Строговы - Георгий Марков

– Да ты, что ль, кон в перекон, кормил меня сорок лет? – заревел Калистрат, бросаясь к столу, за которым стоял Адамов.

Но мужики, бывшие рядом с Калистратом, схватили его за плечи и осадили.

Сходка загудела, сидевшие на земле поднялись, сгрудились вокруг стола.

– Эй, Зотов! Шумнешь еще раз – не миновать каталажки, – перекрывая гул, крикнул староста.

Мужики уговаривали Калистрата молчать и на всякий случай придерживали его за рукав.

– Таких лодырей мы и не зовем на отруба, – с подъемом продолжал Адамов. – На отрубах должен селиться трудовой мужик. А такому, как ты, там делать нечего. Да и под какой залог царева казна будет давать тебе ссуду? Пропьешь, а потом что с тебя взять? Клок негодной шерсти?

– Зря, барин, Калистрата попрекаешь. Мужик он работящий, – сказал кто-то из стоявших в середине толпы. Но Адамов, будто не слыша этого, продолжал говорить, важно подняв голову:

– Однако ближе к делу. Собрал я вас не за тем, чтоб с такими вот пьяницами вступать в пререкания. Я – представитель власти и выполняю ее поручение. Отныне кедровник, приписанный некогда вашему обществу, отчуждается под отруба Евдокиму Платонову Юткину и Демьяну Минееву Штычкову. Да поможет вам бог! Множьте богатства нашей хлебопашеской Россиюшки, дорогие мужички-крестьяне!

Он пожал руки Евдокиму и Демьяну, обвел взглядом сход и уже не визгливо, а жестко и глухо проговорил:

– Ну, староста, распускай сход.

Мужики не ждали, что дело обернется таким образом, и несколько секунд молчали.

– В добрый час, мужики! Можно расходиться, – сказал староста.

– Нет, подождешь, Герасим Евсеич! – крикнул Матвей Строгов, расталкивая толпу и пробираясь к столу.

– Мужики! Что же вы молчите? Ай не видите, что у нас последнюю копейку отняли? – проголосила вдова Устинья Пьянкова.

– Братцы! – заорал Калистрат Зотов. – Ограбили нас! Белым днем ограбили!

Теперь Калистрата никто не удерживал, и он, размахивая руками, приближался к старосте и Адамову.

– Калистратушка, Зотов! – гнусавил Демьян Штычков. – Ты свинья, ты вспомни, чей ты хлеб ел сегодня?

Покачиваясь, Калистрат вскочил на завалинку и, краснея от натуги, крикнул:

– Мужики! Эй, мужики! Демьян хотел обпоить нас! Водкой хотел купить!

Поднялся гвалт. Ребятишки, игравшие на берегу озера, решили, что на сходке завязалась драка, побросали бабки и припустили на косогор глазеть.

Матвей Строгов махал картузом, стараясь прекратить шум. Видя, что из этого ничего не выходит, он сказал Бодонкову:

– Кирилл, подсоби-ка!

Бодонков помог Матвею взобраться на ограду и стал придерживать за ноги, чтобы тот не упал.

– Мужики! – закричал Матвей. – Без малого сотню лет волченорцы жили кедровником. Выручал он нашего брата в осеннее время.

Первые слова Матвея вряд ли кто расслышал. Но постепенно гул затихал, и Матвей, соскочив с ограды, продолжал, не надрывая голоса:

– Пусть господин Адамов скажет: когда власть отдавала кедровник под отруба, она о народе думала? Выходит, не было у нее этой думы! А власть знает, что Юткин и Штычков и без кедровника на лучшей земле сидят?

Из толпы раздались голоса:

– Режь, Захарыч, их под микитки!

– Тестю наддай, тестю, Матвей! Он в три глотки готов хапать…

Староста попробовал остановить Матвея:

– Эй, Строгов, замолчи! Задние, не теснитесь там! По домам, мужики!

Калистрат Зотов крикнул:

– Герасим! Ты, знать, тоже себе кусок облюбовал? Или Демка с Алдохой плату хорошую дали?

Староста закрутил головой и по-бабьи всплеснул руками. Матвей, овладев вниманием всей сходки, продолжал:

– Господин Адамов корил Калистрата Зотова. Лодырь, мол, он, пьяница. А надо бы сначала у нас спросить, каков он. Нам-то лучше знать, кто и как работает. Чем бедностью упрекать таких, как Зотов, власть взяла бы да помогла им. Наделы бы поближе отвела, земельку бы пожирнее дала, подати и поборы разные поуменьшила, ссуды бы без опаски из казны отпустила. Но не тут-то было! Господин Адамов Евдокима Платоныча хвалил: вот, мол, трудовой крестьянин! А не Калистрат ли Зотов позапрошлую осень за куль зерна юткинский надел от леса корчевал? Не он ли в земле, как крот, день и ночь копался? Не от его ли пота у Юткиных амбары полны?!

Евдоким Юткин схватил табуретку и со всей силой ударил ею об стол.

– Голь! Оборванец! – дико закричал он, грозя Матвею кулаками. – Мужики! Кого вы слушаете? Смутьян! Он у меня сына подбил в работники уйти. Он в церковь не ходит! Он в городе с разной шантрапой якшался.

Вопли Евдокима Юткина продолжались бы и дальше, но Адамов, взяв его за руку, сказал:

– Не подливайте масла в огонь, уважаемый. Обычная история, когда речь идет о земле. Пошумят – и перестанут. Демьян Минеич, можно ехать.

Адамов приподнял картуз и, раскланиваясь, направился к лошади. Демьян, опасаясь идти последним, поспешил за ним. Евдоким и староста подошли к телеге вместе. Сход проводил их молчанием. Правда, кто-то из ребятишек, быстро понявших, в чем дело, засвистел им вслед, но, не получив поддержки от товарищей, быстро смолк. Сход вновь загудел, но менее возбужденно.

– Ну что, выкусили? Недаром говорится: с сильным не борись, с богатым не судись, – проговорил старик Андрон Ипполитов.

– Не каркай, дед Андрон!

– Молчать станем – последнюю шкуру сдерут!

– Губернатору жалобиться надо!

– Губернатору? Царю бы!

– Хо! Царю! Он с твоим прошением в нужник не пойдет.

– Строгова спросить надо!

– Захарыч, Матвей! Мир на тебя смотрит!

Матвей почувствовал, что сход верит ему и ждет от него нужного слова.

– Попробуем писать в губернию, – проговорил он. – Какая власть ни на есть, ее не обойдешь. Да и чем черт не шутит: гляди, попадет прошение к доброму человеку. Ну, а что будем делать, если губернская власть на адамовский лад запоет? – Матвей взглянул на мужиков, выжидая, что они скажут, но все молчали. – Тогда, мужики, силой надо кедровник отстоять! – продолжал Матвей, понимая, что все чувствуют это, но не решаются высказать вслух. – Может, власть силу-то лучше прошения уразумеет. Эй, Кирилл Тарасыч, сходи к учительше, попроси чернила, перо и бумагу, прошение будем писать.

Послышались восторженные возгласы:

– Во голова! Моментом рассудил!

– Чего там, горазд Захарыч!

Матвей и еще несколько грамотных мужиков составили прошение.

Когда прошение было готово, каждый подходил к столу и либо подписывал свою фамилию, либо ставил крестик. Разошлись все успокоенные, с полным сознанием важности исполненного дела.

Весть о том, что кедровник отдается под отруба Юткиным и Штычковым, быстро разнеслась по селу. К приходу Матвея дома об этом знали. Едва он перешагнул порог, Анна спросила:

– Правда?

Матвей молча кивнул головой.

– Господи, что делается! Как жить-то будем! – тихо проговорила Анна.

Дед Фишка взглянул на нее, потом покосился на племянника и сказал с дрожью в голосе:

– А как хочешь, Нюра. Выкуривают нас отовсюду – и баста. Хоть взлетай на небеса и живи там. Да еще и то я думаю: и на небесах не сразу место сыщешь. Там поди тоже все анделы, арханделы да всякие фирувимы все позаняли. – Он сердито сплюнул и замолчал, стиснув крепкими зубами пропахнувшую табаком трубку.

– Тятя, а ребята говорят, что все равно деду Евдокиму с Демьяном орех не собирать. Все, говорят, поснимаем, – вмешался в разговор Максимка и, не передохнув, начал фантазировать: – Когда орех поспеет, я проберусь ползком в кедровник и буду чистить тихонько шишки, а орехи ссыпать в бродни. Дедка, ты дашь мне свои бродни? Я бы в них столько орехов натаскал!..

Максимка мог бы фантазировать без конца, но Артем перебил его:

– Ну ты, шишкарь! Из чашки ложкой ты молодец таскать. Думаешь, дед Евдоким кедровник охранять не будет? Он всех своих кобелей с цепей спустит. Они тебя живо в клочья разорвут. Я вот придумал так придумал! – похвалился Артем и стукнул кулаком по Максимкиной коленке.

Максимка скорчился. Агафья прикрикнула на внуков, потом повернулась лицом в передний угол и заговорила, поглядывая на иконы:

– Может, придется мне за мои слова лизать на том свете раскаленную сковородку, да будь что будет. После смерти Захара и гибели пчелы молилась я усердно. Думала, прогневили мы всевышнего. С той поры, сами видели, и посты справляла я, и к обедне каждое воскресенье ходила. Уж я ли не молилась? Да, вижу, ничего не вымолила…

Она задумалась, глядя куда-то в пустоту.

– Ты, Агаша, все о боге. А помнишь, как старые люди говаривали: бог-то, дескать, бог, да не будь, нычит, сам плох, – осторожно заметил дед Фишка, боясь, как бы чем-нибудь не обидеть сестру.

– Так и я о том же, Фишка, – сказала Агафья и взглянула на Матвея. – А вы, Матюша, мужики-то, взяли б да пошумели на сходке. Разве, мол, можно так? Юткиным и Штычковым все, а остальным ничего.

– Нашла, мама, от кого требовать шума, – заговорила Анна, – это не мужики, а телята. Надо б на сходку баб собрать. Мы бы живо бате с Демкой глаза выцарапали. Небось о кедровнике и думать позабыли бы.