Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

2

Вокруг озера была устроена пешеходная дорожка, терренкур, усыпанная чуть похрустывающим белым кварцевым песком. Кое-где она несколько отдалялась от берега, по-видимому, лишь для того, чтобы опуститься в неглубокий овражек, а потом взобраться на горку. Вдоль дорожки строго, как часовые, стояли тонкие столбики с указателями по маршрутам, какое больным пройдено расстояние и каков в этом месте угол спуска или подъема. Маршрут номер один, самый длинный - замкнутое кольцо, - предполагал трехчасовую прогулку. Андрею по этой же дорожке был разрешен лишь маршрут номер четыре - часть кольца. Возле столбика, на котором парадно сияла покрашенная белилами табличка, растолковывающая, сколько сотен метров до нее от главного корпуса и сколько минут идти до этого столбика, Андрей должен был повернуть и двинуться в обратном направлении. Туда и обратно ровно полчаса. Впрочем, не возбранялось прошагать и до следующей отметки, однако с тем непременным условием, что там больной должен присесть на скамью, вынесенную к самому урезу воды и окруженную кустами желтой акации, отдохнуть не менее часа.

Андрея это забавляло. Такие бы "терренкуры" ему выпадали в тайге! И в первый же выход он сделал "кольцовочку" вокруг озера, затратив на это всего два часа и двадцать минут. Сердце ощутимо постукивало, но на горных перевалах оно стучало куда чаще и резче.

Приятно ступалось по мелкому кварцевому песочку, от озера тянуло слабым запахом тины, застоявшейся в прибрежных камышах, а само озеро, чистое, словно большое круглое зеркало, переливалось под солнцем бесчисленными огоньками. В плотных зарослях цветущей акации, аккуратно подстриженной поверху, мельтешили какие-то маленькие крылатые существа. Налетал неожиданный порыв ветра и выгонял их из своего убежища, уносил вдаль. Где-то поскрипывали уключины весел - лодочные прогулки тоже входили в комплекс лечебных процедур - и доносились веселые женские голоса. Клонило в дремоту.

И уже на третий или четвертый день, делая вокруг озера свою крамольную "кольцовочку" вместо предписанного маршрута номер четыре, Андрей с изумлением отметил, что потратил на ходьбу два часа двадцать восемь минут, хотя никак не стремился замедлить шаги. Что же, лень или усталость, что ли, начали его одолевать? То, чего он боялся больше всего в жизни. А когда к исходу второй недели длительность "кольцовочки" увеличилась и еще на четыре минуты, Андрей дал себе слово, что в санатории больше он не ездок. Неважно, какие там выводы делают врачи, он знает: тех сил, какие ему нужны, он здесь не наберется. Не отдых ему нужен, а нагрузка. Не отступление от достигнутого, а движение вперед. И все меньше он стал считаться с тем, что назначали ему врачи.

Не бунтуя против их предписаний, понимая, что переспорить врачей невозможно, он попросту главным консультантом сделал самого себя. И ему казалось малосущественным, что, снимая чуть не ежедневно электрокардиограммы и сравнивая их, прослушивая на утренних обходах тоны его сердца, врачи имеют перед собой не совсем того Путинцева, который записан у них в истории его болезни.

Соседом по палате у Андрея оказался заведующий лабораторией одного научно-исследовательского института. Молодой, быстрый на слово и дело. Утром при первом всхлипе баяна, вызывавшего на зарядку, он так и взлетал с кровати. Натягивал синее спортивное трико с двойными белыми лампасами и, припрыгивая, выскакивал за дверь. На бегу делал ручкой:

- Догоняйте, Андрей Арсентьевич!

Всеми мерами он старался подчеркнуть свое физическое превосходство над каким-то не очень гибким на гимнастических снарядах, угрюмым художником, дичащимся веселого общества.

Он, когда медсестра привела Андрея в палату, и представился весьма энергично:

- Герман Петрович Широколап. - И скользнул небрежным взглядом сверху вниз по фигуре Андрея. - Поскольку вы этак лет на "надцать" старше меня, называйте Герой. Работаю - нет! - заведую одной лабораторией НИИ охраны природы.

Андрей назвал себя. И немного стеснительно добавил, что он художник. С незнакомыми людьми он всегда стеснялся говорить о своей профессии.

- А-а, - несколько разочарованно протянул Гера. - По вашему виду я подумал: академик... Или изобретатель. Вы с сердцем или без сердца сюда пожаловали?

- То есть? - не понял Андрей.

- Это я сам такую шутку придумал. "С сердцем" - значит с больным сердцем, лечиться, а "без сердца" - просто отдохнуть, поднабраться сил. Я, например, без сердца.

- Да, теперь я вижу, - сказал Андрей. - Шутка превосходная. Извините, не смеюсь только потому, что вообще редко смеюсь.

- Мама таким родила? - спросил Гера. И крутнулся на одной ноге.

- Нет, это потому, что я "с сердцем". Каким же образом, если "без сердца", вы сюда путевку приобрели? И зачем? Ведь отдыхать вам среди "бессердечников" было бы куда интереснее.

- Ну-у, Андрей Арсентьевич. - Гера вытянул губы. - Во-первых, путевку я не приобретал, а выдали мне ее бесплатно; во-вторых, бессердечники - их тут полным-полно - создают исключительно жизнерадостный фон для таких, как вы. Понимаете? Мы необходимая часть пейзажа, климата. А следовательно, входим в состав главнейших лечебных факторов курорта. Вот так, Андрей Арсентьевич. Ночью у вас часто бывают приступы? - И пояснил: - Это я к тому: повезло или не повезло мне на соседа по палате. Чур, не сердиться: я опять шучу.

- Вам очень повезло, - сказал Андрей. - И мне повезло. Такого великолепного шутника встречать мне еще не приходилось.

- А знаете, Андрей Арсентьевич, я вас насквозь, как на рентгене, вижу. - Гера слегка прищурился. - Вы сейчас думаете: "Какой дурак этот Широколап, как может он заведовать лабораторией в НИИ?" Рассею сразу ваши сомнения. Во-первых, если бы вы оказались академиком, никаких глупостей я бы себе не позволил, художник же - творческая душа! - ему типаж нужен. Во-вторых, у своего начальства я на хорошем счету, моя лаборатория в числе передовых, чему свидетельством и выданная мне как поощрение бесплатная путевка. Опять луч рентгена: а вы сочли меня за ловкача. Вот так, Андрей Арсентьевич, сознайтесь. В столовой - не откажетесь? - будем тоже сидеть вместе. Как раз есть свободное место за моим столиком. А практически пока только вдвоем, потому что другие двое - супруги Зенцовы - постельные. Но, между прочим, тоже бессердечники.

- Почему же тогда они постельные?

- От избытка жизнерадостности. Катались вечером по озеру, как раз посреди озера лодка перевернулась, а пловцы они неважные, от перевернутой лодки не решились оторваться. Вот и мокли до полуночи, пока их не выручили. А теперь температурят.

- Да как же это, до полуночи! На лодочной станции сторож есть...

- Художник! - с сожалением сказал Гера, разумея Андрея. - И, по-видимому, непьющий. А сторож не художник. И пьющий. Ну, что вы сейчас намерены делать? И вообще в свободное время? В теннис играете?

- Нет.

Гера безнадежно махнул рукой.

- Да вам, пожалуй, и не разрешат. Порекомендуют кольца на колышки набрасывать. Для развития мускулатуры. Или... рисовать будете?

- Возможно. Я люблю уединение, тишину.

- Ко-нечно. Если у вас пороху хватит дойти, по ту сторону озера есть чудесные местечки. И шишкинские и левитановские. Словом, вид на озеро и обратно. На случай дождя, спрятаться, небольшие беседки. Правда, ветром их насквозь продувает. Хотите, провожу?

- Спасибо, найду и сам. Люблю делать открытия.

- Пожалуйста. Я побежал на корты. За обедом встретимся. Диетсестру я предупрежу, чтобы вас за наш стол посадила.

Попрыгал на коврике, делая разминку, и умчался.

Гера и за обедом без конца балагурил, перекликался с обедающими за соседними столами, и, хотя он объяснил Андрею, что в санатории находится всего восьмой день, было видно, что здесь он, что называется, свой человек. Андрею это не нравилось, от слов Геры отдавало рисовкой, бахвальством. Но вдруг его тон речи круто менялся, он принимался разговаривать очень серьезно об очень серьезных вещах, и тогда Андрей виновато думал, что нельзя о человеке судить по первому взгляду.

Однако и "по второму взгляду" после продолжительного с ним общения Гера, Герман Петрович, не стал более понятен Андрею. Иногда он казался ему, что называется, рубахой-парнем, простодушным и открытым, разве что чересчур несдержанным на язык, иногда же человеком себе на уме, ловко играющим под простачка.

Слушать беспредметную вечернюю болтовню Геры в постели, когда погашен свет, Андрею было скучно и неинтересно. Единственно из деликатности только он изредка произносил короткие слова вроде "Вот как?", "Да?", "Любопытно", назначение которых было дать понять Гере, что он не спит. Но бывало и так, что Герины категорические приказы "закройте окно", "подайте мне книгу", "никаких, поехали кататься на лодке" прямо-таки болезненно обжигали.

Гера любил много рассказывать о себе, но какими-то маленькими сценками из жизни, которые, если бы сложить вместе, отнюдь не давали связного представления ни о его работе, ни о его семье, ни о нем самом. Случалось, что рассказанное им противоречило одно другому, но устранять эти противоречия Андрей не считал нужным. Закончится срок пребывания в санатории, и пути их навсегда разойдутся.