Надрез - Марк Раабе

Лиз вырывает страницу с номерами из справочника и сует ее в карман. Ноги побаливают от усталости, но она бежит под дождем, пытаясь поймать такси.

Стоит ей сесть в машину, как дождь прекращается. Во время недолгой поездки по центру Берлина Лиз засыпает, хотя проспала все время в поезде из Андерматта в Берлин.

Во сне она несется вниз по крутому заснеженному склону горы – но не видит долину, куда ей нужно спуститься. Перед ней летит Габриэль, а сзади – Вал. Его лыжи оставляют глубокие следы в притоптанном снеге.

– Так, «Ка-Де-Ве»[10], приехали.

Лиз вскидывается ото сна, услышав громкий голос таксиста. Освещенный фасад универмага виднеется за окном – и Лиз рада ему, как старому знакомому. Расплатившись с таксистом, она выходит на улицу. Канавы до краев наполнились грязью и водой, в которой отражается свет фонарей на Тауэнциенштрассе.

Войдя в здание «Ка-Де-Ве», Лиз беспокойно оглядывается. При мысли о Вале ее сердце начинает биться чаще. Лиз смотрит на камеры слежения под потолком – будто благодаря им Вал может наблюдать за ней, читать ее мысли. Лиз даже хочется, чтобы здесь было темно. Чтобы тут царила кромешная темнота. Но лампы в универмаге заливают все безжалостным светом.

Сорок пять минут спустя Лиз выходит из «Ка-Де-Ве», переодевшись в черные джинсы, кроссовки и гольф. На плечи она набросила куртку из бутика в Вассене. В правой руке у Лиз спортивная сумка со старой одеждой, в левой – небольшая кожаная сумочка с укрепленным пластмассой дном. В сумочке – лакомство для собак и пара резиновых перчаток. И наконец, она купила шесть струбцин в небольшом магазинчике скобяных изделий. Кошелек в ее кармане стал заметно тоньше.

Лиз смотрит на новые наручные часы фирмы «Сейко», дорогие, черные, с будильником. Без семи минут восемь. У нее еще три часа.

Она не решается поехать на Котениусштрассе. И Вал, и швейцарская полиция знают, где она живет. К тому же у нее даже нет ключей от собственной квартиры – они остались в ее сером плаще, а он теперь у Вала.

Лиз едет в отель «Фридолин», маленькую затрапезную ночлежку с грязноватым постельным бельем и потертыми коврами, ставит будильник на четверть двенадцатого и, не раздеваясь, засыпает на кровати.

Когда сигнал будильника разгоняет ее сон, ей едва удается встать. Мышцы болят еще сильнее прежнего, тело требует кофе. Лиз складывает все необходимое в кожаную сумку и выходит на Байройтерштрассе. Неподалеку от станции метро «Виттенбергплац» она покупает две порции крепкого кофе в бумажных стаканчиках, садится на скамейку и пьет его. Затем, все еще чувствуя усталость, ловит первое попавшееся такси. За окном бесконечными темными и светлыми полосами проносится город. Полосы – как распущенные нити.

Матово переливается черным под грозовыми тучами улица Ванзеебадвег. Лиз смотрит на капли дождя в лучах фар. Сколько раз она ехала по этой улице к озеру Ванзее, собираясь поплавать… Дорога мягко сворачивает налево, за ней – единственный проезд к узкому неприметному мосту на остров Шваненвердер.

– Спасибо, можете высадить меня здесь.

Такси подъезжает к тротуару и останавливается, за рулем – женщина.

– Двадцать семь евро и пятьдесят центов. – В ее интонациях явственно слышится берлинский говор.

Лиз сует таксистке три десятки и выходит. Холодный ветер сразу бьет ей в лицо, забирается под черный гольф. Застегнув кожаную куртку до подбородка, Лиз надвигает на лоб темную шапочку. Ее пальцы решительно сжимаются на ручках сумки.

Такси разворачивается, и вскоре свет фар теряется за поворотом. Царит тишина, только слышится шорох моросящего дождя да шаги Лиз.

Она минует уличные фонари, стоящие здесь еще с тридцатых годов, – россыпь огоньков, след, ведущий к мосту. Остров Шваненвердер раскинулся на двадцать пять гектаров на реке Хафель, чуть севернее Ванзее. Еще во времена кайзера тут жили сливки общества, промышленники и банкиры. В тридцатые годы на Шваненвердере поселились нацистские бонзы, в том числе Йозеф Геббельс и Альберт Шпеер, а после войны – медиамагнат Аксель Шпрингер и Виктор фон Браунсфельд. «Алькатрас для богачей», – так назвала Лиз этот остров в своем документальном фильме о фон Браунсфельде, намекая на виллы, на которых не было никаких табличек с именами владельцев, – точно тюрьма, эти виллы были обнесены высокими стенами, их обрамляли заросли кустарника, и повсюду стояли сенсорные камеры.

Лиз пересекает мост, и холодный ветер бьет ей в лицо. А затем с неба словно падают маленькие камешки, царапают ей кожу. Плеск дождя прекращается. «Град», – огорошенно думает она. Да, действительно пошел град, но уже вскоре непогода стихает. Лиз ступает на землю острова и укрывается под сенью живой изгороди. В вышине, в кронах старых деревьев, шелестит ветер, и Лиз вспоминается непроглядная тьма лесного лога в Швейцарии. С воспоминаниями приходит и страх.

«Нет уж, хватит бояться!»

Дойдя по ветвящейся по острову дороге до перекрестка, Лиз сворачивает на улицу с односторонним движением, хотя так дольше идти к дому фон Браунсфельда. Если на улице появится машина, пусть лучше свет фар ударит ей в спину, а не в лицо.

Но Лиз повезло – на улице не оказалось ни души.

Через десять минут она доходит до особняка фон Браунсфельда. Параллельно улице тянется забор – кованая решетка трех с половиной метров в высоту. За ней – густые заросли туи, скрывающие виллу от любопытных взглядов. Лиз останавливается. Ворота в двадцати метрах ниже по улице, огромные, двустворчатые, слева и справа от них – массивные колонны из коричневого кирпича. На высоте четырех метров, над самым верхом ворот, установлены две камеры наблюдения. Светодиоды мерцают темно-красным, и нет никаких сомнений в том, что камеры включены.

Лиз знает, что нажимать кнопку звонка у ворот бессмысленно. Виктор фон Браунсфельд терпеть не может поздних гостей, тем более нежданных. Ко всему прочему, звонок, наверное, отключен.

Она опускает сумку на землю и смотрит на забор. Три с половиной метра, массивные прутья решетки, увенчанные острыми шипами, – точно копья взметнулись к ночным небесам. И вновь Лиз чудится, что она падает, парит в воздухе, словно только что выпрыгнула из самолета. И в то же время ей кажется, что этот полет все длится, и неизвестно, как долго она уже падает. Где-то далеко внизу – земля, а открыть парашют – значит, признать свое поражение в битве со страхом. Пусть другие открывают парашюты…

Лиз стискивает зубы, просовывает руку между прутьями решетки и шелестит ветками живой изгороди. «Боже, где же собаки?»

Она открывает сумку и перебрасывает лакомство через забор, затем достает струбцины. Внизу живота ноет, чувствует себя она отвратительно. Даже перед похищением, когда она была в отличной форме, перебраться через этот забор было бы нелегко – но теперь? Да еще и беременной?

«Давай уже скорее, черт! В любой момент мимо может проехать машина».

Глубоко вздохнув, Лиз устанавливает первую струбцину на высоте семидесяти сантиметров от земли и изо всех сил закручивает винт. Проверяет, прочно ли сидит зажим, затем всматривается в густые заросли, пытаясь разглядеть виллу. Ей кажется, что за темно-зеленой листвой виднеются какие-то светлые пятна.

«Собаки все еще не прибежали. Странно».

Вторую струбцину она устанавливает на уровне груди, в стороне от первой, третью – на уровне головы, четвертую и пятую – рядом друг с другом, насколько она только может дотянуться.

Сердце стучит все громче, от напряжения ноют мышцы. Лиз берет сумку и просовывает предплечья в ручки, чтобы сумка защищала ей живот, как подушка безопасности. Последнюю струбцину она сует в рот, сжимая зубы на холодном железе.

«И вперед».

Лиз ставит ногу на нижний зажим, обеими руками хватается за решетку забора и осторожно подтягивается. Струбцина выдерживает такую нагрузку, но Лиз старается перенести вес на руки, чтобы зажим не сорвался. Затем она переносит левую ногу на струбцину, установленную на уровне груди, и подтягивается еще выше. Металл у нее во рту отдает машинным маслом – омерзительный вкус. Она запрокидывает голову, видит шипы на верхушке забора, и внутри все сжимается. Лиз словно покидает свое тело и видит себя сверху. Вспыхивают и гаснут воспоминания последних дней: побег, залитая кровью голова Иветты, украденный БМВ, два полицейских, которым она угрожала оружием. А теперь еще и такое…

«Дыши. Не останавливайся».

Лиз смотрит на улицу, и ее окатывает холодным потом. За поворотом просматривается слабый свет фар. «Пожалуйста, только не сейчас!»

Она поспешно ставит ногу на следующую струбцину, подтягивается.

Уже слышен рокот мотора, мощный рык спортивного автомобиля. В свете фар – капли дождя. Подтянуть левую ногу, затем правую… Лиз стоит на последних зажимах на высоте двух метров, но не может забраться на верхушку забора. Уцепившись левой рукой за решетку, она правой вынимает изо рта последнюю струбцину и устанавливает ее на уровне бедра. Рокот мотора приближается – будто рычит сторожевой пес. Тяжело дыша от напряжения, Лиз пытается удержаться на заборе и как можно прочнее закрутить винт.