Моя герцогиня - Элоиза Джеймс

— Да я сомневаюсь, что события развернутся так драматично, как вы предрекаете! — взорвался Стиблстич. — Разговорами о матерях и воплях нетрудно добиться слез. И все же правда заключается в том, что жители Лондона не прочь посмотреть на казнь!

— Возможно. Народ любит наблюдать, как вешают пойманного и сознавшегося в преступлении бандита. Странно, но все злодеи каким-то образом дают письменные признательные показания— даже те, кто не в состоянии нацарапать собственное имя. Но подвергать медленной, мучительной, жестокой агонии несчастных, прикованных к стене за кражу куска хлеба или миски супа?..

Чивер-Читлсфорд откашлялся.

— Не сомневаюсь, иное решение не замедлит появиться.

Элайджа не позволил себе выказать даже намека на удовлетворение. Уже случалось, что, выиграв спор, он уступал позиции лишь потому, что противник замечал радость победы.

Чивер-Читлсфорд смотрел холодными, как старинные монеты, непроницаемыми глазами. И все же герцог не сомневался, что сумел добиться своего: Чивер-Читлсфорд не допустит сожжения. Он многозначительно перевел взгляд с одного из собеседников на другого.

— Политиков обычно судят по их окружению. Лишь самые честные и неподкупные способны противостоять катастрофическим замыслам.

— Ничего катастрофического! — возразил Стиблстич. Теперь, когда он понял, что проиграл, голос утратил прежнюю энергию и силу, а сам лорд не скрывал разочарования: уж кто-кто, а он-то с удовольствием постоял бы на берегу, наблюдая за пожаром.

— Предлагаю изучить возможность высылки мелких преступников в Австралию, — заявил герцог. — Огромная пустая страна, к тому же очень далекая. — Не заметив на лицах оппонентов одобрения, он добавил: — В будущем процветающая колония сможет приносить казне солидный доход в виде налогов.

Чивер-Читлсфорд глубоко задумался.

Внезапно Элайдже захотелось как можно скорее избавиться от жестоких хищников, способных всерьез обсуждать массовое сожжение — так, будто нечто подобное действительно может произойти в цивилизованной стране. Гнев уступил место усталости и истощению.

Он поклонился:

— Боюсь, вам придется меня простить, джентльмены.

Мне предстоит срочная встреча.

— Да-да, конечно, — пробормотал Чивер-Читлсфорд.

Наконец незваные гости освободили библиотеку от своего навязчивого присутствия и вышли в холл. Элайджа услышал раздраженный голос Стиблстича:

— Разумеется, у Бомона срочная встреча. Еще бы! Говорят, он подхватил дурную болезнь. Нетрудно догадаться, где именно, достаточно вспомнить отца. Яблоко от яблони… я всегда это знал.

За посетителями закрылась входная дверь, и отвратительное брюзжание наконец стихло.

Элайджа и бровью не повел.

В голове шумело, словно рядом с утеса срывался поток. Усталость навалилась неподъемным грузом, ноги отяжелели, как будто внезапно налились свинцом.

Прилечь, отдохнуть.

Однако расстояние от библиотеки до спальни наверху казалось непреодолимым.

Нельзя показываться Джемме в таком состоянии.

Элайджа заставил себя двигаться и услышал; как сердито забилось сердце. Тело требовало покоя и стремилось погрузиться во тьму, которая настойчиво подступала со всех сторон.

Медленно, с трудом переставляя ноги, герцог поднялся по лестнице. Вошел в спальню, закрыл за собой дверь и прислонился к косяку. Зрение подводило, и стены почему-то равномерно покачивались.

В голове мелькнуло опасение, что на этот раз проснуться не удастся. Так плохо он чувствовал себя лишь раз, несколько лет назад, когда обморок случился в палате лордов. Волной накатило сожаление, однако Элайджа не позволил себе уступить слабости. К счастью, удалось провести с Джеммой чудесную ночь.

Он оторвался от дверного косяка, сделал шаг, потом еще один. До кровати оставалось всего несколько футов. Стены потемнели и поплыли, как будто прочное дерево внезапно уступило тлению. Сердце споткнулось раз, еще раз, пропустило удар.

Он рванулся вперед. Если суждено умереть сейчас, необходимо встретить конец прилично и достойно, в собственной постели. Чувствуя, что преодолел высокую гору, Элайджа все-таки добрался до края кровати. Выставил руки и позволил себе упасть навзничь.

Потом собрался с силами и медленно перевернулся.

И вот, наконец, когда герцог оказался в постели одетым для официального приема и позволил себе привычно погрузиться в знакомую тьму, явилась мысль об отце. Почти всю сознательную жизнь Элайджа ненавидел его и за вульгарную смерть, и за вульгарную жизнь. Судьба старшего Бомона определила его собственную судьбу.

И все же если бы отец не вел себя столь вызывающе аморально, разве смог бы сам он стать тем человеком, к которому политики приезжают за советом, прежде чем принять жестокое решение?

Вряд ли. Скорее всего, подобно остальным аристократам, он унаследовал бы герцогский титул, регулярно кочевал из поместья в лондонский дом и обратно, выбрал бы герцогиню и мать будущего наследника и прошел отведенный судьбой путь от колыбели до могилы, не задумываясь ни о силе собственных слов, ни о смысле жизни.

Ответ принес умиротворение. Отец умер молодым, и оттого Элайджа постоянно чувствовал, как угрожающе несется время. Он сознавал, что стоит на краю пропасти, и упорно, самоотверженно работал, нередко добиваясь предотвращения несправедливости по отношению к бедным и нуждающимся в помощи.

Он даже успел вернуть Джемму из Парижа и провести рядом с любимой счастливую, восхитительно красивую ночь. А отцу так и не удалось познать настоящую любовь.

Покойный герцог жил в доме, украшенном портретами обезглавленных людей. А ему посчастливилось прожить последний год под одной крышей с Джеммой.

С блаженной улыбкой на губах герцог Бомон погрузился в небытие.

Глава 22

Элайджа страшно удивился собственному пробуждению, однако присутствие жены воспринял как нечто естественное и само собой разумеющееся. Джемма стояла возле кровати, в упор смотрела на него огромными, полными ужаса глазами и, рыдая, без конца повторяла его имя.

— Все в порядке, — успокоил ее герцог, с трудом ворочая языком. — Кажется, я вернулся.

Джемма судорожно сжала его руку.

— Какая же я дура! Я думала, приступы случаются… я совсем забыла. Это оттого, что мы…

— Нет! — поспешил опровергнуть Элайджа. — Дело в том, что утром явился Стиблстич.

Она судорожно перевела дух и с видимым трудом сдержалась, чтобы тут же не начать умолять его покинуть парламент.

— Позволь, я хотя бы приду в себя, — попросил Элайджа. — Сейчас выпью отвар, который Викери уже наверняка приготовил, и немного посплю.