Взятка. Роман о квадратных метрах - Алексей Колышевский

Да, я ругаюсь, я аутентичен, я йогурт с натуральным вкусом! А как мне прикажете вести себя, коли этот генерал так меня выхорил? Меня арестовывали красиво: я романтично курил сигару, раздумывая над участью окурка, когда в кабинет вошли пять человек в черных масках, вооруженные огнестрельным дизайнерским оружием, и некто православный, заявивший, что он главный.

– Гражданин Юрьев? – осведомился человек без маски. Был он широк в груди и по-кавалерийски клещеног, над желтоватыми глазами его с непомерно большими, как смолой налитыми, зрачками срослись разлатые черные брови. Он был бы красив той неброской, но запоминающейся мужественной красотой, если бы не слишком хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа, не мутная наволочь в глазах. Он снял фуражку, обнажив могучий угловатый череп, прикрытый редким белесым волосом. Из-за крутого, волчьего склада, лысеющего лба, он бегло оглядел кабинет и, улыбчиво сощурив глаза, тяжко блестевшие из глубоких подвалов глазниц, склонился в шутовском, издевательском поклоне, верно наслаждаясь наличием в кармане своего кителя вспотевшего ордера на мой арест. Он рассматривал меня с наивной беззастенчивостью, часто мигая своими мрачными, как питерское осеннее небо, глазами. На смуглом лице его явно сквозило нетерпеливое ожидание.

– Нет, – ответил я и отвернулся к окну.

– Вот как? Издеваетесь над органами? Не советую, – посоветовал он. – Повторяю свой вопрос. Вы будете гражданин Юрьев?

– Нет. Заявляю это, находясь в твердолобом уме и прогрессирующей памяти. Я Розенкранц Гильденстернович Гамлет, еврей, беспартийный, сочувствующий, из разночинцев. Прошу не торпедировать меня вашими инсинуациями, господин Держиморда.

– Так. Понятно. Закос под додика, – молвил этот парень и, нахлобучив фуражку, скомандовал: – Взять его.

И меня «взяли». Надели наручники. Я шел огромными шагами, делая два вперед, один назад. В конце концов одному из бойцов это не понравилось, и он любовно охуячил меня ребром ладони (а вы небось думали, что прикладом) по шее. Я взвыл. В коридорах жались к стенам испуганные мои сотрудники, которых таранили люди в масках.

– Бабурина! – заорал я. – Будь ты проклята, говенная проблядуха!

– Да заткните же его, наконец! – страдальчески воскликнул главный, и меня заткнули. В себя я пришел только в кабинете следователя.

Это было изысканно отделанное резными дубовыми панно помещение, являвшее собою образчик казенно-ментовского стиля с извечным графином, наполненным ссаками некрещеных младенцев, с длинным полированным столом для заседаний, который нерадивая уборщица протерла половой тряпкою, отчего стол был весь покрыт видимыми в электрическом преломлении дактилоскопическими отпечатками, с портретом Феликса Эдмундовича в строгой черной раме и низеньким, плотного сложения лысовиком в костюме, похожим на внука товарища Берия.

– Садитесь, – предложил он и отодвинул от стола для заседаний один из стульев. – Курите?

– По праздникам, – ответил я, мучимый голосами. Алла донимала меня почти круглые сутки, несколько раз я слышал голос Риты, а Блудов то и дело принимался петь про дочь прокурора, но, доходя до конца первого куплета, ругался по матери и зачинал сызнова.

– Как считаете, сегодня праздник? – не удивляясь, спросил похожий на Берия внук Берия.

– Спрашивайте меня не все сразу, – взмолился я, – я не в состоянии корректно отвечать товарищу полковнику! Ведь вы полковник? – обратился я к лысовику.

– Некоторым образом, – ответил он и заботливо заглянул мне в глаза. То, что он увидел, заставило его отшатнуться. Он подскочил к телефонному аппарату огромного размера, снабженному многочисленными кнопками, нажал одну, сдернул трубку и закричал, прикрывая рот ладонью: – Кукрыниксов? Ты? Так точно, еб твою мать! Ты кого мне приволок?! Да он же ебанутый! А?! Я говорю, он сумасшедший! Ты глаза его видел?!

«Ну, вот, – с облегчением подумал я, – наконец-то нашелся один, кто понял, что со мной такое. Как, однако же, неприятно звучит его диагноз. Выходит дело, что я действительно того, скосорылился. Кабы не эти голоса, то все было бы совершенно хорошо. Надо проситься на излечение, а там уж посмотрим».

– Мне бы к доктору, – попросил я, – а то чего вам с овощем возиться? А вы знаете, что дочка актрисы Зызиной живет с негром, причем он пользует ее исключительно в анальный проход? Нет? Странно. Вы же следователь! А знаете, что Любку Титомирову никто не снимает потому, что в Интернете выложено, как она делает кому-то минет? Тоже нет? А я знаю и прошу все это занести в протокол, а также и тот факт, что моя фамилия (Алла торжествующе завопила, и голова моя чуть не лопнула), фамилия моя Троцкий, а звать Лейба Бронштейнович, и все мы придем к победе коммунистического труда, а вас я собственноручно расстреляю потому, как вы сатрап и враг народа.

– Пиздец, – устало сказал предполагаемый внук Берия, – в психиатрическую. На экспертизу. Там своих встретите.

– Премного благодарен, – поблагодарил я и стрельнул у него сигарету.

Побег из кукушкиного гнезда

Пьеска

Тюремная псиxиатрическая больница специализированного типа с интенсивным наблюдением N 000ХХ-32, Московская область, деревня Авдотьино, бывший мужской монастырь, в котором чалятся заключенные со сдвигом по фазе. Периметр монастыря охраняется пулеметчиками и овчарками. Здание, в котором когда-то была монастырская гостиница, а теперь главный корпус. Третий этаж. Церковной атрибутики, как-то: остатков стенной росписи, лепных ангелочков и прочего – не сохранилось. До Бога далеко. Запах специфический. Коридор длинный. По обе стороны идут палаты, в которых сидят психи, выдающие себя за известных личностей. У всех, помимо основных статей, еще и 97-я, части «б» и «в» – «Принудительные меры медицинского характера». Персонал больницы между собой называет третий этаж «Кремль», что, по всей видимости и на первый взгляд, свидетельствует о неадекватности самого персонала, но по ходу пьесы становится все понятно.

Действующие лица и их характеристики

Ленин – вождь, он же зэк Макрушкин (ст. 111 – «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью»). Лысый перец с бородкой, обидчив, любит всем давать советы, для чего закладывает большие пальцы в подмышки и перекатывается с пятки на носок. Любит выступать по любому поводу, для чего взбирается на стул или стол, принимая их за броневик. Картавит.

Надежда Крупская – жена Ленина, она же зэк Какахов. Гомосексуалист. Бывший телеведущий.

Инесса Арманд – любовница Ленина, она же зэк Краснопольский. Гомосексуалист. Бывший журналист.

Свердлов – председатель ВЦИК, он же зэк Ашкенази (ст. 151 – «Вовлечение несовершеннолетнего в совершение антиобщественных действий»). Интеллигентного вида еврей в очках, любит при разговоре держать собеседника за пуговицу.

Троцкий – зэк Юрьев (ст. 199 – «неуплата налогов», ст. 119 – «угроза убийством»).

Сталин – зэк Бурджанадзе, вор в законе, статей столько, что и перечислить нельзя. Неприятный тип, норовит всеми командовать, люто ненавидит зэка Юрьева, считающего себя Троцким.

Дзержинский – председатель ВЧК, он же зэк Сморчевский (ст. 105, ч. 2, п.п. а, б, в, г, д, и т. д. – убийства всех форм и размеров), худощавый, мрачный, халат никогда не запахивает, склонен к эксгибиционизму.

Урицкий – помощник Дзержинского, он же зэк Карпенко, статьи те же, что и у Сморчевского, перед которым Карпенко всячески шестерит.

Колонтай – феминистка, комиссарша, мессалина, она же зэк Домонтович: мужчина, считающий себя женщиной, но без гомосексуальных наклонностей. Статьи разнообразные, связанные с нарушениями половых свобод и неприкосновенности личности. Говорит «я сказала, я пошутила» и т. д., но при этом придерживается общих правил для мужского отделения и даже казенное носит с подчеркнутой элегантностью. Говорит, что все это потому, что на воле очень любил женщин и теперь ему страшно их не хватает. В целом безобиден, нормален, косит, чтобы не очутиться на реальной зоне, где его судьба была бы незавидной.

Горький – писатель, он же зэк Горький (ст. 265 – «оставление места дорожно-транспортного происшествия») – постоянно что-то пишет, разговаривает сам с собой, любит стоять вниз головой, прислонясь к стене в коридоре, за что его часто поругивают-побивают санитары.

Блок – поэт, он же зэк Ферапонтов (ст. 130 – «оскорбление») – меланхолик, бледен, в минуты особенного душевного волнения ищет какую-то незнакомку и требует подать ему белый венчик из роз. Буен, часто парится в смирительной рубашке по просьбе других осужденных, у которых это называется «заблокировать Блока».

Бабурин – мэр, он же зэк Кац (ст. 201 – «злоупотребления полномочиями») – жизнерадостный дядька, бывший начальник большой лесопилки, любит футбол и лепить фигурки из хлебного мякиша, которые у него ворует и жрет зэк Карпенко, он же Урицкий.