Навсегда, до конца. Повесть об Андрее Бубнове - Валентин Петрович Ерашов

послать в крамольный Иваново-Вознесенск еще два батальона пехоты и сотню донских, весьма рьяных, казаков. 11

Воскресный день пятнадцатого мая изобиловал событиями большими, малыми, весьма разнообразными и противоречивыми.

Утром, когда Андрей по уже заведенному обычаю торопился на площадь — там сегодня предполагалось услышать ответ заводчиков на предложенный рабочими способ переговоров, — его окликнули:

— Господин Бубнов...

Голос незнакомый, юношеский, ломкий, робковатый. И в самом деле, принадлежал он пареньку лет семнадцати-восемнадцати, невысокому, обыкновенного вида. На кого-то похож, а на кого — не сообразить.

— Да, — сказал Андрей. — Ты чего хотел?

— Не признали, ага? Петька я, Никиты Волкова брат.

Скажи на милость, как подрос. У Волковых после той, окончательной, размолвки Андрей не бывал, а Петьку помнил совсем сопливым.

— Здравствуй, Петр свет Иванович, эк вымахал, — по-взрослому, снисходительно одобрил Бубнов.

— А я к вам от Никиты, — продолжал парень. — Он хочет с вами повидаться, дело, говорит, есть.

— Какое?

— Не знаю. Никита у нас теперь больно секретный стал, он ведь в городской управе писарем служит.

Гм, это новость. Любопытно. На кой, однако, ляд понадобилась Никите встреча? Провокация? Или совесть в нем заговорила, помочь намерен?

— Хорошо. Завтра вечерком у нас на задах, пусть не через калитку, а забором.

В полдень, не таясь, от Владимирского тракта по городу ладными рядами на мелкой рыси проследовала казачья сотня, за нею два линейных батальона, командиры — с шашками наголо.

В два часа пополудни, все на той же Талке, собралась партийная группа.

Специально большевистский центр по руководству забастовкой не выделяли, он сложился как бы сам собой: всех — четыреста с гаком — партийцев каждый раз не соберешь, и понятно, что по уговору каждый вечер приходили «закоперщики». Никому из членов организации, конечно, не препятствовали, если по своей инициативе явится, но многолюдных собраний решили не устраивать: слишком стремительно раскручивались события, лишние дебаты — помеха.

Впервые за несколько дней Бубнов увидел Фрунзе. Скулы выперли, от уголков рта — резкие складки. И бобриком стриженные волосы полегли назад. Голодал, поди, решил Андрей, нащупал припрятанные маменькины ассигнации, вынул, разделил пополам. Михаил не стал отказываться — свои люди.

В качестве «главного пропагатора» сегодня докладывал Андрей. У него на руках списки выборных. Успел прикинуть, вот статистика, вполне обнадеживающая и отрадная, сами посудите.

151 депутат. Из них женщин — 25. Членов РСДРП — около 70. Неграмотных — только двое. Если большевики и не преобладают, формально подсчитывая, то по сути решающая роль принадлежит нам, поскольку значительная часть беспартийных депутатов эсдекам сочувствуют. Остается решить, кого будем рекомендовать в руководство общегородского Совета уполномоченных.

— Прежде всего, — сказал Отец, — я думаю, что название само по себе неправильное, казенное: уполномоченных обыкновенно назначают, а у нас — выборные. Думаю, больше подходит название — Совет рабочих депутатов.

Согласились без спора.

Разногласия начались при обсуждении кандидатуры председателя Совета. Первым назвали Дунаева, но против сразу и весьма резко выступил Балашов, снова корил Евлампия за «экономизм», тот взбеленился, пришлось Отцу их урезонивать. Дунаеву, по всему видно, в председатели хотелось, но сошлись на том, что ему не хватает выдержки, а вот оратор хороший, пускай этим и занимается. Предлагали Самойлова — отклонили, недостаточно популярен. И вообще, сказал Фрунзе, целесообразнее в председатели выдвигать не партийца, чтобы не дать пищу для демагогии со стороны властей: де, никакой это не народный Совет, а кучка врагов царя и отечества. И следовало бы выбрать такого человека, чтобы его хорошо знали и рабочие, и фабриканты, и власти.

Трифоныча поддержали, а Бубнова осенило: Ноздрин! Как раз тот, о ком говорил Михаил. Гравер. Раклистов и граверов хозяева ценят, но и для рабочих они не господа, свой брат. Кончил Авенир Евстигнеевич всего-навсего приходскую школу, но до многого дошел, стихи сочиняет, книги в его доме есть. Андрей к нему заглядывал, напротив живет. И человек немолодой, на пятом десятке, спокойный, рассудительный, непьющий.

Никто возражать не стал, за Ноздриным тотчас послали, чтобы заручиться его согласием, а тем временем постановили, что в секретари Совета надо выделить большевика, и здесь обошлось без словопрений, — Николай Павлович Грачев из «Компании», сиречь «Товарищества Иваново-Вознесенской ткацкой мануфактуры», тоже грамотен хорошо, электрик и в партии не первый день. Грачев здесь присутствовал, согласие изъявил, но сказал, что секретаря надо бы не одного. Решили: других секретарей, коли сочтут необходимым, пускай намечают сами депутаты.

Ноздрин пришел скоро — неторопливый, добротно одетый. Андрей в который уж раз отметил, что Авенир Евстигнеевич удивительно похож, если судить по фотографии, на поэта Надсона: такие же длинные волосы, борода, сливающаяся с усами, и такой же прямой, с широкими крыльями, нос. Только Надсон был худой, а Ноздрин полноват. Держался, как всегда, с большим достоинством. Предложение Афанасьева выслушал молча, ответил не вдруг, без особого, казалось, воодушевления, поблагодарил за доверие, — если депутаты поддержат, а партийные товарищи помогут, «попробуем, обещать ничего не могу, дело новое, но постараюсь, как умею».

Заседание Совета проходило, с разрешения губернатора Леонтьева, в одноэтажном, красного кирпича, здании мещанской управы, что на улице Негорелой. Чтобы не обострять для начала отношений, Леонтьева заверили: посторонних не будет, примут участие только выборные депутаты. В дверях со списком стоял Николай Грачев, он, подмигнув, Андрея пропустил: таково было постановление партийной группы.

Явился Свирский, вышколенный, спокойный, пуговицы на вицмундире блестят; фабричный инспектор и открыл заседание. Начало для всех явилось неожиданностью: Свирский передал просьбу — не распоряжение, а просьбу! — губернатора. Во время забастовки может возникнуть надобность отпечатать объявления, обращения, а типографии закрыты. Не могут ли господа депутаты проявить должное благоразумие и позволить нескольким наборщикам и печатникам по необходимости выполнять указанные работы?

— Видал-миндал, — Дунаев толкнул Андрея. — Не приказывает начальство, а кланяется.

— Да, — подтвердил Бубнов, — это признак... Уважим просьбу его превосходительства? Уважим.

Дунаев встал, сказал, что препятствий к такой работе не видит, если, конечно, типографские сами не станут противиться, насильно их Совет заставлять не будет. На том и порешили.

— Господа, — говорил далее Свирский. — Настоящее совещание для всех явление новое. Взываю к вашему благоразумию и благонамеренности, лишь спокойствие, деловое отношение в рамках законности поможет вам, господа, отстаивать свои интересы и заслужить тем самым одобрение сотоварищей.

Затем Свирский уступил место только что избранному председателем Ноздрину. Протокол вел электрик Иван Добровольский, Грачев дежурил у дверей. Совещались недолго: поскольку вчера получили отказ предпринимателей обсуждать требования на общем митинге, эти же требования в пятидесяти экземплярах вручили Свирскому для передачи хозяевам. Свирский огласил еще казенную записку о приеме министром финансов депутации рабочих Москвы, — видимо, инспектор хотел еще раз подчеркнуть стремление властей к «миротворению». Совещание закрылось. Длилось