Царственная блудница - Елена Арсеньева

– Вы полагаете, что частное лицо вроде меня может просто так обратиться к русской государыне и начать диктовать ей свои условия? Да меня за такое... в два счета в крепость, а то и сразу в Сибирь. И вообще, она меня и слушать не станет. Однако вы все в разное время, кто давнее, кто ближнее, были ее любовниками. И она поймет ваши слова как проявление заботы о ней. Прислушается к ним. И... исполнит мою невинную просьбу.

– Ну давайте же, говорите, в чем эта просьба состоит! – бабахнул кулаком по столу пылкий Бекетов, чья ревность была до предела разожжена рассчитанно коварной репликой Линара: «Вы все в разное время, кто давнее, кто ближнее, были ее любовниками». Понятно, что про Шубина Никита Афанасьевич знал и ревновать к давно прошедшему считал глупым. Но д’Эон... значит, он был последним увлечением государыни! Проклятый француз! Какое горе, какая несправедливость судьбы, что теперь Бекетов обязан ему спасением, а то и жизнью! Теперь его так просто на шпагу не насадишь, а ведь как хочется!

– Видите ли... – протянул Линар. – В России остались некие расписки, которые я в свое время давал. Финансовые расписки! Я бы хотел их вернуть.

– Что за расписки такие?! – удивился Шубин.

– Да сие неважно, – отмахнулся Линар. – Можно будет просто сказать государыне, что она получит свои бумаги в обмен на бумаги Линара, только и всего.

– Да вряд ли она всякий мусор в памяти держит, – хмыкнул Шубин. – Забыла и о расписках ваших, и о вашем существовании, пари готов держать. Что за расписки? Говорите! У кого-то деньги в долг брали, что ли?

– Я ни у кого в долг не брал, – раздраженно выкрикнул Линар. – Я вам не какой-нибудь там... Но осенью сорок первого года я уехал из России, увозя с собой почти на пятьсот тысяч рублей драгоценностей для новой императорской короны, которую поручила мне заказать для себя Анна Леопольдовна. Кроме того, у меня было тридцать пять тысяч рублей приданого невесты моей, Юлианы Менгден, и все это я получил под расписки. Эти бумаги где-то сохранились, я бы желал их вернуть.

Какое-то время в комнате царила тишина.

– Какая жалость, что я не велел Прохвосту тебя покрепче взять за здесь, – с тоской сказал Шубин.

– А лучше прикусить, – сказал д’Эон.

– А лучше откусить, – сказал Бекетов.

– Меня не трогают ваши оскорбления, – высокомерно проговорил Линар. – Но если вы будете продолжать в них изощряться, я передам письмо тому, кому оно предназначалось: шведскому посланнику. И ваша императрица будет опозорена в глазах Европы. Что по сравнению с этим какие-то старые расписки?

– Да зачем они вам? – воскликнула Афоня. – Сами же сказали – старые!

– Как же вы не понимаете, – невесело улыбнулся д’Эон, – если эти записки остались у императрицы, она в любую минуту может потребовать возвращения драгоценностей.

– Да-да, – кивнул Линар, – совершенно так же, как шведы могут потребовать возвращения северных земель.

– Какого черта... – выдохнул вдруг Бекетов и кинулся на Линара. Схватил его, заломил руки назад: – Шевалье, Шубин, обыщите его!

– Нет, нет! – задергался Линар и завизжал, мелко хохоча: – Ах, осторожно, я боюсь щекотки, тише. Я могу умереть от припадка! Отпустите меня, я брезглив! Напрасно обшариваете меня, словно голодный рейтар маркитантку, я не таков дурак, чтобы таскать собой документы государственной важности. Письмо хранится в моей комнате в посольстве, но где – вам в жизни не найти. У меня отменный тайник! Надеюсь, вы не станете меня пытать, чтобы вызнать, где он?

У Шубина мелькнуло на лице мечтательное выражение...

– Не советую, – сухо сказал Линар. – У меня слабое сердце, я умереть от боли могу. Вы ничего не добьетесь. И вообще, мой камердинер ждет меня, и, если я задержусь, он сообщит Гембори, а тот доложит Бестужеву, что государственные преступники скрываются в доме Чулкова. Поэтому советую меня отпустить.

Повинуясь знаку Шубина, Никита Афанасьевич неохотно разжал руки.

– Итак, – брезгливо отряхиваясь, Линар попятился к двери, – прикажете считать, что мы не договорились? Ну что ж...

– Дайте нам время подумать, – выпалил вдруг Шубин. – Сейчас уже поздно... давайте до утра подождем.

Линар молча кивнул и вышел. И даже Бекетов, у которого явственно чесались руки, не сделал и движения его задержать.

Взгляд в прошлое

Известие о перевороте застало Мориса Линара уже в Кенигсберге, на возвратном пути в Петербург (разумеется, Дрезденский двор благосклонно отнесся к его желанию перейти на русскую службу и не чинил ему в отставке никаких препятствий).

Итак, все было кончено... Сунуться в Россию теперь мог бы только самоубийца. Да, впрочем, новое русское правительство категорично отказалось принять его в качестве посланника – когда наивные саксонцы все же попытались сделать такой запрос!

Более того! Когда спустя несколько лет саксонцы попытались назначить в Россию другого посланника, по иронии судьбы носившего также фамилию Линара, Россия категорически отказалась принять и однофамилица!

Увы, общение с Нарциссом доставляло удовольствие далеко не всем.

Линар вернулся в Дрезден и с тех пор сделался неприкрытым врагом России.

Между тем судьба его возлюбленной, ее семьи, а также нареченной невесты не оставляла никаких надежд. Пусть Елисавет и провозгласила вначале, что собирается Брауншвейгскую фамилию, «не хотя никаких им причинить огорчений», отправить за границу, однако же путники были уже из Риги отвезены в крепость Дюнамюнде, где у Анны родилась дочь Елизавета. Вот уж насмешка судьбы в этом имени! И отцом этой девочки точно был не отставной муж Антон-Ульрих...

Миролюбие Елисавет было сломлено советами Шетарди и Лестока. Убежденная в опасности для России пребывания на свободе Иоанна Антоновича и его родителей (тем паче что уже предпринимались попытки освободить его, уже вызревал заговор маркиза Ботта и Степана Лопухина по свержению новой императрицы), Елизавета отправила Ивана в крепость, а его родителей – в ссылку в Ранненбург, а оттуда – и в Холмогоры. При отъезде из Ранненбурга Анна была разлучена с последним человеком, который еще мог вселить в нее надежду на чудо: с Юлианой Менгден.

В Холмогорах Брауншвейгская фамилия почти вся целиком нашла свой конец. Юлиана Менден воротилась из ссылки только в 1762 году, милостью Екатерины Алексеевны.

Однако Елизавета еще в 1746 году готова была ее освободить. Императрица уполномочила своего посланника в Польше Михаила Бестужева «наведаться у Линара, не похощет ли он невесту свою, фрейлину Менгденову, за себя взять, понеже принцесса, при которой она до сего времени удержана была, скончалась, то, чаятельно, и ея фрейлины здесь долее удерживать не похотели бы, и что скажет, о том бы Бестужев отписал».