Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев

из этого, я сделал вывод, что передо мной бывший офицер императорской армии, вынужденный временно присоединиться к красным, но на самом деле не считающий себя одним из них, – ведь он пытается скрыть свое настоящее имя. Итак, я, в свою очередь, тоже представился в дружеской манере: «Очень приятно! Я хорунжий Чеботарев, бывший офицер его величества Донской казачьей гвардейской батареи».

Еще не закончив произносить все это, я понял вдруг, что совершенно неверно оценил ситуацию. Вместо того чтобы предложить каждому из нас идти своей дорогой, как я ожидал, всадник напрягся и замер в седле. Когда мы с ним столкнулись, обе его руки в перчатках держали повод, и теперь он стиснул его изо всех сил; он не отрывал глаз от карманов моей шинели, куда я глубоко засунул руки без перчаток, стремясь уберечь их от холода. По выражению его лица было ясно, что он каждое мгновение ожидал, что я выхвачу револьвер и пристрелю его, как только он потянется к собственной кобуре на поясе или к шашке. На самом деле никакого оружия у меня не было, поэтому я не стал вынимать руки из карманов и выводить его из этого заблуждения. Наоборот, я сжал кулаки и постарался сделать выпуклость побольше, хотя в руках у меня ничего и не было.

Минуту или около того мы молча смотрели друг на друга, затем Пугачевский взял инициативу в свои руки и прервал молчание. Он спросил меня, в какой части я теперь служу. Я ответил, добавив, что был наводчиком одного из орудий.

– В каких делах участвовали? – продолжал он.

– Должанск, Гуково, Заповедная, Шахты, Каменоломня, Персияновка, – ответил я.

– Очень интересно, – сказал он. – В первых двух командовал я. Мы ведь разбили одно из ваших орудий при Гукове, правда?

– Нет, не разбили, вы только убили двоих и ранили одного в моем расчете. Само орудие не пострадало. А вы видели, что произошло с вашими двумя гаубицами под Каменоломней?

– Это вы стреляли по ним?

– Да.

– Прекрасно стреляли! – заметил он в ответ тоном искреннего профессионального уважения.

Вскоре после этих слов из-за угла показался молодой человек, одетый и вооруженный примерно так же, как Пугачевский, – по всей видимости, его адъютант, – в сопровождении эскорта из двух десятков донских казаков из красного отряда полковника Голубова. Они сгрудились позади него.

– Так, молодой человек, теперь отдайте-ка свое оружие! – приказал Пугачевский.

Стоило посмотреть на его лицо, когда я вывернул карманы своей шинели наизнанку и показал, что они пусты. Оно отразило такую забавную смесь удивления и гнева за то, что позволил себя обмануть, что я просто не мог не ухмыльнуться ему в ответ. Это его отнюдь не успокоило.

– Кто еще в том доме, из которого вы вышли? – в ярости заревел он.

Я сказал, что там никого нет, и продолжал стоять на своем, пока он не сказал мне:

– Войдите внутрь, загляните в шкафы и под кровати и, если кого-нибудь увидите, то передайте, что я последую за вами через минуту и застрелю на месте любого, кого там найду, если они сейчас же не выйдут сами!

Мне ничего не оставалось, кроме как войти в дом и рассказать Конькову и Краснову о том, какого дурака я свалял. Они вышли.

Пугачевский встретил их криком и руганью. Он заявил, что видел Конькова в Москве после ноября 1917 г. и что он там сражался. Это было не так; Конькова в то время в Москве не было. В этот момент внимание Пугачевского отвлек капитан армейской казачьей части, которого также задержал патруль Голубовского отряда. Пугачевский наехал на него своей лошадью и повалил, повредив ему ногу, – поднявшись, тот начал хромать. Из-за этого двум конным казакам, которым было назначено сопровождать его, пришлось двигаться медленнее.

Заметив, что они отстают, Пугачевский приказал бить всякого, кто станет отставать, по голове плашмя шашкой, чтобы двигались побыстрее. Я сказал ему, что если до меня кто-нибудь дотронется, то я лягу, и они могут прикончить меня сразу и на месте.

– Нет, к вам этот приказ не относится, вы боевой противник, – вполне вежливо заявил он.

Наш краткий разговор, очевидно, произвел на него сильное впечатление. Я решил воспользоваться подсказкой.

Пугачевский и его адъютант ехали впереди сопровождающих казаков и остальных пленников, а я шел рядом с ними. Мы двигались по дороге на Новочеркасск. Туман сгущался. Адъютанта, казалось, очень заинтересовал разговор со мной; он даже заметил, что это первый пленник-белогвардеец, которого красные матросы позволили ему увидеть живым. Да, пропало сравнительное дружелюбие гатчинских дней, начала Гражданской войны; «эскалация» жестокостей привела к тому, что обе стороны повсеместно расстреливали пленных. Но мы с ним болтали о недавних сражениях, о внутренней и международной политике и т. п. Я старался высказывать свое мнение твердо, но вежливо.

Внезапно впереди, где наша дорога проходила под железнодорожной веткой, еще не видной в тумане, раздался взрыв приветствий. «Бодритесь, молодой человек, прибыли матросы!» – заметил Пугачевский. Дальше мы двигались в молчании. Почему-то я не слишком верил, что это конец, и тем не менее испытал сильное облегчение, когда оказалось, что это всего лишь пробольшевистски настроенные железнодорожники приветствовали входящих в город казаков Голубова – матросы, судя по всему, еще возились с ремонтом двух мостов, взорванных нами утром того же дня.

Наш эскорт отстал, чтобы разжиться сигаретами, которыми угощали казаков железнодорожники, и вскоре мы трое, поднимаясь по крутой улочке к центру города, уже скрылись в тумане. Я чувствовал, что это мой последний шанс, и решил воспользоваться тем очевидным раздражением, которое испытал Пугачевский, когда обнаружил, что я не вооружен.

Я обвинил его в том, что он пытался обмануть меня и не показывал, что у него на уме, пока не подъехали казаки эскорта, – а ведь мы уже представились друг другу. Он возразил, что я никогда бы не осмелился представиться, если бы знал что-нибудь о нем. Только троим до сих пор удалось уйти от него живыми[61], утверждал он, и в любом случае очевидно, что я убежденный контрреволюционер и, если он меня отпустит, снова буду сражаться против них. Я сказал ему, что это действительно так, но что это не имеет отношения к тому, что я сказал. Я заявил, что с самого начала прекрасно знал, кто он[62], и по этой самой причине считал, что если два бывших «боевых противника» (я воспользовался его собственной характеристикой) встречаются после сражения, то можно смело представиться и ожидать в ответ рыцарского отношения. Очевидно, я поступил наивно.

Эти слова возымели действие. Пугачевский резко натянул