце мне предсказывает, что я вернусь!"

Невольно каждый из нас украдкой посмотрел на труп. Мокрые волосы светились под месяцем, как шелк, а глаза, или, лучше сказать, две впадины, пусто смотрели в чистое небо.

- И вот... теперь все, - кивнул головой пленный в сторону Мане, поднялся, поцеловал его в лоб и смахнул рукавом новую слезу.

- Да... вот ведь как получилось! - проговорил один из наших солдат, сопровождавших пленных.

Может быть, меня и не растрогал бы так этот рассказ, если бы рядом не лежал труп солдата, который таким счастливым пошел на войну, с таким нетерпением ждал конца ее и не думал, что вот на этой голой поляне кусок свинца разорвет его любящее сердце. Я встал, ножом срезал локон с мертвого чела и передал рассказчику:

- Возьми это и сохрани. Бог даст, ты вернешься домой, в свое село. На, отдай это Заке.

Пленный с благодарностью посмотрел на меня, вытащил из-за пазухи грязный платок, завернул в него прядку волос и опять спрятал за пазуху.

Потом все поднялись. Пленные пошли вниз ущельем, а я один отправился своей дорогой. Месяц скрылся за облако, из Чепня подул холодный ветер, предвещая туманный день. Передо мной, как змея, извивалась длинная темная дорога.

КТО ЭТО!

Стрельба прекратилась. Неприятель отступил. Приближался вечер. О, скоро ли придет этот вечер? Его ждут все: и те, кто храбро сражался, и те, кто не был храбрым, так как одни устали телом, а другие душой.

Командиру подвели коня. В бою поручик все время был на ногах, шел в строю, среди солдат, ободрял их, а иногда и сам брал в руки винтовку. Теперь он вскочил на коня, въехал на пригорок у дороги и взмахнул саблей, подавая знак для сбора роты.

Сильный ветер развевает лошадиную гриву, задирает полы плаща. Командир с трудом откидывает их от лица, прижимает ногой, подсовывает под седло и снова машет саблей.

Собираются. Вот и унтер-офицер машет винтовкой, созывая своих. Около него набралось уже человек двадцать. Подходят один за другим, лениво, медленно, устало. Патронташи открыты. У кого-то развязался опанок, этот мучается с винтовкой: что-то испортилось; третий вытаскивает из опанка колючку, один крестится, другой о чем-то расспрашивает, а тот плеснул из фляжки водой на разгоряченное лицо и сразу посвежел, словно умылся. Солдаты поправляют ремни, счищают окопную грязь. Наконец собрались. Довольные, смотрят друг на друга. У всех одна мысль: "Ну вот, кажется, все здесь. Слава богу. И на этот раз головы целы".

Унтер-офицеры строят роту. Солдаты переговариваются, окликают друг друга. Командир нагнул голову от ветра, прижал рукой шапку, не обращает на нас внимания и молчит. Но вот он поднял голову, спустился с пригорка, подъехал к строю и не приказал, а просто попросил рассчитаться.

Начали с правого фланга: "Первый, второй, третий, четвертый..." И так до конца строя.

- Последний неполный? - спросил командир.

- Да, господин поручик, - донесся голос капрала с левого фланга.

- Сто шестьдесят три... одного нет?

Все молчали.

- Командиры взводов, вас спрашиваю, - уже строже прикрикнул поручик. Одного нет?

Взводные переглянулись, солдаты зашевелились, стали оглядываться, перешептываться, но никто не отвечал. Ветер дул все сильнее, словно хотел сбросить поручика с коня. Поручик в нетерпении сердито крикнул:

- Командиры взводов, вперед!

Вышло четыре унтер-офицера, он обернулся к правофланговому, старшему по роте.

- Сколько сегодня утром числилось в роте?

- Сто шестьдесят четыре, господин поручик!

- Где же еще один?

- Он погиб, господин поручик, - раздался голос из второй шеренги.

- Погиб? Кто?

Все молчали. Командир вышел из себя.

- Построить повзводно и пересчитать своих людей!

Взводы разделились, и снова послышалось: "первый, второй, третий..."

Подошел унтер-офицер второго взвода: "Господин поручик! В моем взводе одного не хватает".

- Кого же?

Унтер-офицер молчал. Командир натянул поглубже шапку на голову, правой рукой сунул в рот бороду и принялся ее жевать. Должно быть, он очень злился. Не сказав ни слова унтер-офицеру, он измерил его таким злым взглядом, что у того задрожали губы. Командир сам подошел ко второму взводу.

- Солдаты! Кто погиб из вашего взвода?

Солдаты переглядывались, спрашивая друг друга глазами. Начали громко переговариваться: "Кого же нет?" Все хорошо знали, что один погиб, но никак не могли вспомнить, кто это был.

Командир сердито пришпорил коня и, выехав вперед, через плечо крикнул: "За мной, марш!" На унтер-офицеров он и не взглянул, даже не дал им команду встать на свои места. Они сами разбежались по взводам.

Рота беспорядочно двинулась. Все зашептались, заговорили, заспорили. В общем шуме то здесь, то там слышался вопрос: "Да кто же это?"

Командир второго взвода притих. Он знал, что его ждут неприятности, но никак не мог вспомнить, кого же из его людей не хватало. В гневе он ругал капралов, капралы, в свою очередь, распекали солдат.

Все ссорились, препирались на ходу, но так и не могли вспомнить имя погибшего.

Командир взвода не спал всю ночь, размышляя о случившемся. Он был совсем убит этим.

На другой день унтер-офицер хлопнул меня по плечу:

- А знаешь, кто вчера погиб?

- Кто?

- Да Сречко. Помнишь, такой маленький из второго отделения.

- А... верно! - вспомнил и я.

ПЕТАР ДАБИЧ

Пленных было четверо. А сопровождали их трое - два рядовых и я. Один из пленных, невысокий тучный человек, с низким лбом и маленькими глазками, был очень разговорчивым, но недоверчивым и пугливым. Он рассказывал о своем доме, о том, что у него есть незамужняя сестра, две пары волов, большое поле и одиннадцать коз. Отец его был старостой в селе, но с год назад умер. Пленный все беспокоился о сестре: как она там одна управляется.

Второй пленный был тоже невысокого роста, с длинными, почти до колен, руками, на вид слабый, забитый. Семенит ногами, мотает головой. Он ко всему равнодушен: кажется, его совсем не заботит, куда мы его ведем, плохо ли, хорошо ли ему будет. Если его о чем-нибудь спросишь, ответит быстро и весело, словно ведут его не в плен, а домой.

Третий - ростом повыше - человек с несоразмерно маленькой головой на широких плечах, длинной сухой шеей и большим кадыком. Когда он ел на ходу хлеб, казалось, что я видел, как проходит по его горлу каждый кусок. У него было много хорошего табака, и он все время угощал им нас и своих товарищей. Повернет быстро голову, неуклюже, не спеша засунет ручищу в карман мундира, вытащит кисет и всех подряд угощает. Товарищи не давали ему и слова сказать. Как только он раскроет рот, они сразу же в один голос: "Молчи, Тонче! Молчи!" Как будто он обязательно должен сказать глупость. Тонче, не обижаясь, покорно подчиняется им.

Четвертый пленный - человек среднего роста, блондин, чут-чуть раскосый. Он, бедняга, ранен в бедро и сам не может идти. Его товарищи, а это были очень хорошие товарищи, по очереди, минут по двадцать-тридцать, несут его на своих плечах. Когда приходит очередь сменяться Тонче и он начинает опускать ношу, все кричат: "Неси, неси, Тонче, ты еще можешь!" И он, несчастный, не возражает, несет дальше.

Идем мы так час, два, три, четыре. Иногда остановимся, немного отдохнем, поговорим, выкурим по цигарке и снова потихоньку вперед.

Взошел месяц. Днем солнце растопило снег, появились лужи. Сейчас они блестят, отражая свет месяца. Сухой холодный воздух предвещает морозную ночь. В грязи вспыхивают и пляшут звездочки маленьких льдинок. Слева тянутся холмы. Снизу они темно-синие, а вверху, где уже стаял снег, появились желто-красные пятна. День еще не кончился, но уже чувствуется дыхание ночи. В тишине издалека доносится собачий лай. Раньше нам попадались встречные, сейчас кругом пустынно. Цариброд еще далеко, часа два ходьбы, а такой медленной, как наша - и все четыре.

Данил, мой солдат, идущий впереди пленных, недоволен тем, что ночь застанет нас в пути. А Петар шагающий сзади, рядом со мной, такой же беззаботный, каким был весь день. Данил хороший солдат, даже лучше, чем Петар, но он всегда недоволен: выполняет свои обязанности и ничего больше. Он, например, считает, что если конвоируешь пленных, то не следует с ними разговаривать и даже смотреть на них надо строго. Когда угощают его табаком, он отказывается, хотя своего табака у него нет и очень хочется курить. Данил думает, что его подкупают, задабривают. Это очень добросовестный солдат.

Между тем Петар, маленький подвижный человечек с большими светлыми глазами, все время разговаривает с пленными, даже утешает их. Тому, который рассказывал о своей незамужней сестре, большом поле, двух парах волов и одиннадцати козах, Петар сказал:

- Э, дай тебе бог выпутаться из беды, в которую ты попал. А вернешься домой - наладишь свое хозяйство!