Сфера времени - Алёна Ершова

смотри — не смотри, не достанешь. Ты далеко, а я близко. И вновь принялся лущить орешек по имени Ретка.

— Пощади, красавица, не смеши. Отец Никон только давеча нитки вынул, разойдется всё, так он шить не станет, к яге твоей отправит, а я её штопку не переживу, смилуйся!

Улыбнулась Ретка, расслабилась, слетели камни пудовые с плеч, распахнулись крылья.

— Ну что, будешь зерно сарацинское? Его только в этом году купцы привезли. Кухарь сам лично у гостя спрашивал, как его готовить да к чему на стол подавать.

— Я не знаю эту кашу, и с чем её есть, ума не приложу, — почти жалобно пролепетала девушка, глядя, как Жирослав набирает в тарелку. Парень только хмыкнул про себя. Верно, не знает, а вот Фрося знает. И ягодам греческим вчера лишь удивилась едва, как удивляются старому знакомому, случайно встреченному на чужбине. К мёду и олу не притронулась. Зато кувшин с вином стоит. Подливают из него в кубок изредка. Пьет мало, больше губы мочит. Вчера ложка на столе лежала, сегодня маленький нож да вилка двузубая… Странно все это, а Жирослав любил странности. Нравилось ему их подмечать и разгадывать. Ответы приносили не только удовольствие, но и власть над людьми.

Стихли гусли, потешники сели у входа. Вновь наступил черед здравиц и даров. Ремесленники, купцы, горожане — каждый чтил новобрачных и, довольный собой, кланялся да садился на место. Жирослав же о каждом успевал своё слово сказать.

— Гляди, это пекарь Дрочило, ишь какие ручища крепкие! Ты чего хихикаешь? Это от того, что он тесто месит.

— А вот это кузнец Иван, странный он, нелюдимый. Пришел как-то давно в город, попросил у князя дозволение кузницу поставить, да с тех пор и живет бобылем, сына растит. Сказывают, к нему сам чёрт подковываться ходит.

— О, ну дядьку Илью ты, наверное, знаешь. Он воевода местный, а в мирное время — нянька Юрия. Они с отцом Никоном старые товарищи. Игумен же не всегда священником был. В дружине вместе служили. Ходили Киев брать тридцать лет назад. Дядька Илья тогда совсем молодой был, а отец Никон… говорят он родился стариком.

— Ух, надо же! И Нежата пришла. Вдова золотаря Тихона. Как помер мастер, она одного сына в Суздаль учиться отправила, другого — в Новгород. Дочь замуж выдала, а сама при мастерской осталась. Она единственная в Муроме, кто умеет скань с зернью делать. Кстати, я слышал, что Ефросинья супругу своему рог с серебряной оковкой подарила? Может, знаешь, у кого заказывала?

— Она сама сделала, — не без гордости отозвалась Ретка.

— Врёшь!

— Слово моё! Правду говорю. Я видела. И как чернила, и как рисовала, как чеканила после.

Парень лишь мягко улыбнулся и положил девочке на тарелку пирог с грибами. Еще одна бусинка на низке. Это его отец может криком кричать, что взял князь девку безродную, но Жирославу хватило того времени, что они ехали в Муром, чтобы понять, что не так проста яга, как тут думают. Однако раскрывать глаза крикунам на очевидные вещи он точно не подряжался.

Пока Ретка уплетала пирог, а отрок потягивал пиво, пришел черед купцов. Те чинно, поглаживая бороды, славили новобрачных и свой товар. Каждый подарок со смыслом: мол, поглядите, что в моей лавке есть, да приходите потом. Одним из последних вышел молодой купец, представился Михалом из Новгорода, торговцем пряностями и солью, и поставил на стол небольшой ларец.

Ефросинья потянулась к нему, открыла и ахнула. Давид вопросительно поднял брови, но увидев содержимое, лишь криво улыбнулся.

— Думаю, специи заморские тебе, моя хозяйка, пригодятся.

— Безусловно, муж мой, — и после обратилась к купцу:

— Спасибо, вижу, со всего света собраны у тебя пряности да приправы. Мне будет любопытно посетить твою лавку.

Купец с довольным видом поклонился.

На середину гридницы снова вышел гусляр.

Наконец свадебный пир, растянутый на три дня, подошел к концу. Простой люд ещё веселился, когда молодожены отбыли к себе. Дары сгрузили в телегу и повезли на Давидов двор, благо, недалеко было. Все дома: что княжий терем, что хоромы сотника — располагались на Кремлевской или, как тут говорили, Воеводовой горе. На руках у Фроси дремал беленький длинномордый щенок борзой, подаренный Ильей. Давид с грустью подумал, что испортит жена кутёнка, к охоте будет не приучен, лишь к рукам ласковым, что чешут кучерявое ушко. Рядом, подтянув ноги к подбородку, сидела Ретка и мечтательно смотрела вдаль.

Новый дом был большой, двухэтажный. Отдельно возвышался терем с небольшим балкончиком. Многочисленная резьба украшала ставни, перила, ажурными кружевами ложилась под тёсовой крышей. Аккуратный конёк венчал всю эту красоту.

Помимо дома во дворе были еще хозяйственные постройки, не так искусно украшенные, но крепкие и добротно сложенные. Располагалось все за высоким, в полтора человеческих роста, деревянным забором. Там же был и колодец. Ефросинья уже успела выяснить, что колодцы были предметом роскоши и стояли даже не во всех боярских домах. В основном все пользовались водой из реки, туда же и сливали нечистоты.

По приезду домой Давид первым делом познакомил Ефросинью со слугами. К её огромному удивлению, кроме недавно подаренной рабыни всю эту усадьбу обслуживало четыре человека. Конюх, истопник (он же дворовый), ключница да кухарка.

«Не густо, — отметила Фрося, — учитывая, что ключнице на вид лет сто, а кухарка явно беременная».

Дом красивый, просто сказочный снаружи, внутри оказался тёмным и угрюмым. Паутина по углам, закопчённые стены, на полу песок, на лавках засаленные шкуры, поблескивающие от жира столы, частично застеклённые толстым мутным стеклом окна. Ефросинья едва подавила дрожь отвращения. До рези в зубах захотелось вернуться в свою лесную избушку. «Что ж, не удивительно, что сотника месяцами дома нет, какой нормальный человек захочет тут жизнь. В лесу на седле спать всяко чище. К тому же где-то тут еще и чешуйки лишайные летают». Непроизвольно захотелось почесаться. Единственное, что привело её в восторг, так это ледник, вырытый в глубине подвала. «Холодильник с морозильной камерой, тринадцатый век стайл», — порадовалась Фрося, подспудно отмечая, что ключница, которая не могла спуститься в погреб, очень нервничала от того, что молодая хозяйка, не успев приехать, засунула туда нос. Однако Давид излишне резко пресёк стенания старухи:

— С этого дня Ефросинья здесь хозяйка. Все ключи ей отдашь и перечить не смей, поняла, старая?

Ключница только пожевала беззубым ртом и поковыляла прочь.

— Пусти козу в огород, а молодую девку в дом без свекрови. Все разбазарит, по миру пустит, с паперти кормиться будем, — стенала она, удаляясь прочь. Молодожены проводили её долгим взглядом.