Государь - Александр Мазин

– Стой, – шепнул Илья коню, легонько потрепав холку. – Не обидят нас. Не получится.

Косматый тем временем стянул через голову шитую красной нитью рубаху, обнажив широченную волосатую грудь и тяжкие плечи с татуированными узорами охранных знаков…

Илья тоже скинул свою, положил к прочей одежде. Встряхнул руками, покрутил головой, подышал правильно, чтоб кровь быстрее побежала и сила внутри проснулась…

Косматый уставился на литой золотой крест на груди Ильи.

– Это что? – показал пальцем.

– Знак Бога моего, – ответил Илья.

Пожалуй, стоит и сапоги снять. Листва мягкая. Верховые сапоги с каблуками тут – нелучшая обувка. В правом сапоге, правда, ножик спрятан, но в дело его пускать всё равно нельзя.

– Слыхал я, – неожиданно сказал седовласый, – в Киеве теперь только ему, на древе повешенному, кланяться велено, а наших, настоящих богов, князь киевский огню предал. Верно ли?

– Долго ж до вас слухи идут, – заметил Илья. – С тех пор уж одиннадцать раз солнце взойти успело. И дождик угольки от колод трухлявых дважды размыл. А ты их жалеешь, что ли? Иль мертвое дерево так сильно любишь? Я вот живое предпочитаю! – И, действуя опять по наитию, шагнул к ближайшему дубу, прижался к коре щекой, погладил, как только что – коня. – Живое на земле встает, а мертвое – в землю уходит.

Не свои это были слова – Рёрихом в предсмертии произнесены. Но – к месту.

– Диво дивное, – сказал седовласый. – Юнак гололицый, а говорит будто ведает.

Непонятно: то ли с насмешкой сказал, то ли – всерьез.

Илья в ответ улыбнулся, показав ровные зубы. Не без усилия отлип от дуба, встряхнул кистями, подпрыгнул разок, другой…

– Ты, – сказал он косматому лесовику, – раздавить меня хотел. А сам в землю врос, аки дуб. Ждешь, когда желуди в волосах народятся?

– Счас ты у меня по-другому запищишь! – пообещал космач. И, не медля, попер на Илью, косолапо, вытянув ручищи. Чисто медведь…

«Нет, не надо обижать медведя, – подумал Илья. – Медведь, он так по-глупому никогда не полезет. Мог бы догадаться, что, раз отрок – при мече в доспехах, значит, непрост».

Однако глупым оказался не косматый дядя, а сам Илья.

Только он примерился как бы половчее перехватить косматого великана и сбить с ног, а еще лучше – обойти и врезать локтем по затылку, как могучий лесовик с неожиданным проворством махнул вперед, выбросил ручищу, сцапал Илью за шею (ну точно медведь – лапой когтистой) и рванул к себе, опасно наклонив голову, чтоб приложить Илью лицом о твердую кость надо лбом.

И вышло бы, не успей Илья углом выставить локоть, которой пришелся косматому точно в нос.

От неожиданности лесовик разжал пальцы. Илья тут же влепил ему пяткой по стопе (лесовик, похоже, и не заметил – может, зря Илья сапоги снял?), ухватил за толстый, корявый, как древесный корень, большой палец шуйцы и дернул что есть мочи, выворачивая наружу и вверх, как учили сызмала. Движение было привычное, ведь еще недавно Илья был мальцом в три локтя ростом, а бороться ему приходилось с рослыми, вошедшими в силу соперниками, которые были настолько же больше детского, насколько лесовик-великан – больше отрока Ильи.

Косматый, даже не хрюкнувший, получивши локтем в носяру, взвыл, дернулся, силясь освободить палец… Да так неудачно, что и вовсе вывернул из сустава.

Тут уж лесовик совсем рассвирепел, махнул правой лапой, пытаясь ухватить за волосы (Илья еле уклонился, но палец всё равно не выпустил), оступился, схлопотал ребром стопы пониже коленного сгиба, просел на левую ногу, уже падая после резкого, всем весом и силой рывка Ильи, попытался снова схватить отрока, но не достал и повалился на спину.

Тут уж и Илья не сплоховал: поставил ногу лесовику на бороду. Вернее, прямо на горло. И палец злосчастный, вывернутый под немыслимым углом, тоже не выпустил. Упрямый космач схватил Илью за ногу, но Илья добавил на нее весу, да так, что лесовик захрипел и произнес четко:

– Отпусти. Моя сила взяла.

И убрал ногу, когда косматый разжал пальцы.

Великан поднялся. Глянул свирепо, сверху вниз…

«Может, зря я ему горло не разбил? – забеспокоился Илья. – Вдруг тут до смерти положено биться?»

И на всякий случай приготовился увернуться, если лесовик попытается его схватить…

Не попытался. Прокосолапил к седовласому, который, не глядя – смотрел он на Илью, – взял великанову лапищу, дернул разок (косматый охнул), вправляя вывернутый палец…

Илья расслабился. Похоже, миновала опасность. Расслабился, мигнул…

И обнаружил, что вокруг никого нет. Ни седого, ни косматого, ни остальных. Будто морок пропал.

– Господи Иисусе Христе… – пробормотал Илья.

Все-таки отвел глаза, колдун языческий! Или и впрямь морок?

Нет, не морок. Вон следы остались, листва разворошенная…

Глаза отвел, но не тронул. Мести родичей испугался? Или обычай почтил?

А если обычай, то, выходит, по старинному праву он, Илья, теперь хозяин земли этой?

– Не надо было его трогать, – проворчал Ярош, баюкая поврежденную руку. – Видать, боги его на место священное привели. Видели ж, как кланялся им. Зачем, Сновид?

Жрец помолчал, перебирая узловатыми пальцами обереги, вплетенные в седые космы, потом изрек:

– Еще кровь принес.

– Кровь-то – случаем, – возразил Ярош. – С дичины накапало.

Жрец поглядел на него, как на ребенка.

– Случайно на вещую поляну приехал, случайно земле кланялся, случайно кровь ей дарил?

– Я – что? – смутился Ярош. – Я богов не слышу. Что скажешь, то и делаю. Что ты, Сновид, скажешь, – уточнил он. – Мне то непонятно, почему его, чужака, повешенному богу кланяющегося, наши боги приняли? Почему он, юнак, щенок, коему зим пятнадцать, не более, меня низверг, а, Сновид?

– Не пятнадцать, четырнадцать… будет, – сказал жрец. – И не щенок он, а вой киевский, что крови живой, человечьей попробовал. И не таи зла. Пожалел он тебя.

– Он? Меня? – вскинулся Ярош. – Да кабы ты меня не отозвал, я б его… – и осекся под строгим взглядом жреца.

– На ногу свою глянь, – сказал тот.

Ярош поглядел. Распухла нога. Даже в обувку не влезла. Ну и что?

– Поболит – пройдет, – буркнул Ярош. – Кости целы, сам же сказал.

– А приложил бы он тебя так по горлу, было бы цело? – спросил жрец. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Пожалел. А мог бы и убить. И земля б твою кровь приняла. Я б на его месте так и сделал.

– Значит, надо было Вячка послушать и убить, пока он мордой в землю лежал, – заявил Ярош.

Жрец опять поглядел на него как на несмышленыша.

– Сильный ты вождь, Ярош, а думать так и не научился, – сказал он укоризненно. – Так подумай: позвал ты в дом гостя. Тот пришел по чести, подарок тебе принес… А сын твой или внук его исподтишка взял да и зарезал. Что тогда?

– Смерти предам ослушника! – не раздумывая, ответил Ярош. – А как же иначе?

– Вот потому я и не разрешил Вячке, дурню, стрелять, – сказал жрец. – Сам же сказал: земля его позвала, дар крови от него приняла… А тут Вячко, как тот внучок…

– Не могла его, чужака, земля принять, – буркнул Ярош. – Наша это земля. И боги наши…

– Была наша, а теперь – его, – напомнил Сновид. – Он тебя побил, и по старинному праву земля эта теперь роду его принадлежит.

– Наша земля?! Христианину?! – взвился Ярош. – Ты в том виноват, Сновид! Зачем велел мне с ним биться?

– Потому и велел, что знать хотел, – загадочно ответил жрец. И Ярош ответом не удовлетворился.

– Что знать? О чем?

– Посыл от лехитов к нам приезжал, помнишь?

– Помню. Так он не только к нам приезжал – ко всем родам корня нашего.

– А чего хотел, помнишь?

– Да ясно чего – чтоб мы от Киева отложились. Оружие доброе дать обещал… И что? Дней пять старшие тогда судили-рядили, как быть, думали даже князя выбрать… Да так ничего и не решили. Один лишь Соловей с лехитами в дружбу вошел.

– Соловей – изверг, – строго произнес Сновид. – Ему лишь бы мошну набить. А старшие о родовичах думают. Потому что помнят, как нас воевода киевский побил, да как бежали от него без оглядки. Вот и боятся теперь.

– Неужели тоже боишься, Сновид? – с сомнением проговорил Ярош.

– Я не боюсь, я слушаю.

– Старейшин, что ли? – с еще большим сомнением произнес Ярош. – А по-моему, так это они тебя слушают. Да только ты молчал.

– Молчал, потому что не знал, как для рода нашего лучше. А теперь – знаю. И ты мне помог.

– Это как же?

– А так, что побил тебя отрок киевский. На вещей земле. И ясно мне всё стало.

– Значит, не будем против Киева подниматься?

Сновид покачал головой.

– Ну тогда я домой пойду, – сказал Ярош, но, прежде чем уйти вновь спросил: – И всё же не понимаю я, Сновид: как же земля наша чужака позвала и приняла? Как такое быть может? Как такое боги наши: Ярила, Похвист, Лада, – как они такое дозволили?

– А они, может, и не дозволяли, да что с того? Земля, Ярош, она древней богов и сильней. И боги наши сами на ней живут, потому что с пращурами нашими на землю эту пришли. А до того тут другие боги жили – и другие племена им кланялись.