Какого года любовь - Уильямс Холли

Но Элберт не был просто “еще одним” парнем. Он был возможностью. Вай точно знала, что Элберт мог переменить ей жизнь. То, что случилось с ними в эти слишком быстро истекшие часы, должно было стать началом чего‐то абсолютно грандиозного. Как будто приливная волна перемен и веры в будущее, экстатически прокатившаяся по всей стране в предыдущие два года, нашла наилучшее себе воплощение в этом человеке, с которым Вай чудом свела жизнь.

– Вай?

Оклик его прозвучал неуверенно, но при этом рывком как бы натянул веревку, спрятанную в ней глубоко-глубоко внутри.

Она повернулась к нему. И деревья, казалось, взметнулись прямиком в небо, и земля под ней просела на несколько дюймов. Она сумела все‐таки устоять, а затем все так и понеслось, будто жизнь пошла на ускоренной перемотке. Вселенная наверстывала упущенное.

Неужто опять подарок, подумала Вай, когда ее захлестнуло искристым, кипучим неверием в удачу.

– О, боже!

– Это…

– Да, это…

– Элберт? Как?!

– Поверить не могу…

– И я!

– Это ты, правда?

– Как ты?

– Что ты тут?..

– С ума сойти!

А потом они рассмеялись, и Вай показалось, что ее подхватило и как бы несет, что она не в силах остановиться. И они чувствовали, что все вокруг глазеют, любопытствуют, умиляются (или ожесточаются, как Электра, которая, как Элберт догадывался, глядя на них, мрачнела). Они коротко обнялись, неловко и в то же время нетерпеливо, Вай прильнула было к нему и сразу отпрянула, смущенная, что на них смотрят.

Элберт жестом позвал ее за стол. Вай, сделав за ним шаг, увязла в грязи каблуком и только тогда заметила, что выскочила из туфли, когда ступила босой ногой на холодную землю, ойкнула и неуклюже шлепнулась на табурет.

Элберт наклонился за туфелькой, поднял, подошел надеть ее Вай. Чем не Золушка, черт побери. Погоня за таинственной незнакомкой, встреченной на балу, соскользнувший с ноги башмачок. Но нога Вай не так уж охотно вошла внутрь, ей пришлось ступней поелозить, а ему – чуть надавить.

“И с чего вообще на ней такие дурацкие туфли”, – подивился Элберт. Скрип лакированной кожи. Он и вспомнить не мог, когда в последний раз дважды глянул на женщину на каблуках. Электра, та назвала бы такую обувь инструментом патриархального угнетения, символом непрактичности и отрыва от почвы!

Вай поморщилась так, будто читала мысли, проносящиеся в его голове. Формирующиеся суждения. Она и не сомневалась, что ему не понравится то, кем она стала. Ей хотелось воскликнуть: я должна помогать семье! По выходным я совсем не такая! У меня есть политические взгляды – и я тоже люблю деревья!

– Так вы что же, ребята, знакомы? – Дженни удивленно приподняла брови, а они пытались смирно усесться за стол, несмотря на то что оба разве что не гудели, как под электрическим напряжением.

– Еще как! – засмеялся Элберт, мотнув головой.

Он все еще очень мил, подумала Вай. Но изменился, конечно. Ужасная клочковатая борода. Волосы отросли, можно в хвост завязать. Выглядит еще крупней, чем ей помнилось, но, возможно, из‐за огромного джемпера, который пахнет овцой. И голос переменился. Теперь не так легко углядеть в нем его элитные корни.

– Мы познакомились… боже, пару лет назад, на рейве. Летом восемьдесят девятого, верно? – Элберт оформил это как вопрос, хотя помнил наверняка.

– Целую жизнь назад! – подхватила Вай с чрезмерной энергией, ощутив вдруг необходимость себя защитить. Может, для него это совсем не самое дорогое воспоминание? Может, с тех пор он и думать о ней забыл!

Целую жизнь назад? Элберта ранило расстояние, которое Вай установила между “тогда” и “сейчас”. Его жизнь с того времени развернулась, приобрела новые очертания, но в полном согласии с тем, о чем он мечтал, танцуя ночами в полях. Если месяц за месяцем он все дальше уходил от пути, предначертанного ему рождением, это были шаги в том направлении, в котором он уже двигался, когда встретил Вай, – в направлении, естественным ходом вещей приведшим его сюда, в этот лес, к этим людям. К тем, кто живет на задворках общества или же создал идеалистическую альтернативу ему.

Целая жизнь назад прозвучало как брешь, как разрыв. Как будто она с этим со всем рассталась.

“Ну да, так и есть”, – внезапно подумал Элберт. Только глянь на нее: она в униформе. В униформе служащей женщины, сумочка и высокие каблуки. Макияж и костюмы. Пресса. Четвертое сословие. Истеблишмент.

– Значит, “Вестерн мейл”? Это круто и, знаешь…

– Это валлийское издание? – перебил его друг Таз.

– Да, – ответила Вай Тазу, а не Элберту. Казалось, с Элбертом она не в силах встретиться взглядом. – Издается в Кардиффе, распространяется по всей стране, хотя сосредоточено больше на юге.

– И что ты тогда тут делаешь? – поинтересовался Таз, в карих глазах которого прочитывался скептицизм. Он бросил окурок в черно-белую консервную банку из‐под фасоли.

Вай, коротко глянув вниз, решилась ставить на честность.

– На этой неделе новостей почти нет. Нужно чем‐то заполнить номер. Вы тут совсем недалеко от границы, и мой редактор подумал, что сюжет, который затрагивает интересы людей, да еще с фотографиями, – как раз то, что нам нужно.

По физиономии Таза пробежала рябь уважения – ну, хотя бы за откровенность. Кто‐то поставил перед Вай кружку с чаем, она благодарно кивнула и вынула свой блокнот.

– Послушайте, – сказала она, и уверенность разлилась по ее венам, или, может, просто ей захотелось донести до Элберта, что дешевый щегольской тренч и костюм с нейлоновой юбкой – это не она, Вай. Нет, настоящая Вай – это та девушка, какой она была в восемьдесят девятом. – Буду откровенна и сразу скажу: я считаю, то, что вы делаете здесь, – это o-хре-ненно блес-тя-ще.

Ее выговор! Он все тот же. И то, как она поругивается, чтобы подчеркнуть, выделить смысл! И то, как растягивает гласные!

– Но я не собираюсь своей статьей подтвердить, что “о, я на вашей стороне”. Потому что статья будет про то, что нам нужно спасать деревья. Это будет рассказ о лагере, как тут устроена жизнь, как вы выживаете в дождь и холод. Почему считаете, что оно того стоит. И также, для равновесия, почему некоторые думают, что это все туфта. Вот, например, член городского совета Дэвид Андерсон…

Электра фыркает, большинство тех, кто за столом, начинает мотать головой.

– Да, я и не сомневалась, что он популярен у вас примерно так же, как пердун в лифте. – Вай проницательно улыбнулась, понемногу их завоевывая. Все еще не смея взглянуть на Элберта. – И должна сказать, у него твердое мнение на ваш счет!

– Ну еще бы! – выкрикнула очень молоденькая девушка, замотанная в длинный вязаный шарф в стиле Доктора Кто, из которого выглядывало ее славное личико.

– Вот взгляните: он уже предоставил мне несколько… убедительных фактов. Которые мы используем. Вот. Можете ознакомиться с его точкой зрения и кучей фоток, которые Пит уже сделал. Или… – Она вскинула подбородок, пытаясь выглядеть сразу и веско, и привлекательно – Или вы могли бы помочь Питу сделать снимки, свидетельствующие в пользу вашего дела, и поделиться со мной, какие шаги вы отважно предпринимаете… И будьте уверены в том, что я приложу все старания, чтобы честно и прямо представить вашу позицию.

“Отважно” – это, кажется, перебор. Почти лесть. Черт.

Убедила она их или нет?

Она взглянула на Элберта. Он тут же отвел глаза. Девушка с очень черными, очень крутыми кудрями тоже это заметила. Черт.

– Ну, конечно, я в деле! – Элберт весело стукнул кулаком по столу. – У меня пока как‐то с трудом укладывается, что Вай теперь настоящий журналист, но могу сказать, что союзники нам нужны, особенно из пишущей братии. Мы можем ей доверять.

Тут их глаза сошлись, и Элберт понял наверняка, что сейчас он сказал правду. Он действительно ей доверяет.

И потом он все утро водил Вай по лагерю, знакомил со всеми. Рука ее порхала над блокнотом, испещряя страницы стенографическими каракулями. Она кивала и улыбалась, улыбалась, улыбалась. Распахнув глазки, задавала якобы наивные вопросы, чтобы ей рассказали поподробней, побольше.