Евангелие – атеисту - Борис Григорьевич Ягупьев

спящая, но лежащая в открытом гробу… На кисти руки другая наколка — простенький якорёк. Решился поглядеть в лицо: красивое, цветущее даже лицо, синеглазое, русые волосы зачёсаны назад без пробора, ушки аккуратные. Улыбается…

— Борь, это ты? — голос мелодичный, без чахоточной хрипоты. Дыхание глубокое, ровное. — Я думал, что увижу тебя пацанёнком, как тогда… Сколько тебе сейчас?

— Сорок девять, Витя. Здравствуй!

— Твоё «здравствуй» у ситуации не совсем подходит, Боря, лучше скажи: «Мир тебе!»

— Мир тебе, Витя, брат мой в казённом дому умерший, за казённый счёт похороненный и никем ни разу не навещённый…

— Это пустое, Боря… Уж себя-то, в любом случае, не упрекай, не вини. Мал ты был тогда, а через несколько лет и следа от той могилы не осталось. А вот, что никто её не посещал, в этом ты ошибаешься. Посещали её женщина-врач, лечившая меня, да медсестричка, в которую я — полутруп, успел влюбиться. Плакали они…жалели… Год я за этим наблюдал… Ждал, что придут бабушка, дядя… Тётю, мать твою, не ждал. Она меня не любила. Никто не приехал… Но я простил! И мама моя простила.

— Откуда ты Витя, сейчас, где находишься?

— Сорок дней по смерти был я в очищении, что-то вроде фильтра. Затем до окончании года ждал решения, посещал места, где бывал и собирал следы своей энергии… Размышлял над своими проступками-грехами, просил прощения у Бога. Через год получил разрешение Всевышнего соединиться с мамой. Она меня с момента моей кончины с нетерпением ждала. Как нам было хорошо вдвоём, как при жизни не было! Нет для смертных бесконечной любви. Но райское наше блаженство со временем понемногу стало нас тяготить. Каждый из нас одновременно понял без взаимных обид, что мы должны расстаться. Приходит время и «тянет» в новую жизнь, которую доверяет Всевышний! Мы расстались легко. Мама уже на земле, а мне дано право выбора места, времени, образа, семьи…

— Как долго ты можешь выбирать, Витя?

— Нет никаких ограничений… От меня лишь зависит…

— Витя, а ты других предков видел?

— Был я в «низших мирах»… Ты догадываешься, что ваш мир не из лучших, но и далеко не худший из возможных? Среди моих предков оказались такие, что надолго были помещены туда…

— Витя, можешь ли о тех мирах рассказать?

— Нет, братишка… Сам узнаешь… Только не бойся, смерть — ведь она больше даёт, чем отнимает…

— Да что же смерть дать-то может?

— Тебе этого и не представить! Неограниченный выбор!

— А я надеялся расспросить тебя об этом… Поговорить…

— А мы и поговорим! Видишь, как Хранитель о нас позаботился… Только вот о папиросах не вспомнил… А я ведь курил, даже когда был уже чахоточный! А теперь мне так легко дышится! А курить не хочется…

— А я, Витя, курю.

Пошарил я в карманах и вытащил пачку «Дуката» в десять штук. На пачке изображена сигарета с дымком от неё. Давно таких не видел. Пачка оказалась распечатанной, но в ней недоставало всего одной сигаретки. Была в кармане ещё и плоская картонная пачечка спичек картонных же. О таких и вспоминать забылось… Закурил. Сладко закружилась голова и вспомнилось детство, Апаринский пруд вблизи дачи, мы с Борькой, втихаря покуривающие одну сигаретку на двоих из такой вот пачки…

— Борь, вот ты про Борьку вспомнил — о нём и расскажи мне.

— Вить, меня смущает, что мы с тобой как чужие встретились… Можно тебя обнять?

Он встал охотно, протянул руки. Оказалось, что он выше меня на голову. Я шагнул к нему и мы обнялись и расцеловались трижды. Вспомнилось, как Витя расстреливал меня из слюнявой туберкулёзной рогатки. Страшна была не мокрая пулька, а палочки Коха…

— Помню, — очень вы все боялись от меня заразиться туберкулёзом… Понимаю — многие в нашей семье умерли от туберкулёза, можно считать, что семейная это болезнь у Яг…х. Папку твоего, моего дядюшку, бабушка Лиза спасла. Взяла щенка от крупной сторожевой собаки, стала его растить и откармливать. Жирного пёсика-ленивца зарезала в молитвой… Освежевала, разделала по своим деревенским правилам, выбрала жир нутряной, перетопила, вытопила всю и из головы, из костей… Мясо изрубила в колоде в фарш… И всё это она Гришеньке постепенно скармливала. Готовила ему отдельно, да с молитвами!

— Она не была набожна, Вить…

— Веровала она, но была хитра. Понимала, что надо набожность скрыть для блага сына… Сам видишь — вылечила! К началу войны у дяди уже в лёгких каверн не находили рентгеном. Только заставила она его бросить курить. Сразу! А пить, как принято было в его кругу, он бросил сам в 1934 году. Перепил так, что думали — умрёт. Тогда мать ему и сказала: «Обещай, что больше в рот не возьмёшь — выздоровеешь!» Больше он не пил. Но давай поговорим о Борьке.

— Здесь, в Красково, Борька, сперва, совсем незаметным был. Он держался поближе к Валику, а на виду Саня был.

— Кстати, Саня не на голый крючок ловил, как ты думал. У него всегда пол кармана было жил, да хрящей от костей, что мать дома всегда варила. Брал, якобы, себе — «червячка заморить», а сам незаметно на крючок цеплял. Да, хорошая наживка… Потому и улов всегда был хорош, больше, чем у взрослых мужиков.

— Давай под разговор кагорчику выпьем, сладенький, думаю…

Открывал без штопора бутылку я с трудом, колотя донышком бутылки по каблуку сандалий своих на пористой резине. Вышиб-таки пробку! Не пролил ни капли! А налить-то не во что! Виктор мне подмигнул:

— Выпей сам. Я своё отпил уже.

Пил я долго, не спеша, наслаждаясь, приложившись, как горнист. Передохнул, отёр губы рукой, сигаретку в рот сунул, улыбнулся, довольный! Колечки из губ стал под потолок пускать, ноги вытянул, развалился на стуле, сказал:

— Не расстраивайся, брат! Иллюзионисты они. Кайфа от вина нет, хоть и пилось с удовольствием.

Отрезал себе дольку яблока, пожевал — натуральное, кислит! Отрезал себе шмат колбасы толстый, полбулки сразу отломил…

— Борьку в первый раз всерьёз заметил, когда Михаил Исаакович учил нас, пацанят, в шахматы играть. Так Борька лучше всех и быстрее всех усёк, пока мы со скрипом мозгами своими ворочали. Он даже некоторыми комбинациями овладел, да и стал нас, старших, поучать, за что от Саньки несильные подзатыльники получал. Он и говор московский, «городской» освоил быстрее братцев! Да…

А дача тем временем бабушкиными стараниями превратилась в деревенскую избу… В пристроичке, где прежде козы были, да боровок, поселились Иван да Марья… Сараюшку кособокую из горбыля соорудили в углу участка. Туда бабушка корову возвела, скверную, малоудойную, комолую… Всё