Государь - Александр Мазин

– Умру, – сказал он Илье, – Моров с окрестностями твоим станет. Вотчиной.

– Ага, – сказал Илья. – А можно я тогда здесь до Зажинок[61] останусь?

– Живи, – разрешил Духарев.

Самое время парню пожить самостоятельно. Основной воинский курс он уже прошел. С лучшими учителями. Теперь самое время попробовать вкус свободы.

– Кого с тобой оставить? – спросил Духарев, заранее зная ответ. Фроди, естественно.

Что ж быть посему. Пусть волчата поохотятся самостоятельно. Клыки уже достаточно отросли.

Так полагал Духарев, и вот пришло время выяснить, не ошибся ли воевода? Князь-воевода…

Глава седьмая

Киев. Терем великого князя.

Новые времена

На подворье киевского кремля было шумно. Но шум был другим, не тем, что раньше, когда отроки и детские гремели орудием, обучаясь умению выжить в сече. Такой шум бывал обычно на рынке в базарный день. И многолюдьем княжий двор ныне тоже не уступал рынку. Большая часть толпившегося народа – посторонние. Тоже как на рынке. Сразу видно, что наступили новые времена. Там, где прежде тренировались отроки, теперь суетились ромейские монахи: болтали по-своему – большая часть разумела по-словенски не лучше, чем Духарев – по-угрски. Сколько ни старался Сергей Иванович заманить в Киев словенских священников, всё равно везде кишели ромейские попы.

По всему подворью, еще более усугубляя сходство с рынком, кучковались разноплеменные гости… Ага, а это местные. Киевские смерды теснились у амбара, где княжьи люди раздавали какое-то добро. Зерно вроде бы…

Духарев покачал головой. Раньше за Владимиром склонности к благотворительности не замечалось.

Христианская вера и христианская мораль прочно обосновались на Горе. Это неплохо. Хуже другое: всё это происходило там, где раньше отрабатывала боевые навыки дружина.

Не то чтобы на подворье совсем не было гриди. С десяток отроков контролировали порядок на раздаче. Еще десяток гридней пасли кучку мрачных касогов, а напротив еще один десяток – группу киевских граждан, возглавляемых дородным, краснорожим купцом. Купца Духарев знал, но так… шапочно. Потому на низкий, едва мохнатая шапка не свалилась, поклон киевлянина ответил небрежным кивком.

В палатах великого князя было не менее шумно, чем снаружи.

Родная речь мешалась с ромейской. Всё – на повышенных тонах. Хотя нет, голос повышал, главным образом, ромейский епископ, а великий князь отвечал спокойно. Сквозь обступившую споривших толпу Духареву княжих слов было не разобрать.

Поэтому он хлопнул по плечу подвернувшегося гридня и потребовал разъяснений.

Гридень охотно проинформировал.

Вчера вечером, в распивочной на Подоле, некий касог с пограничья спьяну повздорил с сыном уважаемого киевского купца. Того самого, что попался Духареву на глаза во дворе. Кто начал драку, сказать трудно, но участников было человек двадцать. А результат – полдюжины побитых с обеих сторон и… зарезанный купеческий сын.

Убил его один из касогов, когда покойничек, в то время еще живой и чрезмерно шустрый, с ножом наскочил на брата убийцы.

Подоспевшие княжьи люди пресекли драку, повязали всех участников и, поскольку имелся труп, арестовали драчунов – до выяснения.

В связи с принадлежностью участников к уважаемым социальным группам, судил лично великий князь. И рассудил по Правде. Взял со всех участников штраф в казну. Многочисленные травмы, без существенных увечий, пошли взаимозачетом. А убийце пришлось выплатить головное в пять гривен (всё же убитый взялся за нож первым) и еще две гривны – родне убитого.

На взгляд Духарева, всё было справедливо. Но были и другие мнения. Например, у отца убиенного. И… у священника, который в свое время крестил, а ныне окормлял обширное купцово семейство. Священник пожаловался епископу, а тот, как мог воочию наблюдать Духарев, явился к великому князю за справедливостью.

Справедливость, в понимании епископа, выглядела сурово. За убийство христианина убийца-язычник должен был ответить собственной жизнью.

Великий князь, естественно, не согласился. Дескать, всё сделано по закону.

Епископ заявил, что закон, который разрешает убийце оплачивать кровь деньгами, – и не закон вовсе, а богомерзский языческий обычай, а правильные христианские законы существуют исключительно в империи, и по этим законам с уголовника не головное следует брать, а собственной головы лишить.

Владимиру обвинение в богомерзком язычестве не понравилось. Однако он смирил гнев и с евангельской кротостью поинтересовался: а как насчет христианского прощения?

Опять-таки: «Мне отмщение и аз воздам…»

А вот это, разъяснил епископ, не его, князя, забота. Прощение – это дело Господа. Ну в крайнем случае, его, епископа. А князево дело – карать нарушителей закона. Мол, Богу – Богово (то есть прощение), а кесарю – кесарево. То есть – башку с плеч негодяю.

При этом епископ так разошелся, что толмач за ним уже не поспевал, а знаний великого князя в области ромейского языка было явно недостаточно для оценки полемических способностей епископа.

Но он продолжал слушать. Благожелательно.

А вот Духареву речь епископа не понравилась категорически. Вмешательство Церкви в государственные дела он допускал и одобрял. В некоторых случаях. Более того, он был вполне согласен с тем, что платить деньгами за кровь – негоже. Однако казнить касога лишь потому, что тот оказался проворнее купеческого сына, – тоже неправильно. Если с этой точки зрения подходить, то он, Духарев, уже давно остался бы без головы.

Ага! А вот и Добрыня!

– Что он орет? – спросил воевода, останавливаясь около Духарева.

– Учит великого князя, как надо править, – резюмировал Сергей Иванович развернутую речь епископа.

– Может, выгнать его? – предложил Добрыня. Но тут же сам себе и ответил: – Нельзя. Владимир не даст. Странный он стал, – пожаловался главный киевский воевода Духареву. – Давеча трех татей отпустить велел, которые чумаков ограбили и убили. Мол, праздник нынче. Воскресенье. А Господь велел прощать.

– Так просто взял и отпустил татей? – подивился Духарев.

– Почти. Велел покаяться в содеянном, потом их покрестили, выдали подарки, и ушли злодеи восвояси. И епископ ромейский, не этот, другой, князя похвалил. Мол, при Крещении все прошлые грехи прощаются. – Тут Добрыня почему-то усмехнулся.

– Так-таки и ушли? – уточнил Духарев. – И как далеко?

– Не очень. Я людей послал татей новокрещеных повязать и свезти к родне тех чумаков. Пусть и пред ними покаются. Но всё одно – плохо. Слишком добр стал племянник мой. Ласков, щедр… Видал небось во дворе зерно прошлогоднее раздают? Он велел. Бог, мол, наказал помогать бедным. – Добрыня вздохнул. – Нельзя так. Погубит он и себя, и нас и княжество потеряет. Христу, чай, с печенегами встречаться не доводилось. И древлян-вятичей-радимичей примучивать – тоже. Они ж не поймут, что милосердие это. Решат: ослабел великий князь или разумом тронулся. Поговори с ним, Серегей! Может, тебя послушается?

Владимиру надоело глядеть на ораторствующего епископа, и он знаком велел тому замолчать. Но епископ либо не понял, либо вошел в раж…

Тут вмешался маячивший за спиной князя Габдулла.

Подскочил к епискому, скорчил страшную рожу…

Ромей испугался. Переменился в лице, заткнулся, перекрестился…

Бохмичи захохотал. Злой он, Габдулла. Не убить, так хоть напугать. А дай ему волю, много бы крови пролилось…

Владимир прикрикнул на телохранителя, и тот вернулся на место.

– Я выслушал тебя, владыка, – сказал великий князь. – Спасибо, что вразумил. А теперь ступай.

– Ты казнишь убийцу?

Владимир покачал головой.

– Что ж я за князь, если от собственных слов отказываться буду? Но о словах твоих подумаю.

Епископ открыл было рот, чтобы спорить, но вспомнил, что он не только священник, но и дипломат, скорчил благостную рожу, поблагодарил князя за внимание и удалился, мимоходом благосклонно осенив крестом Духарева, которого, подданного империи, естественно, считал безусловным союзником.

Духарев поклонился епископу…

Ничего. Придет время, появятся у руси свои священники…

– Ты Христову Веру давно принял, – сказал Духареву Владимир. – Потому сердцем чувствуешь, когда прощать, а когда наказывать. А в моей душе старые боги глубокие корни пустили. Сразу всё и не выкорчуешь. Приходится умом сердцу подсказывать. Напоминать себе, что есть Заповеди Христовы. А епископов ромейских не поймешь: то за милосердие ратуют, то, как сегодня, крови жаждут. В Писании просто всё: прощай ради Бога, помогай страждущим – и хорошо. А тут… – Великий князь махнул рукой, звякнув тяжелыми золотыми кольцами-наручами, и потянулся к кубку. Пить, однако, не стал – протянул Духареву: – Попробуй. Хорошо ли ромейское, что нынче мне от василевса Василия пришло.