Врата Изгнанников - Кэролайн Черри

Мы потеряли все, что у нас было, подумал он, все, ради чего она так долго страдала — потеряли из-за одного дурака, который направил меч не туда. Я должен был убрать его в ножны, когда все пошло вразброд. Я должен был поскакать назад. Я должен был…

… должен был — знать, по кому ударил…

О мой Бог, но это могло случиться и с ней.

— Вейни!

Вейни пришел в себя: еще немного, и он упал бы с Эрхин. Он посильнее ухватился за луку седла и почувствовал, как тело Сиптаха ударило его по правой ноге. Моргейн держала его за ремни брони, хотя сейчас он уже мог сам сидеть прямо.

— Ты можешь удержаться в седле? Или мне подержать поводья?

— Я себя чувствую достаточно хорошо, — сумел прошептать Вейни, и взял поводья левой рукой, оставив оцепеневшую правую между собой и лукой седла. Хоть что-то он сумел сделать правильно в эту проклятую ночь: расположиться на спине Эрхин так, чтобы не падать и не создавать своей госпоже дополнительные трудности.

Сиптах пошел вперед, ведя за собой кобылу, и та ускорила шаг, страясь не стараясь.

Куда мы идем?, спросил он сам себя. Боится ли она врагов? Или мы должны идти прямо к воротам и там сражаться?

Все зубы уже болели от излучения ворот, в каждый сустав правой руки вонзился острый нож, боль поползла по груди и ушла внутрь. Как он хотел потерять сознание и немного отдохнуть, а не сражаться с ней во имя долга. Боль добралась до спины, потом до головы и застучала под черепом в такт с шагами кобылы, каждый удар грозил выбросить его из седла.

Держись, повторял он себе, выгнав все мысли, сползая и опять выпрямляясь в седле, держись, держись, держись…

Чалый жеребец остановился там, где была битва, и Гаулт, неловко держась за стремя и сбрую, мучительно медленно спустился на землю и встал посреди поля. Все болело. Он не знал, какое оружие попало в него, но оно прожгло левую руку и вышло через спину. Здесь битва началась и закончилась, все его люди в ужасе бежали от страшного меча-ворот, и здесь должны были остаться трупы.

Здесь он ухитрился не свалиться с чалого, и, когда началось убийство, сумел сбежать, верхом — когда высвобождается сила ворот, любой нормальный человек — или кел — должен как можно скорее бежать с поля боя.

Многие из тех, кто выжил, опять собрались вокруг него — как кел, так и дрожащие от ужаса люди — больше всего из того отряда, который он послал в обход, еще до того, как они напали на лагерь Арундена. Дезертиры сбежали, остальные здесь: они догнали его, когда он собирал остатки своего разгромленного отряда.

Они пошли по полю, проверяя трупы, которых здесь, где прошел красный огонь, было много, слишком много. Проклятая женщина орудовала тем, что он, по ошибке, принял за самое страшное оружие, которым владела эта парочка.

Да, вот здесь огонь коснулся и его. Он бродил среди остывших тел и наконец нашел кого-то живого, который хрипло пробормотал его имя. — Ритис! — позвал Гаулт, — Твой кузен! — и Ритис прекратил свои бесполезные поиски и торопливо подошел, один из немногих счастливчиков.

Но Гаулт по всему полю боя искал Джестрина, и в конце концов нашел — весельчака и умницу Пиверна, который на этот раз отмочил совсем не смешную шутку, бросившись вместе с лошадью между Гаултом и убивающим огнем.

— Пиверн, — печально сказал Гаулт-Киверин, на всякий случай проверяя, бьется ли сердце, но заранее зная, что нет; ночной холодный ветер уже остудил лицо Джестрина. — Пиверн! — закричал он, так его звали в детстве, когда они еще детьми дружили в Манте, так его звали потом, когда вместе сражались за Сюзерена, и потом, когда интриговали против него при дворе. — Пиверн!

Он порывисто прижал Пиверна к груди, но это был только холодный человеческий труп, занятое тело, которое Пиверну пришлось носить, но которое он никогда не любил.

И это была окончательная смерть, невосстановимая: ни ворота Теджоса, ни никакие другие не могли спасти его жизнь, потому что жизнь ушла; Гаулт с удовольствием принес бы в жертву одного из своих людей, чтобы передать его тело Пиверну — да что там, ради самого близкого и самого дорогого друга он отдал бы любого кел, но увы…

И такова была связь между ними, что он пошел бы и на то, на что мало кто осмеливался: войти в ворота вместе с умирающим другом, рискуя рассудком, потерей памяти, самой жизнью.

Так он любил Пиверна.

Но больше любить было некого. Холодное тело, которое Пиверн отнял у предыдущего владельца, и никакого пути к восстановлению.

Все, оставшиеся в живых, собрались вокруг него и молча смотрели, как он стоял на коленях и плакал. Никто не осмелился сказать ни слова. Наконец он дал телу упасть и встал.

— Ворота Теджоса, — сказал он. — Мы идем за ними!

Без сомнения некоторые из них сбежали бы без оглядки, если бы могли. Он знал, что некоторые из них напуганы до смерти, и вообще трусы по природе, но ни человек ни кел не мог спрятаться от него на юге — а теперь они узнали, что он жив.

— Двое скачут в Мант, — сказал он, когда они опять сели на коней. — Остальные вместе со мной за чужаками. Мы возьмем их. Я возьму их, его и ее, и они пожалеют, что вообще родились.

— Лучше? — спросила Моргейн, и Вейни, сидевший на земле опираясь спиной на стоячий камень, откинул голову на твердую поверхность, глубоко вздохнул и, не открывая глаз, кивнул. Он почти не помнил, как они оказались здесь. Он знал, что должен усидеть в седле, но все тело ныло, наполненное такой болью, что рассудок никак не мог поверить, что может болеть так сильно и так долго. Время сжалось, и он не знал, сколько лиг проехал до того момента, когда почти упал. Зато ворота Теджоса остались далеко позади.

Действие силы ворот прекратилось, и он чувствовал себя опустошенным и выпотрошенным, как сухая рыба.

Лошади, которые уже успели слегка придти в себя и начали с интересом поглядывать на траву под ногами, сейчас жадно пили из маленького ручейка. Их ноги были протерты. Он сделал это для Эрхин, а Моргейн поухаживала за серым из Бейна. Пускай сердце обливается кровью, но он родился всадником и должен был сделать это для храброй кобылы после тех многих лиг, которые она пробежала, а Моргейн — кем бы она ни была — для своего серого.

Сейчас она сидела, опираясь спиной на другой камень, лицом к нему — самые обычные камни, лишенные силы, отмечающие дорогу. Одно колено опиралось на меч, который он хотел бы никогда не видеть, и тяжесть которого еще помнил: не сбалансированный, как обычный, ледяное лезвие, по ножнам бегут руны — тайны ворот, как-то сказала она ему, чтобы владелец не забыл. Она научила его понимать их, хотя бастард лорда из Эндар-Карша не должен был уметь читать или писать — он знал для чего, и, с отвращением, выучился, но не больше, чем было необходимо.