Могу! - Николай Нароков

Оба замолчали. Оба перебирали в уме каждое сказанное слово, каждую догадку и каждый намек на догадку. Борс чувствовал, что во всем том, что сказал Табурин, «что-то есть», но понимал, что опереться Табурину не на что: не хватало именно фактов. «Никакой пуговицы у него нет, а у следователя она есть!» — думал он. Но все же он чувствовал себя немного сбитым, и той спокойной уверенности, с какой он начал разговор, у него уже не было. Ряд сомнений появился в нем, и эти сомнения немного волновали его. Он посматривал на Табурина, закуривал другую сигарету, не докурив первой, но знал, что убедительность волоса и пуговицы от догадок Табурина не поколебалась.

— Кому могла быть нужна смерть Потокова? — самого себя спросил он. — Виктору? Это в какой-то степени понятно и допустимо. А кому еще? Кому она могла быть нужна и, главное, для чего она могла быть нужна? Вы это знаете? — посмотрел он на Табурина.

— Нет, не знаю! — шумно вздохнул он. — Я все мозги себе продырявил, думая над этим, но… не знаю! Даже отдаленно не могу представить или вообразить!

Борс всмотрелся в него и спросил очень осторожно:

— Но тем не менее вы кого-то или что-то подозреваете?

— У-гу! — мотнул головой Табурин.

— На основании чего?

— У меня всегда в первую очередь одно основание: человек!

— То есть?

— Я, кажется, знаю весь круг людей, которые имели хоть какое-нибудь отношение к Георгию Васильевичу. Круг этот очень ограниченный. И вот я ищу: кто в этом кругу мог бы убить? Поймите меня правильно: мог бы! Психологически мог бы! Виктор не мог бы, это для меня несомненно, а кто… мог бы? В состоянии запальчивости или аффекта каждый, вероятно, мог бы: и я, и вы, и любой из нас, потому что тогда человек перестает быть самим собою… Но — обдуманно? но — сознательно? но — не боясь самого себя? Кто мог навалить на Георгия Васильевича подушку и лежать на ней? Долго лежать, упорно, со стиснутыми зубами лежать? Я вот один раз представил себе: как это он лежал, чувствовал под собою дрожь агонии, слышал хрипы, давил судороги удушенного, и… И мне стало холодно! Ей-Богу, холодно! От одного только воображения мурашки по спине побежали и сердце остановилось!.. Не всякий это сможет перенести, один из тысячи, что ли… И я ищу: кто же это мог быть таким вот одним из тысячи?

— Нашли? — напряженно и коротко спросил Борс.

Табурин не ответил. Он хотел, он очень хотел высказать все, что накопилось в нем за последние дни, но удержал себя, понимая, что ничего связного и обоснованного он сказать не может: только догадки, только обрывки. «Что я могу сказать? Чем я могу хоть на паутинку доказать?» Это его злило, даже бесило, потому что делало бессильным, хотя именно сильным чувствовал он себя в этом решении, которое нащупывалось.

— Вот что! — наконец решил он. — Все, что я думаю, я вам сегодня не скажу. А потом скажу? Может быть! Но вы все-таки помогите мне!

— В чем помочь?

— В проверке! Мне надо кое-что проверить… Но только, — спохватился он, — но только уговор: я буду в прятки играть! Я вам скажу, что мне надо проверить, но вы меня ни о чем не спрашивайте. Вы, конечно, кое о каких моих подозрениях будете догадываться, но не расспрашивайте, а молчите! Делайте вид, будто я вам ничего не говорил, а вы ни о чем не догадываетесь. Да? Хорошо?

Борс улыбнулся.

— Хорошо! Обещаю вам: ни о чем вас расспрашивать я не буду. Что же вам надо проверить?

Табурин ответил не сразу. Сначала поколебался, а потом, решившись, прямо брякнул:

— Вы Ива знаете?

Борс, кажется, ждал от Табурина любой неожиданности, но имени Ива он не ждал. Он даже слегка откинулся назад и посмотрел с недоумением.

— Ива?

— Да, Ива! Знаете вы его?

— Ива я, конечно, знаю! — немного растерянно ответил он. — Но… Простите меня! Но при чем здесь Ив?

— Сам не знаю! — сознался Табурин. — И эту его мадам, Софью Андреевну, вы тоже знаете?

— Знаю и ее, но… но…

— Ладно!.. Так вот, мне кое-что надо проверить. Сможете?

— Не знаю… Что вам надо проверить?

— Ив сейчас уехал, он в Квито. Уехал он туда, кажется, недели три назад, а когда вернется, я не знаю. И мне надо проверить… Слышите? Надо, очень надо! Все ли это время он был в Квито? Не уезжал ли он оттуда хоть на два-три дня? А если уезжал, то — когда именно? В точности: вот такого-то числа его в Квито не было. А? Сам я проверить это никак не могу, а вы… Сможете?

— Вероятно, смогу. Что еще?

— Есть еще!.. Важное! Не сможете ли вы узнать, была ли эта Софья Андреевна когда-нибудь у Виктора? В гостях или по делу, это мне безразлично, но — была ли? А если она у него и была, то все ли время была у него на глазах? Может быть, он куда-нибудь уходил, в другую комнату или еще куда-нибудь, и она хоть на пять минут оставалась одна. Можно это узнать? Самое ее об этом, конечно, незачем спрашивать, наврет или напутает. А вот Виктор… Можно его об этом спросить?

— Я поговорю с Поттером… Вероятно, можно! А Виктор не станет врать и путать?

— А ему-то зачем? Ему-то ведь скрывать нечего!..

— Предположим… Что еще вам нужно проверить?

— Есть еще одно! Я подозреваю, что наша госпожа Пинар не так давно куда-то ездила. Вернее, летала на самолете. И на другой же день вернулась.

— Что же надо проверить?

— А вот это самое: летала она куда-нибудь недели две назад или не летала?

— А как же это проверить? Кто это скажет?

— Она сама!

— Вы думаете, что она скажет?

— Ни за что! Обязательно соврет!

— Так зачем же спрашивать?

— А вот зачем, чтобы посмотреть: как соврет и в чем соврет. По лжи правду тоже можно узнать! Как вы думаете, удастся вам спросить ее?

— Не знаю… Я, конечно, вряд ли смогу, а вот Поттер… Я поговорю с ним. Он умница и никогда не упрямится. Что еще вам надо проверить?

— Есть и еще одно, очень важное! Такое важное, что… Вы не сможете посмотреть на пиджак Виктора? Вот на тот самый, с которого слетела злополучная пуговица?

— Зачем?

— Видите ли… Тут ведь гипноз очевидности! На кровати Георгия Васильевича найдена пуговица — с рукава Виктора. Как она попала на кровать? Это очевидно: оборвалась во время борьбы и упала. Это так очевидно, что ни сомнений, ни проверок не нужно. Не правда ли?

— А вам они нужны?

— Обязательно! Я ведь — Фома неверный, мне надо все в руках подержать и пальцами пощупать. Я на очевидность полагаться не хочу и поддаваться ее гипнозу тоже не хочу!

— Что же вы хотите пощупать? — с интересом спросил Борс.

— А вот те нитки, которые остались на рукаве!.. Пуговица оторвалась, а нитки-то, какими она была пришита, поди, остались? Или их кто-нибудь выщипал, и от них следа нет?

— Что же вы хотите увидеть?

— А вот что!..

Очевидно, Табурин собрался сказать что-то исключительно важное. Он слегка приподнялся с кресла, потянулся вперед, ближе к Борсу, и, понизив голос, прошипел театральным шепотом:

— А вот что! Я хотел бы по остаткам ниток определить: истрепались ли они так, что пуговица оторвалась, или…

— Или?

— Или они просто отрезаны? Лезвием бритвы, например?..

— Что тако-ое?

Борс выпрямился. Но и Табурин тоже выпрямился. Оба смотрели друг на друга, и каждый что-то искал глазами. «А ведь ты совсем не глуп!» — с удовольствием подумал Борс.

— Пуговица оторвалась! — несколько спокойнее продолжал Табурин. — Почему? Или она была плохо пришита, или нитки истрепались. Так ведь? Нет, могла быть и третья причина: ее отрезали от рукава. Поттер, к сожалению, не подумал об этой причине, а я… я подумал! Я колоссально подумал!

Борс помолчал минуту или две.

— Хорошо! — сказал он. — Я обо всем этом поговорю с Поттером. Повторяю, он — умница, а кроме того он — удивительный следователь: для него главное не в том, чтобы доказать свою правоту и безошибочность, а в том, чтобы открыть истину. И он всегда готов поступиться своим предположением, даже в ущерб себе и своей репутации. И если ему честно помогать, он всегда будет благодарен и внимательно прислушивается ко всему, что ему скажут или посоветуют.

— Да? Молодец! Хвалю!

Борс улыбнулся этой похвале.

— Все, что вы сказали, я, конечно, постараюсь проверить! — пообещал он. — Но что может дать для дела такая проверка, я не знаю.

— И я не знаю! — сумрачно нахмурился Табурин.

— Вероятно, во всем том, что вы сказали, много важного и нужного. Но плохо то, что вы все время какими-то загадками говорите!

— Это оттого, что никаких отгадок у меня нет! — еще больше нахмурился Табурин.

— А только одни подозрения?

— Подозрения! — даже с отчаянием воскликнул Табурин. — Грандиозные подозрения, но… только подозрения! Я весь напичкан ими, а фактов у меня нет! Ни одного! — с жалобной горечью признался он. — Пахнет вокруг меня так сильно, что мне чихать хочется, а ухватиться мне не за что! Знаете ведь загадку: «Вокруг носа вьется, а в руки не дается»… Отгадка — запах! Вот так и со мной: именно вокруг носа вьется, каждой ноздрей слышу, как что-то вьется, а в руки ничего поймать не могу! Но… смогу! — угрожая кому-то, закричал он. — Рано или поздно, а смогу! Я им Виктора без боя не отдам, я за Виктора бороться буду, потому что это борьба за человека, да-с! За че-ло-века! Это вам не боксерский матч — Петерсон против Иогансона, это… Это… Это — человек против пуговицы, вот оно что!