Белое танго - Дмитрий Вересов

— Может, курнем на красненькое? — предложила она и протянула бокал Якубу.

Тот внимательно поглядел на протянутую руку, потом на Таню и мотнул черной гривой волос.

— Не хочешь или боишься? — пристально глядя ему в глаза, спросила Таня.

— Чего бояться, да? — удивился он.

— Может, не веришь мне?

— А кто женщине верит, да? Анджелка в этот момент закатила глаза от возмущения. Таня решила перевести все в шутку.

— Знаешь, — обернулась она к Анджелке, — чем отличается наша кошка от азербайджанской? Анджелка затрясла головой. Якуб поднял глаза.

— Наша говорит «мяу», а их, — она кивнула в сторону Якуба:

— «Мяу, да?»

— Вот, — разулыбался Якуб, — разве женщине верить можно? Это же как погода, да? Обижаться тоже нельзя… Абдулла, поджигай! — смеясь, приказал он и протянул косяк Тане.

Вина они все же выпили. Догнались еще одной папироской. Трава была пахучая, но убойная. Шершавым дребезжанием ныла магнитофонная запись Окуджавы.

«Конопляное семечко в землю сырую зарою», — дружно и осоловело пели они вместе с ним. Непонятно чему смеялись, а потом их прибило. Таня вытянулась на диванчике под абажуром и провалилась в забытье. Проснулась, когда ушла Анджелка. Они дернули с Якубом через соломинку нечто темно-коричневое и Таня улетела.

Сквозь беспредельную муть ей казалось, что слышит голос Павла. Будто в чем-то он обвиняет Якуба, а тот еле оправдывается. Казалось, куда-то ее тащат, несут, а она ни двинуться, ни слова сказать не может. Вроде стоит у входных дверей Анджелка и провожает ее грустным взглядом, как прощается. Тане смешно, хочется успокоить, крикнуть: «Я скоро приду!», а губы не лепятся. Увозит ее кто-то домой, а кто — не видно, глаз не открыть. Опять, наверное, эта ведьма с суровым взглядом. Но старуха так бережно уложила ее в постель, укрыла пледом, подушку поправила, что Таня не выдержала и расплылась в блаженной улыбке.

Разбудило ее чувство голода. Она сладко потянулась, выпростала ноги из-под пледа и вдруг сообразила, что находится не там, где была. Вместо Якуба прямо на стуле у изголовья сидит задремавший Павел.

— Та-ак, — судорожно соображая, произнесла Таня, оглядывая стены собственной квартиры. — И что теперь?

Очнулся Павел и резко дернулся на звук ее голоса.

— Как ты? — не то встревоженно, не то виновато спросил он.

— Нормально…

Она старалась сдерживать ярость, подступившую к самому горлу, мешающую дышать и вышибавшую слезы из глаз.

— Что-нибудь пожевать в доме есть? — спросила, отвернувшись в сторону.

— Наркотический голод? — Павел напрашивался на выяснение отношений.

— Ты, Большой Брат, сначала накорми, напои, баньку истопи, потом и речь держать будешь.

Павел стушевался, опустил голову и так, с поникшими плечами, выгреб на кухонный стол все содержимое холодильника. Они ели молча, не глядя друг на друга. Потом, стараясь унять нервную дрожь, Таня занялась делом. Когда споласкивала посуду, словно невзначай спросила:

— Ну и что тебя двинуло на подвиги? Павел не отвечал. Повернувшись к нему, она выставилась в упор. Его глаза беспомощно вопрошали.

Но он молчал.

— Я спрашиваю не о том, как ты меня нашел, а как ты мог увезти словно бревно какое-то. Он усмехнулся.

— Так ведь ты, родная, и была как бревно.

— Чем ты и воспользовался! — заорала Таня и шваркнула тарелкой о стену.

Один из осколков царапнул небритую щеку Павла. Тонкая струйка крови побежала вниз. Он провел рукой, посмотрел на пальцы, а в глазах стояли слезы.

— Все… Край… Абзац… — сказала Таня и, прилепившись спиной к кафельной стенке, сползла на пол, уронила голову на колени и громко, навзрыд заревела.

Он обнимал ее, целовал рыжую голову, сам всхлипывая, как ребенок.

— Ты больна. Ты просто больна. Мы пойдем к Сутееву. Найдем лучших специалистов. Таня только кивала.

Так Таня и влетела в Бехтеревку, которую считала заурядной психушкой, годной только для своего отчима Севочки. «Лечение за колючей проволокой» для себя казалось немыслимым. Каждый ее шаг, любое сказанное слово здесь фильтровалось и было подотчетным. Заметив в одной из палат пристегнутых к койкам пациентов, она поняла, что лучше не противиться врачебным показаниям. Лечащий, которого представил Сутеев, был всегда сама обходительность, но вопросы задавал каверзные, предполагающие неоднозначные ответы. Медсестры, санитарки и даже ближайшие родственники работали на Льва Ефимовича, как звали эскулапа, словно «утки» в камере предварительного заключения. Тетрадка ее истории болезни не по дням, а по часам толстела, набирала жирный анамнез, но уже шла вторая неделя, а более или менее точного диагноза поставить никто не мог. Синдрома абстиненции, как ни хотели, не обнаружили. Налицо была стойкая депрессия, вызванная неврастенией, причем последнее объяснялось скорее гормональными нарушениями периода беременности. Понятно, что эти данные у медиков были. Еще когда ими владел Сутеев. В соответствии с этим Таня и выбрала линию поведения, что было как нельзя кстати. Более всего хотелось вырваться за пределы этих стен. Она ела все антидепрессанты, простодушно отвечала на все мыслимые вопросы, ничего не скрывала, даже то, что потягивала травку, понятно, из-за бессонницы; что не хочет видеть свою дочку Нюкту, Анну-Ночную, подумаешь, дочка, орет так, что уши закладывает. Тем временем вставала рано, ежедневно делала зарядку, общалась в другими пациентами, ждала среды и субботы, дней посещения, с двенадцати до четырех.

В один из таких дней задержалась дольше обычного Ада. Это было кстати, так как Павел сидел будто на иголках, явно нервничал и спешил уйти. Разыгрывая непринужденность, мать и муж чего-то недоговаривали Тане. Она сообразила, что это связано с Нюктой, о чем после ухода Павла открыто спросила мать.

— Я было хотела сама позаботиться о девочке, но Павлуша даже и слышать не хочет. Но а ты же сейчас не можешь…

И Адочка вопросительно взглянула на Таню. Ковыряя пальцем облупленный пластик на столе, Таня не поднимала глаз. Ада прервала затянувшуюся паузу:

— Нюта сейчас в пригороде с няней. Павлик сам все устроил.

— Это к ней он так торопился?

— Он ведь только в выходные может, — извиняющимся тоном объяснила Ада. И снова зачастила, чтобы не висло неловкое молчание:

— Я к Нине Артемьевне по два раза на неделе езжу, не одному же ему разрываться. Павлуша и на работе-то сгорает. А Лида сейчас не может. Ой, Черновым сейчас и без Нюты нелегко.

Адочка вдруг осеклась, но Таня, вовремя подметив, тут же переспросила:

— Что у них стряслось?

— Уж и не знаю, говорить ли.

— Никак Дормидонтыча партийная группа товарищей схавала? — тихо съехидничала Таня.