Взятка. Роман о квадратных метрах - Алексей Колышевский

Горбачев – бывший главный бугор, он же зэк Тюрин. Статья та же, что и у Бабурина, с которым демонстративно не общается, зато как следует «поливает» того за спиной разными паскудными словами.

Царь, он же Наполеон – царь, он же император Франции, он же зэк Мухин (ст. 212 – «массовые беспорядки») – какой-то мужик маленького роста, относится ко всем подозрительно, постоянно стучит на всех администрации, никто его не любит, часто получает разнообразные заподлянки от заключенных.

Санитары – почти менты, но не менты, но тоже в форме.

Менты – менты.

1-й пулеметчик.

2-й пулеметчик.

Медсестра.

Медбрат.

Овчарки – кобели и сучки, поровну.

Действие первое

Коридор, санитарный пост, возле поста отирается поэт Блок. Санитар делает вид, что не замечает поэта.

Блок (срывающимся голосом): Товарищ санитар! А товарищ санитар!

Санитар: Че те, нах?

Блок: Бандитская пуля оборвала жизнь нашего товарища по палате товарища Горького. Везде мир, винтовки в землю, а товарищ Горький всего этого уже не увидит!

Санитар (зевая): Опять у тя заело, нах. Иди нах!

Блок (не обращая внимания на грубость): Прошу вас, товарищ санитар, нарвать за околицей белых роз и принести их мне. Я должен украсить цветами могильный холмик товарища Горького.

Санитар (тоскливо и в сторону): Как же меня этот Блок вот уже (проводит ладонью по горлу). (Обращаясь к Блоку): Хорошо, заключенный Блок, нах. Так и быть, нах. Я вам розы, нах, а вы мне смирительную рубашечку оденьте суток на трое, нах.

Блок: Все-все, ухожу.

Санитар (хищно улыбаясь): Не-ет уж, гнида. На трое су-уток!

По коридору бегут санитары со смирительной рубашкой. Каждый держит в руках по одному длинному рукаву. Блок пытается умолять, заламывает руки.

Блок: О, санитар, гроза всех скорбных мозгом! О, сжалься над безумцем ты!

На Блока натягивают смирительную рубашку, фиксируют, кладут его на пол. Санитары поднимают его за голову и за ноги, несут в палату.

Санитары (несут и приговаривают): Блокирован Блок, Блок блокирован, бокирован клоб, болк киробован, бованокир никлоб, нах.

Заносят Блока в палату, кидают его в угол, уходят.

В палате двойные нары, на которых лежат и сидят заключенные. У зарешеченного окошка стоит небольшой столик. Вот и вся обстановка. При вносе Блока все немного оживляются.

Ленин: Что, товарищ Блок, вновь вы пытались наладить связи с сатрапами? Вновь пытались что-то просить у них? А надобно не просить, а воровать! Когда народ возвращает награбленное у него веками, меня не смущает этот грабеж награбленного!

Бабурин: Страшные вещи говорите, товарищ Ленин. Ежели начнут грабить, то это ведь что тогда начнется-то? Опять станут храм сносить, бассейн копать. Хотя, конечно, если вспомнить, сколько на тот храм всего пошло…

Ленин: Если граждане пойдут сносить ваш храм, то я их прекрасно понимаю! Потому, что там сидит поп, который икает, берет взятки и торгует водкой и заграничными папиросами!

Бабурин (упрямо): Они и дома начнут жечь…

Ленин: И прекрасно! Пусть жгут любезные вашему сердцу помещичьи усадьбы. Там пороли и трахали крестьянских девок из Малороссии и Молдовы! А вы думали, товарищ, что революция – это идиллия?

Бабурин: Предлагаете уничтожить самодержавие подлецов и мошенников и заменить его самодержавием дикарей, товарищ Ленин? А мы вам этого не дадим! Мы вам вот что! (Вскакивает со шконки, поворачивается в ленинскую сторону, скидывает штаны и демонстрирует свой увесистый зад).

Арманд: Браво, мэр! Это поступок!

Крупская (с негодованием): Вечно ты, Инка, норовишь задеть Владимира Ильича. Шлюха! За что только мой Володенька так тебя любит?!

Джержинский (сурово): Напоминаю, что для пидоров в палате действует комендантский час. Нарушители будут строго привлекаться.

Арманд (кривляясь и передразнивая): Строго ебаться.

Дзержинский: Чего-чего ты там вякнула?!

Арманд: Ничего, ничего. Это вам послышалось, Феликс Эдмундович.

Дзержинский: Смотри у меня.

Заключенный Троцкий развинтил пластмассовую авторучку и сквозь получившуюся трубочку плюется в Сталина жеваной бумагой. Сталин долго терпит, но затем не выдерживает и грозит Троцкому пальцем.

Сталин: Давно лэдорубом по башке нэ палучали, таварищ Троцкий?

Троцкий: Это у тебя руки коротки, ледорубом-то!

Сталин (сквозь зубы): Пажывем – увыдым.

В палату на инвалидной коляске ввозят Горького. Он улыбается, пушит усы, в зубах его, кривых и черных, зажата папироска.

Горбачев: На промывание ездили, товарищ Горький? Как самочувствие?

Горький: Со шпионами и врагами народа не разговариваю. Я буревестник революции, а не оппортунист.

Горбачев (возмущенно): Отчего меня все считают шпионом? Никакой я не шпион! Просто мы с Раисой Максимовной хотели мир посмотреть, себя показать. А знаете, как приятно получать медаль из рук президента Америки? (Сокрушенно.) Пророка нет в отечестве своем, вот меня на родине никто и не ценит.

Царь: Кхе-кхе.

Горбачев (оживляясь): Уважаемый товарищ царь, вы сегодня царь или Наполеон?

Царь: Аз есмь царь.

Горбачев: Ну тогда вот вы и вы (показывает на Бабурина), как люди новой формации, отчего не поддержите меня? Отчего не скажете ни слова в мою защиту? Ведь это я привел вас к власти! Ведь это благодаря мне (тычет пальцем в Царя-Наполеона) вы в конце концов пришли к власти в качестве левой головы двухголового орла!

Царь: Я попросил бы насчет левой головы тут не выражаться. Это еще посмотрим, у кого левая. Может, я и не левая никакая, может, я правая!

Сталин: Лэвая вы. Правую ныкто в дурку нэ посадыт.

Царь (надменно): Это почему же?

Сталин: Патаму, что правая галова сам кого хочэшь пасадыт. Он настаящий сталинский сокол, тэбэ до нэво ныкогда не подняться, гэнацвале.

Царь (еще более надменно, но в сторону): Индюк свинье не товарищ. (Обращаясь к Горбачеву.) А я вас защищать не стану потому, что вы и вправду шпион, об этом все знают, у кого голова на плечах есть.

Горбачев (показывает царю факу и обращается к Бабурину): Товарищ Бабурин, с царем-то с этим потешным все понятно. Но вы-то почему молчите? Ведь это только благодаря мне (убедительности ради тычет в Бабурина пальцем) ваша жена, когда заполняет налоговую декларацию, то в графе «Недвижимость» пишет «Москва».

Троцкий: Ой, Михал Сергеич, дорогой, не надо о грустном. Думаете, кто меня свободы лишил? Она, Бабурина, черт бы ее прибрал! Я ей шутки ради хер показал, а она меня сюда. Ну ничего, придет время, оковы тяжкие падут, и установится на всей земле четвертый интернационал, а таких, как Бабурины, я собственноручно расстреляю.

Сталин (из угла): Стрэлять тэбя будым и тваих трацкистав, сволач.

Троцкий (не обращая внимания на Сталина, обращаясь к Горбачеву): А вы, Михал Сергеич, натурально, шпион.

Бабурин: И враг народа.

Горбачев (заламывая руки, выходит из палаты в коридор): И я подарил этим людям перестройку и гласность! Жалкие рабы, которые дорожат лишь собственными оковами, вероломные друзья, которых я привел на самый верх политической власти. Что все они смыслят в подлинной демократии? Ну подохло там сколько-то народу, но ведь на то бабы есть, чтобы еще нарожали!

Коллонтай: Опять у Миши муки совести.

Свердлов: Как убежденно он врет. Похоже, что он сам верит в собственное вранье. Мне знакомо это состояние. Веришь и обижаешься на окружающих, что они называют тебя палачом казачества.

Арманд: Сколько экспрессии! Какой темперамент! Я бы с ним поиграла в кошки-мышки. Загнала бы свою мышку в его теплую нору!

Ленин (ревниво): Инночка, а как же наши обеты? Все-таки ты на удивление ветреная особа. Только твоя приверженность делу революции оправдывает тебя.

Дзержинский: Расстрелять гомосека…

Урицкий: …и дело…

Дзержинский и Урицкий (вместе): С концом! (Довольные, грубо, по-мужлански, ржут, Крупская трогательно вздыхает.)

Смена декорации. Больничный двор. Психи из разных палат чинно гуляют: кто-то парами, кто-то поодиночке. Со своих вышек за ними внимательно наблюдают два пулеметчика.