Эффект преломления - Диана Удовиченко

Впервые Анна узнала вкус человечьей крови, когда мать, вспыльчивая, как все Батори, ударила при ней служанку. Тогда несколько алых капель упало на руку Эржебеты, а одна — на губы Анны. Она слизнула. Вкусно. Потом вдруг заметила: кожа матери, там, где упала на нее кровь, молодела на глазах. Эржебета не придала этому значения, а Анну почему-то на мгновение обуял ужас. Вдруг ей ясно представилось будущее, было оно страшным и притягательным одновременно…

С тех пор Анна начала убивать. После каждого душегубства, чувствуя ликование, плясала на замковой стене. Мать быстро заподозрила неладное, но молчала. Нанимала все новых девок.

А потом в замке появился Дьёрдь… Анна вечером возвращалась с охоты, разгоряченная, возбужденная муками очередной девки. Он шел навстречу, злой, несчастный после еще одного отказа матери. Анна неожиданно для себя остановилась. Заглянула в печальные, как у собаки, глаза, коснулась ладонью пухлой щеки. И поняла: вот он, мужчина ее жизни. Не Зриньи, которому ее сватали, не другой какой магнатский сыночек. Этот вот, умный, опытный, поживший. Знаменитый политик, благородный интриган… Дьёрдь.

Она пошла с ним тогда в гостевую комнату. Сама легла в постель. Сама ласкала его — неизвестно откуда взялись умения. Кричала от счастья, глядя в его обезумевшие, пьяные от страсти глаза.

После он сам уже, надев черный плащ, приходил к ней в комнату по ночам. Слуги боялись, принимали его за демона. Смешно, Дьёрдь — и демон…

— Женись на мне, — плача, просила в постели, — не хочу, чтоб за другого просватали. Не отдавай ему… Только ты, любимый…

Не женился, отдал-таки постылому Зриньи. То ли побоялся у матери ее сватать, то ли не хотел себя связывать, надеялся, что Эржебета за него пойдет…

Но Анна простила. Очень уж любила. Только Дьёрдь будил в ней чувственность, только с ним она знала наслаждение. Покорно жила со Зриньи, рожала ему детишек… похожих на Дьёрдя.

И чем крепче делалась ее страсть, тем сильнее становилась ненависть к матери, которая отбирала у нее любовь Турзо. Поняв, что в смертях девушек люди винят мать, Анна удвоила старания. Приезжая в гости к Эржебете, убивала девок направо и налево.

Графиня уже точно поняла, по чьей вине происходит вокруг столько смертей. Но ничего не могла поделать — куда ей против родной крови? Заставляла слуг закапывать трупы, покрывала убийцу. Требовала, чтобы Анна покинула замок. Но не выдавала. А дочь, зная, что Дьёрдь добивается овдовевшей Эржебеты, сатанела все больше. Всю ненависть к матери, всю жажду мести вкладывала в убийство девок.

Один раз Эржебета чуть не взбунтовалась. Когда Анна убила сестру, Урсулу. Тогда графиня набросилась на нее, едва не задушила. Но Дьёрдь вовремя подоспел. Для него это было еще одно доказательство вины Эржебеты. Но ведь все равно не перестал любить! Видно, глубоко в душе чувствовал, что невиновна мать…

Анна стиснула кулаки. Ничего, все позади, скоро проклятая старуха наконец издохнет. Теперь Дьёрдь будет принадлежать ей одной. А там можно будет и Зриньи убрать, и женушку Турзо, скучную, пресную Эржебету… Да за одно только имя она достойна смерти!

Выпив еще вина, Анна расслабилась, улыбнулась воспоминаниям. А как славно она повеселилась в Пиштяне! Мать тогда, узнав о ее приезде, спрятала два десятка молоденьких служанок в подвале. Анна догадалась об этом, отобрала у Дорки ключ и устроила знатную бойню! Как они визжали! Как свиньи…

Она расхохоталась, вспомнив, какое лицо было у Эржебеты. А как досталось Дорке за оплошность! Да потом еще служанка и трупы прятала…

Тогда мать снова накинулась на Анну, чуть не задушила. Муж отстоял. Николаус Зриньи догадывался о наклонностях жены. Правда, предпочитал молчать. Трусоват муженек, да и выгодно ему, чтобы на Эржебету думали. Очень уж ждет Николаус тещиного наследства…

И Дорка, и Йо Илона, и Фицко, и Дарволия знали о том, что делает Анна. Много раз верные слуги просили Эржебету прекратить убийства. Но та не могла, продолжала покрывать. Иногда Анне даже казалось, что мать чувствует себя в чем-то виноватой перед нею. Возможно, из-за безоглядной любви Турзо?..

И на суде Эржебета молчала, до последнего покрывала дочь. Что она против родной крови?

Замок Чахтице, август 1614 года от Рождества Христова

Бока коня, покрытые пеной, ходили ходуном. Трех лошадей загнал Дьёрдь по дороге. Сам не остановился толком, не отдохнул ни разу — еле живой доскакал в Чахтице. В замковом дворе соскочил, бросил поводья слуге, крикнул в испуганное лицо:

— Заводски здесь? Секретарь мой?

— Недавно приехал, — пролепетал слуга.

Дьёрдь бросился в замок. Бежал из последних сил, но казалось, что ноги, как в дурном сне, немеют от ужаса, прилипают к камню двора. «Не успеть, не успеть…» — повторял про себя.

— Заводски! Заводски, черт тебя дери! — орал он, взбираясь по лестнице. — Ты где, Заводски? Не надо ничего, я передумал…

— Я здесь, господин. — Секретарь неторопливо спускался навстречу. — Не извольте беспокоиться, все сделал, как приказали…

— Что?! — Турзо в бессильной ярости потряс кулаками. — Что сделал?!

— Отдал тюремщику, чтобы добавил, куда следует, — вполголоса пояснил Заводски.

Дьёрдь выругался, оттолкнул секретаря, побежал дальше, задыхаясь от усталости и страха. Отдал тюремщику… может быть, тот еще не успел? Ну конечно, не успел… Господи, сделай так, чтобы не успел! Он, Дьёрдь, все исправит. Вернет ей свободу, сына вернет. Доброе имя. Все отдаст, жизнь положит, на коленях будет вымаливать прощение. За то, что поверил не ей, а всему миру. За то, что считал чудовищем, тогда как она просто покрывала дочь… За то, что не защитил. За предательство свое подлое…

Господи, сделай так, чтобы тюремщик не успел! Ведь совсем мало времени прошло. Вот она, комната Эржебеты…

Охранник поклонился именитому гостю, услужливо распахнул дверь. Спрятал в карман пустой флакон темного стекла…

Эржебета стояла посреди комнаты, держа в руке кубок. Увидела Дьёрдя, улыбнулась растерянно:

— Ты все же пришел, мой дорогой друг? Простил?..

«Не пей!» — хотел крикнуть он. Шагнул вперед, собираясь выбить кубок…

Но Эржебета вдруг закашлялась. Кубок выпал из тонкой ослабевшей руки. Пустой. Графиня изумленно смотрела на Дьёрдя, и взгляд ее черных глаз был беззащитным.

Ноги Эржебеты подогнулись, она стала медленно оседать на пол. Турзо подхватил, бережно уложил на кровать.

— Я умираю? — просто спросила она, глядя ему в глаза. — В вине был яд?..

— Да, — ответил Дьёрдь и с отчаянием обреченного добавил: — Это я убил тебя, Эржебета. Прокляни меня!

— Нет, Дьёрдь. Нет, что ты… — прошептала графиня. — Ты не виноват, тебя обманули…

— Виноват. Это я приказал дать тебе яд, Эржебета.

— Я прощаю тебя. И благодарю за любовь. Она хранила меня всю жизнь. Только теперь я это поняла… Прости меня, что не могла ответить…

Лицо ее было старым, сморщенным, глаза тусклыми, волосы жидкими и седыми. Но Турзо не видел этого. Для него Эржебета была всегда такой, какой он встретил ее впервые — юной и прекрасной.

Дыхание графини стало прерывистым, подступала агония.

— Так ты Черный человек, Дьёрдь? — с трудом выговорила она. — Как это хорошо… я больше не боюсь…

Эржебета теперь не видела Турзо, его место занял Черный человек.

— Ты переломила судьбу, — сказал он. — Но твое предназначение перешло к дочери. То, что должна была совершить ты, совершила она. Стоило ли это того? Не проще ли было взять грех на себя?

— Нет… — выдохнула Эржебета. — Каждый сам выбирает свой путь… Анна виновна… Передай… проклинаю…

Черный человек отступал, уходил все дальше, пропадал в темноте. Последнее, что увидела Эржебета — полные страдания глаза Дьёрдя. А потом она умерла.

Замок Чахтице, август 1610 года от Рождества Христова

Ранним утром в замковый двор Чахтице въехала вереница бричек. Прибыли родственники покойной графини — дочь Анна, ее муж Николаус Зриньи и трое их детей. Сопровождали семейство многочисленные слуги.

Приезда Катерины и Пала, который гостил в семье второй сестры, ожидали на следующий день.

Анна вылезла из брички, прошлась по двору, разминая затекшее тело. В последнее время она неважно себя чувствовала, даже подозревала, что беременна. Угнетал дневной свет, от него болели глаза. Есть не хотелось, сам вид пищи вызывал тошноту. Легко становилось лишь по ночам, но тогда начинали терзать два безумных желания: хотелось мужчину и крови…

Она отогнала от себя слабость. Здесь ничего не изменилось. Вот тут они когда-то с сестрами играли в догонялки. Тут стояли шатры цыган — кстати, куда делось кочевое племя? Выгнали нахлебников, когда заточили мать, или они сами ушли?

А здесь она когда-то убила девку. Подкралась ночью, когда та перебегала двор — видно, где-то среди шатров ждал ее молодой цыган. Как она стонала, когда Анна до крови кусала ее грудь и живот… Кто сказал, что это хуже цыганских ласк?