Царственная блудница - Елена Арсеньева

Бекетов взялся руками за голову. Даже в том одурманенном состоянии, в каком он находился, он не мог не признать, что выдумка, может, не столь добропорядочна, зато действенна, особенно в тех обстоятельствах, в которых они находились. Бекетов мог жалеть только о том, что это озарение не посетило его самого. Ну что ж, приходится признать: и у французов порой просветления в мозгу бывают. И они кое на что годны.

Как и некоторые девицы...

Да, кабы Никита Афанасьевич вчера повнимательней слушал Афоню, а не злобствовал, глядишь, и сам бы додумался бы, к чему она речь ведет. А то отправилась девчонка спать озлобленная, и...

Его вдруг словно кипятком окатило. Туман в голове вмиг рассеялся, и память вернулась. Он вспомнил все, только не мог поверить, что это не сон был, не кошмарный сон...

– Да что вы молчите, Никита Афанасьевич? – с досадой спросил Шубин. – Что это как будто остолбенели?

– Неужели вам не нравится мой projeсt? – обиженно проговорил д’Эон. – Ну тогда предложите лучше.

– Нравится... – прохрипел Бекетов. – Ничего лучше не... не предложу...

– Ну и ладно, коли так, – решительно сказал Шубин. – Одевайтесь и вниз. И вы, кавалер, поспешите.

Д’Эон уже выметнулся из комнаты. Шубин задержался лишь настолько, чтобы зажечь своей свечой ту, которая стояла на столе возле кровати Бекетова.

Первым делом Никита Афанасьевич дотянулся до нее, схватил и откинул одеяло.

От того, что он увидел, у него стемнело в глазах так, словно свеча погасла. Но она горела и продолжала освещать измятую, чуть ли не в ком сбитую простыню, на которой виднелись кровавые пятна.

Санкт-Петербург, сад английского посольства,

1755 год

Англичане умели учиться на ошибках, и знакомая калитка в заборе оказалась закрыта. Афоня дернула ее раз и другой, но остановилась. Толку-то? Она помнила, какой раньше здесь был хлипкий засов, калитка ходуном ходила, лишь к ней притронешься, а сейчас не сдвинешь ее. Знать, заменили засов. Не с ее силой пытаться его своротить, и руку не просунуть, чтобы отодвинуть. Афоня не стала терять время и, взглядом примерившись к высоте забора, отошла подальше, чтобы разбежаться.

Благословение божие эта мужская одежда, что б она тут делала в юбках да кринолинах?!

Афоня несколько раз глубоко вдохнула, чтобы легче бежалось и выше прыгалось, и почувствовала, как закружилась голова. И ноги задрожали...

Она себя не узнавала. Раньше никакая усталость ее не брала, а сейчас... или прав был Шубин, все дело в мозготрясении, которое с нею содеялось?! Да, именно мозготрясением, воистину, можно было объяснить то, что она содеяла нынче... и после чего пребывала в бессилии душевном, умственном и телесном. Вдруг вспомнилось, как одна из ее английских кузин выходила замуж. На другой день после свадьбы самые близкие родственники прибыли к праздничному семейному столу, и Джудит ходила, еле передвигая ноги, вообще вся держалась как стеклянная, и Атенаис это казалось ужасно смешно. Она спросила, что с Джудит, спросила у своей второй кузины – бойкой на язык Бетси, и та хихикнула: «Ты что, не понимаешь? Она была девицею, а стала женщиной! Думаешь, это так просто?!»

Это непросто, Афоня нынче сама понимала, и, будь ее воля, она не двинулась бы с теплой и мягкой постели, а так и провела бы день, но вышло, что нельзя ей разнеживаться на пуховиках воспоминаний, и даже не дозволено ей перебирать их издалека, потому что сразу непременно наткнешься на имя, которое слетело с любимых губ среди поцелуев... чужое имя, ненавистное имя!

Нет, нельзя об этом!

Она разбежалась и кое-как, с непривычной неуклюжестью, прорвавшись сквозь ломоту в ногах, вскарабкалась на забор. Огляделась – со стороны улицы никого, и в саду тихо – и спрыгнула с забора в высокую траву.

Конечно, был риск, что тут же налетит Брекфест, однако по тому времени, которое Афоня провела в посольстве, она помнила, что раньше рассвета Гарольд собаку в сад не пускал. Либо на вечерней заре, либо на ранней утренней. Поэтому оставалась надежда, что Афоне повезет.

Вообще, как вспомнишь, очень даже не зря жила она в посольском доме. Это только казалось тогда – глаза б мои на этих англичан не глядели! – а на самом деле они глядели, да еще как внимательно. Глаза глядели, а голова запоминала. Теперь Афоня вполне отчетливо представляла себе, куда идти и что делать.

Сначала взобраться на галерейку – конечно, по столбу, потому что ступеньки старой деревянной лестницы скрипят так, что слышно во всех комнатах, которые на галерейку выходят, а среди этих комнат, между прочим, спальни Гарольда и Колумбуса, Линара то есть. Так пусть же ничто не потревожит их сна! Теперь приотворить окно фехтовальной залы, которое так и оставалось незастекленным после того, как его разбил Брекфест. Пробраться в залу и постараться в темноте не задеть стойки с рапирами и не налететь на шкаф. Выглянуть в коридор... Через две двери налево комната Гарольда. Через одну направо – комната Линара. Вот туда Афоне и нужно, но еще не сейчас... немного погодя. Сначала нужно повернуть налево и дойти до конца коридора. Там днем и ночью топится печь (имеется слуга, чтобы доглядывал за ней во всякое время). Почему-то англичане постоянно мерзнут, печка даже в жару всегда раскалена. Они ворчат, что могут согреться лишь у камина, что, на взгляд Афони, порядочная дурь. Печка тепло хранит, камин его расточает безрассудно. К печке можно прижаться и спустя час после того, как она прогорит, – и согреешься, а с открытого огня что проку? Отец камин любил, а Афоня с матерью – нет.

Она взмахом головы отогнала воспоминания о родителях. Что ж... одно хорошо, ей не придется оплакивать их участь, ну а об участи дочери они, может быть, и не узнают.

Что-то говорило Афоне, что живой она отсюда не уйдет, и это беспокоило ее лишь потому, что надо же как-то передать бумаги своим... а как это сделать, если ее убьют? Да ладно, сказала она себе наконец, ты сначала бумаги добудь, а потом заботься, как их передать.

Как странно думать, что ее родители занимались шпионажем. Что делают шпионы? Подсматривают, подслушивают, крадут карты наступлений... это во время войны. А в мирное время? Ну, наверное, у каждого государственного правители есть нечто, что представляет угрозу для него или для его держав. И если этот секрет попадает в руки шпионов, может случиться беда. Линар – тоже шпион, конечно. А вот если ты намереваешься выкрасть секретные бумаги у шпиона, значит, ты тоже становишься шпионкой? Ну, верно, выходит совершенно как по пословице – вор у вора дубинку украл...

Какая ерунда лезет в голову, все же мозготрясение не прошло бесследно!