Бисмарк: Биография - Джонатан Стейнберг

Грамотность населения, оцениваемая способностью читать и писать, в Пруссии в 1850 году составляла около 85 процентов, тогда как во Франции умел читать 61 процент населения, а в Англии читали и писали только 52 процента граждан116.

Образованная рабочая сила легко находила себе применение в промышленных отраслях, широко использовавших последние достижения науки и техники. Университеты выпускали научных первооткрывателей, а технические колледжи – инженеров, внедрявших достижения науки в промышленность. Университеты своими научными исследованиями и прикладными колледжами эффективно помогали Германии занимать передовые позиции в борьбе за доминирование в Европе.

Фридриха Энгельса, впервые вернувшегося в Пруссию после революции 1848 года, искренне поразили произошедшие в стране перемены:

...

«Любой человек, видевший прусский Рейнланд, Вестфалию, Саксонское королевство, Верхнюю Силезию, Берлин и морские порты в 1849 году, не узнал бы их, приехав сюда в 1864-м. Повсюду механизмы и паровые машины. Пароходы постепенно вытеснили парусные суда, сначала в прибрежной торговле, а затем и на морях. Многократно выросла протяженность железных дорог. В доках и копях, на рудниках и чугунолитейных заводах выполняются такие трудовые процессы, участвовать в которых, казалось, совершенно не способен тяжелый и неповоротливый немец»117.

В июле 1858 года, когда Альбрехт фон Роон представил свой меморандум регенту, Пруссия была скопищем парадоксов. Государственной моделью все еще была система Фридриха Великого. Сохранялась прежняя абсолютистская монархия, слегка поправленная конституцией 1850 года. И в армии, и на государственной службе господствовала аристократия, хотя общество уже видоизменялось в соответствии с индустриализацией. Быстро рос богатый средний класс, а вместе с ним набирал силу и более многочисленный класс трудящихся, требовавший парламентского представительства для себя и действительного, не дутого парламентаризма. Пруссия оставалась милитаристским государством Фридриха Великого, но с огромными фабриками, большими городами и новыми технологиями. Армия тем не менее оставалась такой же, как и прежде. В 1862 году 85 процентов кадетов, вступивших в прусскую армию, были выходцами из «старых прусских регионов», а 79 процентов – отпрысками традиционных прусских семей (офицеров, государственных служащих и землевладельцев). Хотя офицерский корпус на 35 процентов состоял из представителей класса буржуазии, высший эшелон командования принадлежал аристократам: 86 процентов полковников и генералов были дворянами118. Иными словами, Пруссией по-прежнему правила аристократия Фридриха, но Пруссия, которой они правили, уже была совершенно другая. Под влиянием этого парадокса формировалась карьера Бисмарка, Роона и Мольтке. Величайшее достижение Бисмарка, если это можно назвать достижением, и состоит в том, что ему удалось сохранить этот парадокс до конца XIX столетия.

6. Вхождение во власть

Положение, в котором оказался Бисмарк в 1859 году, его удручало. Хотя он и игнорировал своего непосредственного начальника министра-президента Отто фон Мантейфеля, барон относился к нему неплохо. Но теперь для Бисмарка не существовало ни короля, ни Мантейфеля. Один удалился из активной жизни по болезни, другой – в силу обостренного чувства долга. Считая необходимым предоставить регенту свободу действий, Мантейфель подал в отставку, и принц принял ее 6 ноября 1858 года. Мантейфель отказался от титула графа, уединившись в своем поместье1. После ухода министра-президента и министра иностранных дел поползли слухи о переводе Бисмарка в Санкт-Петербург, что, по его мнению, означало не что иное, как ссылку. Уже привыкнув к доступности прусских монархов, Бисмарк запросил у регента аудиенцию. Его доводы были простые и убедительные. Нет такого человека, который мог бы заменить его на этом посту. Он прослужил во Франкфурте восемь лет и знает в лицо всех, кто хоть чего-то стоит. Его преемник фон Узедом – сущий кретин с невыносимой женой, и весь кабинет «новой эры» не заслуживает малейшего уважения. Бисмарк вспоминал:

...

«Изложив свои соображения относительно значимости поста при федеральном сейме, я перешел к оценке общей ситуации и сказал: «У вашего королевского высочества во всем министерстве нет человека, наделенного государственным умом, сплошь одни бездари и ограниченные люди».

Регент: «Вы и Бонина считаете ограниченным человеком?»

Я: «Ни в коем случае. Но он не может содержать в порядке свой письменный стол, не говоря уж о министерстве. А Шлейниц – хороший придворный, но не государственный деятель».

Регент (с раздражением): «Случайно, не принимаете ли вы и меня за бездельника? Не стать ли мне самому и министром иностранных дел, и военным министром?»

Я извинился и сказал: “Сейчас самый способный провинциальный администратор не может управлять округом без умного секретаря, и ему приходится полагаться на его помощь. Прусская монархия нуждается в аналогичном взаимодействии, но на более высоком уровне. Без умных министров ваше королевское высочество не получит нужных результатов”»2.

Нам неизвестно, действительно ли говорил все это Бисмарк. Разговор происходил за тридцать пять лет до написания мемуаров. Делал ли он тогда заметки? Так или иначе, текст примечательный. Дерзкое охаивание кабинета и оскорбительный для регента тон высказываний предполагают: либо Бисмарк на самом деле мог позволить себе такую вольность, либо при прусском королевском дворе практиковалась терпимость к критике, абсолютно несвойственная другим монархиям. Никто не осмелился бы разговаривать в подобной манере с королевой Викторией или Наполеоном III.

Тем временем вопрос о переводе в Россию оставался открытым. В середине января 1859 года Бисмарк писал Иоганне о том, что его очень доброжелательно принял принц-регент и он обедал с Гансом (фон Клейстом-Ретцовом), Оскаром (фон Арнимом, зятем), Александром фон Беловым-Гогендорфом, Морицем фон Блакенбургом, Вагенером, графом Эберхардом цу Штольбергом и Зомницем. Он оставался в Берлине до 24 января и, вероятно, уговаривал регента сохранить за ним пост во Франкфурте3. Принц Вильгельм все же принял иное решение. 29 января 1859 года он назначил Бисмарка прусским послом при дворе царя Александра II4. Помрачневший Бисмарк вернулся во Франкфурт завершать дела и готовиться к отъезду.