Сильвин из Сильфона - Дмитрий Стародубцев

В стороне, на месте, пожалуй, самом почетном, Герман заметил козырного туза — Старикашку с опечаленным выражением лица, и рядом его штатного чау-чау — начальника милиции с нейтрально-покладистой физиономией. Им были гарниром полдюжины городских чиновников и местных феодалов с одинаковой скорбью в глазах, а также несколько намозоливших глаз знаменитостей — списочных завсегдатаев любых сильфонских мероприятий. Неподалеку расфуфырился симфонический оркестр, а дальше топтались какие-то иностранные делегации — трудно было даже предположить, как они здесь очутились.

За пределами импровизированного просцениума всю свалку — насколько хватало глаз — заполонила холера всяческого сброда. Каждый старался придвинуться поближе или взобраться на самую высокую кучу мусора, чтобы лучше видеть, так что все время то тут, то там возникали мелкие потасовки. Впрочем, драчуны, боясь нарушить святость атмосферы, били исподтишка и отражали удары молча, поэтому многочисленные охранники из числа испытанных боевиков Нашатыря не обращали на них внимание.

По центру площадки, на подготовленной для сожжения кладке из калиброванных бревен и пышно украшенном цветами ложе совершенной фантасмагорией покоился бледный Сильвин. В окружении окаменевших мусорных курганов, в мистических всполохах факельного огня, весь укутанный золотыми нитями космически тоскливой поминальной речи, он казался феерически красивым — словно умершим богом, — и Герман в самом деле почувствовал в сердце предательскую искорку раскаяния.

Дерьмо, как все круто! Чего только одни факелы стоят! Ума не приложу, как удалось этому крысенку так заморочить людям голову?! Как жаль, что эти потрясающие похороны устроил не я!

Он не мог и представить, что режиссером-постановщиком сей вдохновленой драмы, включая все второстепенные детали, является сам покойный.

Впрочем, пышность погребальных обрядов, — успокаивал себя Герман, — не столько увековечивает достоинство мертвых, сколько ублажает тщеславие живых. Так что аста ла виста, мой милый Франкенштейн! На этих похоронах все равно править бал буду я! Спасибо тебе за твою империю, которую ты преподнес мне на тарелочке с голубой каемочкой. Тебя забудут через месяц, от силы через год, а я буду править ею долгие годы и, несомненно, стану одним из самых влиятельных людей страны, если не мира!

Человек у микрофона, в последний раз напустив риторического дыму, наконец соскочил с захлебывающегося пеной Пегаса и отпустил его пинком, свернул бумажку, по которой читал, и примкнул к группе, которую возглавлял мэр. Оркестр заиграл Реквием Моцарта. Воспользовавшись музыкальной паузой, Герман приказал дюжим парням, с которыми прибыл сюда на тридцати авто, выдвинуться, чтобы их все видели, а сам быстрым шагом срезал угол площадки, лишь однажды споткнувшись о ржавую консервную банку, и ловкой фигурой приблизился к Старикашке.

Они обменялись сначала подавленными улыбками, а затем рукопожатием, причем Герман нарочито долго удерживал в своей клешне слабовольную руку главы города.

Герман. Кто этот павлин сладкоголосый?

Старикашка. Представитель президента. Титаник прислал с ним даже личное соболезнование.

Герман. Ух ты! А я думал, он из филармонии…

Старикашка. Если честно, хотя Странник меня и ограбил подчистую, мне его жаль. Искренне жаль!

Герман. Мне тоже… Хотя жизнь продолжается, надо думать о будущем.

Старикашка. И вы, конечно, о нем уже подумали?

Герман. Йес, овкоз! Я, как известно, по справедливости, правопреемник Странника! Я исполню волю покойного, я продолжу его дело!

Старикашка. Нисколько не сомневался. И какую же роль в этом деле вы отведете мне?

Герман. Самую почетную, амиго!

Старикашка. Почета мне только и не хватало!

Герман. Я имею в виду — самую привлекательную с финансовой точки зрения. Я верну тебе весь твой бизнес, я сделаю тебя пожизненным мэром. Мы опять будем работать рука об руку как в старые добрые времена.

Старикашка. Годится. Что с меня?

Герман. Да ничего. Только поддержка. Полная безусловная поддержка! И, чур, без кидалова, мазер факинг!

Старикашка. Ради бога, Герман, какое кидалово?! Клянусь честью!

Герман. Ох-ссы-ха-ха! Надо клясться тем, что у тебя есть! Клянись детьми!

Старикашка. Клянусь детьми!

В это время к ним приблизилась Чернокнижница, извинилась и протянула Герману отпечатанные листы.

Герман. Что это?

Чернокнижница. Твоя речь. Тебе сейчас выступать.

Герман. Мне?!

Он заглянул в текст. Первые фразы показались ему преисполненными достоинства, точными, искренними и одновременно легкими для прочтения.

Герман. Кто это написал?

Чернокнижница. Профессионал. Давай же! Время уходит!

Герман. Ладно-ладно!

Вот он — момент истины! Сейчас он взойдет на трибуну и подчинит себе всех странников!

Запись 14

«Ежедневная» «Странник мертв?»

…Неожиданное сообщение о гибели Странника повергло общественность в шок. Телерепортажи с места трагедии оккупировали эфирное пространство. Что это, задаются вопросом журналисты, действительно техническая неполадка аттракциона или изощренное убийство? Ваш покорный слуга, знавший, между прочим, Странника лично, решил попытаться ответить на этот вопрос. Однако, просмотрев телевизионные материалы в покадровом режиме, мне пришло в голову совсем другое. На самом ли деле Странник мертв, или мы стали жертвами гениальной мистификации?..

Первые полстраницы Герман, прочитал на хорошем минорном подъеме и ощутил себя Цицероном, хотя на самом деле со стороны смотрелся мелковато и мешковато, в особенности после ураганной речи предыдущего оратора. Но затем он все чаще стал сталкиваться со словами, резко меняющими нравственный полюс, начал заикаться, спотыкаться, подолгу останавливаться, вчитываясь, а вскоре и вовсе умолк. Он растерянно заглянул в конец текста и там изумленно прочитал: И пусть я буду вечно гореть в аду за все чудовищные преступления, совершенные мною лично и по моему приказу моими прислужниками! И я никогда себя не прощу за то, что ненавидел Странника, что возжелал его власти и богатств, что подло и изощренно организовал его убийство, оставив всех, обездоленных, сиротами!

Герман похолодел, скулы налились свинцом, он ощутил, как в виски с вибрирующей болью вошли крупные сверла.

В этот момент Странник шевельнулся на своем смертном ложе, а затем запросто приподнялся на локте, явив участникам траурной процессии свое чудесное воскрешение. Свалка ахнула. В толпе случилось несколько сердечных приступов.

Сильвин сунул руку под декоративную подушечку, на которой секунду назад покоилась его голова, выудил очки, надел их и жадно осмотрелся.

Сильвин. Концептуально! Примерно так я себе это и представлял… Герман, что же ты остановился? Нам было бы весьма интересно дослушать твою кантату.

Герман. Ты жив?!

Сильвин. Скорее да, чем нет. Ты же знаешь — умирать мне не привыкать.

Герман. Что это за комедия?!

Сильвин. Комедия? Как, ты не узнаешь? Это же твой сценарий. Начало сочинил ты. Помнишь, В{дВеп и инженера китайца, который по твоему наущению переделал аттракцион, превратив его в адскую машину смерти? Ну а мне пришлось дотрубадурить окончание…

И Сильвин по памяти с пафосом произнес заключительную часть подготовленной для Германа речи: Я" пусть я буду вечно гореть 0 аду… Странники на площадке, преодолев первый шок, постепенно начинали вникать в суть происходящего и уже поглядывали на Германа с нескрываемым вызовом.

Сильвин. Нравится? Я старался.

Герман. Бред! Все бред! Я видел по телевизору репортаж о твоей гибели. Показывали твое мертвое тело! Ты мертв, тля!

Сильвин. Увы, мой бедный котангенс, прежде смерти не умрешь.

Герман. Я ни в чем не виноват! Где доказательства?

Сильвин. Доказательств хватит на пять гамбургеров, две большие картошки и еще на пирожок с вишней останется. Будешь кушать здесь или с собой?

С этими словами Странник при помощи рук братьев Бо-бо спустился на грешную землю, дружелюбно потрепал подбежавшего Сатану и щелкнул пальцами, подавая команду. В тот же миг колоритные силачи вытолкнули на авансцену до неузнаваемости избитых людей. В одном из них можно было угадать азиата, скорее всего китайца. Прочие были в разодранной и заляпанной кровью униформе аттракциона Щ Веп.

Герман. Ох-ссы-ха-ха! Да это, тля, самая дешевая подстава, которую только мне доводилось видеть!

Произнеся это, он принял вид человека до глубины души оскорбленного, но вдруг схватил металлическую ногу микрофона и, угрожая ею направо и налево, бросился бежать. В несколько широких прыжков, сбив по дороге жестокими ударами железки двоих странников, выскочивших наперерез, он достиг своего отряда и тут же спрятался за мощные спины соратников.