Ленинград действует. Книга 2 - Павел Лукницкий

А рота вся новая была, и все – сибиряки, алтайцы. Действовали смело, прямиком. Но нас косили здорово!..

Кочегаров рассказывает подробности этого боя. Мы идем дальше.

– Тут каждое местечко мне памятное!.. – прерывает свой рассказ Кочегаров. – Вон Липки, видите?

Наш лесной массив беспощадно оборван войной, впереди – унылая пустошь. Обожженными корявинами торчат деревья, убитые или тяжело раненные горячим металлом. Только отдельные ветки на них, словно преодолев мучительную боль, покрыты своей ярко-зеленой листвою. Смотреть издали, – на болезненную сыпь походят рваные пни. Вся пустошь изрыта ходами сообщения и траншеями, усыпана искореженным металлическим ломом, изъязвлена воронками… Пустырь вдвигается узкими клиньями в простертое впереди болото. На болоте виднеются редкие зеленые купы кустарников… За болотом, где – в километре и где – ближе, начинается такой же опустошенный немецкий передний край. Справа, проходя поперек болота, тянутся из нашего тыла далеко в немецкий тыл два параллельных канала, заключенных каждый в высокие береговые валы. Правее каналов, за желтой песчаной полоской, уходит к горизонту ясная синь Ладожского озера. А между каналами серовато-бурым нагромождением руин и немецких укреплений лежит бывшая рыбацкая деревня Липки: огородные участки, отмаскированные плетнем, остатки пристани, бугорки дзотов, насыпи, разбитые, погорелые избы, развалины нескольких кирпичных домов.

Сделав рукой полукруг, Кочегаров показывает мне предстоящий путь: от каналов – вперед, к югу, вдоль наших позиций, затем с полкилометра на запад, по выдвигающемуся в болото узкому клину пустоши, и от оконечности этого клина опять на север – в болото, по болоту к каналам, но уже в том месте, против Липок, где они превращены в немецкий передний край.

– Прямо к немцам, в мешок! – усмехается Кочегаров. – Там есть ячеечка у меня, на двоих как раз. На островочке!

По болотным кочкам и лункам, над всем пространством «нейтральной» зоны поднимается, клубясь под солнечными лучами, легкий туман. Только теперь обратив внимание на него, я понял, о каком паре еще в лесу упомянул Кочегаров. Если б даже сквозь этот пар можно было что-либо различить, глаза вражеского наблюдателя ослепило бы встречное восходящее солнце. Самое время для того, чтобы незаметно подобраться к врагу поближе! Идти затемно – хуже: слишком много насовано тут всяких мин и малозаметных препятствий, ночью, пожалуй, не остережешься!

Впригибку, по ходам сообщения, минуя завалы, подходим к зигзагам передней траншеи, за которой – колючая проволока. Траншея неглубока, окаймлена березовым плетнем-частоколом. Кое-где над ней козырьком надвинуты обрубочки березовых кругляшей, прикрытые свежей еще листвой. Идем по траншее.

Бойцы стрелковой роты здесь, видимо, хорошо знают Кочегарова, пошучивая, здороваются, указывают проходы в заминированном болоте. Кочегаров задерживается у какого-то младшего лейтенанта, приветствующего меня строго официально, а его – попросту и дружески.

– Нуте-ка, товарищ младший лейтенант, украшеньица пристройте нам!..

На каске Кочегарова «вырастает» кустик черники, на моей – зеленый пучок болотной травы.

Против уходящего к немцам клина мы переваливаемся через бруствер первой траншеи, пролезаем в дыру частокола и ползком, от воронки к воронке, от пня к пню, от куста к кусту, отлеживаясь, отдыхая, пробираемся к оконечности клина. Кочегаров отлично знает, куда ползти. Здесь уже некогда разговаривать, здесь надо чувствовать – осязать, слышать, видеть.

– Ссс! – подняв руку, предостерегающе свистит Кочегаров.

Я чуть было не навалился на такую же, как все, сухую подушечку серого мха; но Кочегаров на эту подушечку указал пальцем.

Здесь минное поле. Вглядываюсь: подушечка мха прилажена к земле рукой человека, она прикрывает плоскую железную коробку противотанковой мины.

– Фюить! – снова коротко свистит Кочегаров, и, следя за его указательным пальцем, я уверенно ложусь грудью на соседнюю, такую же, но уходящую корнями в землю подушечку мха.

По пути там и здесь вижу хорошо замаскированные сверху и со стороны противника снайперские ячейки, обращенные вправо к болоту и к каналам. Две последние врезаны под большие пни на узеньком конце клина. Тут – делать нечего! – нам надо, повернув на север, вползти в болото. Вот канавка с коричневой, ржавой жижей. Кочегаров заползает в нее ужом и, зажав под мышку снайперскую винтовку, работая коленями и локтями, стараясь не плескать водой, сразу промочившей его одежду, приближается к намеченному впереди кусту. Тем же способом следую за Кочегаровым. Канавка уводит нас под старое изорванное проволочное заграждение, – оставляем его за собой.

Листочки черники, хорошо привязанные над головой Кочегарова, и пучок болотной травы над моей головой зыблются, и это не нравится моему спутнику. Он и мне велит и сам старается нести голову плавно, как блюдце, наполненное водой.

Березовый куст-место для передышки. За нами теперь уже нет никого. Ясно ощущается, что вся Красная Армия – от боевого охранения перед оставленной нами опушкой до глубоких армейских тылов – теперь уже позади, и что два товарища, только что лукаво подмигнувшие друг другу под этим березовым кустом, отплыли от родных берегов в болотную опасную зону никем не занятого, простреливаемого и с той и с другой стороны пространства.

Но еще дальше! Впереди, наискось, еще один пышный куст. Вырытая под ним продолговатая ямка с нашей стороны чуть различима в траве и цветах. Это – новая снайперская ячейка Кочегарова. Все болото вокруг изрыто: круглые, словно мокрые язвы, воронки, вороночки, обрамленные мелкой, подсыхающей на солнце торфяною трухой.

И снова свист: ст-ст-сью! – на этот раз над нашими головами. Это свистнули между ветвями три вражеские пули. Неужели замечены?.. Припав к траве, застыв как изваяние, Кочегаров быстро поводит спокойными, внимательными глазами. Вся местность вокруг мгновенно оценена опытным взглядом. Нет, враг не таится нигде вокруг, негде ему укрыться.

– Вот тут бы не выказаться! – шепчет, оборотив ко мне лицо, Кочегаров. – А то ежели здесь начнет минами угощать, и схорониться негде! Пошли правее, на мой островок вылезем!

И, извиваясь всем телом, с удивительной быстротой, Кочегаров проползает последние пятьдесят метров, оставшиеся до заготовленной им ячейки. Стараюсь от него не отстать. Никакого островка не вижу, но место здесь чуть посуше. Видимо, это сухое местечко в середине болота Кочегаров и назвал своим «островком».

В ячейке двоим тесновато. Кажется, чувствуешь биение сердца соседа. Лицо Кочегарова в брызгах воды. Вдумчивые глаза устремлены вперед, на кромку канала, лицом к которому мы теперь оказались. Он совсем близко, до него нет и двухсот метров. Этот участок его – уже передний край немцев.

Сразу за каналом – восточная оконечность уходящей между каналами влево деревни Липки. Еще левее, к западу от нас, болото тянется далеко, но в него с юга врезан мыс, такой же как тот, по которому мы ползли, острый, с остатками леса. На оконечности мыса виднеется немецкое кладбище, от него над болотом бревенчатая дорога. На мысу, над дорогой, и на бровке канала видны серые бугорки. Это – первая, изогнувшаяся дугой траншея фашистов. Мы действительно заползли к врагу в некий мешок, а «нейтральный» участок канала, пересекающий впереди болото, теперь приходится правее нас.

Можно только догадываться, что враг наблюдает, и кажется странным, как это он не заметил тебя, пока ты полз по болоту… Но тихо… Так тихо вокруг, словно врага и вовсе не существует… Светит благостное, мирное солнце. Листья березового куста девственно зелены. Их немного, этих кустов, на болоте – здесь и там, одинокие, они раскиданы яркими пятнами над болотными травами и лунками черной воды.

Наша ячейка под кустом обложена по полукругу кусками дерна, на них, как и на всей крошечной луговинке вокруг куста, замерли на тонких стебельках полевые цветы. Они дополнительно маскируют нас.

Кочегаров осторожно просовывает ствол винтовки под листву куста, между двумя продолговатыми кусками дерна, заранее заложенными иод углом один к другому, чтобы ствол можно было поворачивать вправо и влево. Таких амбразур у нас две: одна открывает сектор обстрела на канал – на деревню Липки, другая – на мысок с кладбищем.

Даже звук отщелкиваемого мною ремешка на футляре бинокля здесь кажется предательски громким. Стрелять должно только наверняка и так, чтобы зоркий враг не заметил ни вспышки, ни легкой дымки пороховых газов. Вот почему мне, новичку, конечно, и не следовало брать с собой винтовку. Стрелять будет только Кочегаров, а мой пистолет, как и наши гранаты, мог бы понадобиться лишь в неожиданном, непредвиденном случае, если б возникла нужда драться с оказавшимся рядом врагом в открытую, дорого продавая свою жизнь. Но на такой случай опытный снайпер Кочегаров и не рассчитывает: все у него должно получиться как надо, только – терпение (или, как говорит он, – «терпление»)!