Силы неисчислимые - Александр Сабуров

Лежу, бездумно рассматриваю старинные росписи на стенах и потолке, пытаюсь хоть на какие-то мгновения отойти от многослойных партизанских забот. Не спится.

Бородачев тоже ворочается с боку на бок.

— Разве тут заснешь, — поднялся он, — уж слишком много святых глаз за тобой наблюдает.

И мы снова заговорили о наших партизанских делах. Решили созвать первый за время рейда командирский совет.

Собрали командиров и комиссаров батальонов. Все стараются держаться бодро, спокойно. Но сказываются и усталость, и нервное напряжение. И разговоры вертятся вокруг одного и того же вопроса: что будем делать, если фашисты обрушат на нас крупные силы?

Но все приходят к мысли, что, если бы оккупанты были лучше осведомлены о наших возможностях и планах, они давно бы нанесли нам удар. Но мы научились обманывать врага, он до сих пор не может определить направление нашего движения. Всматриваюсь в лица товарищей, вслушиваюсь в их выступления.

Правы друзья: нам необходимо и впредь делать все, чтобы водить врага за нос, создавать ему как можно больше затруднений в переброске войск по бездорожью, пусть он больше сил тратит на охрану своих коммуникаций и важнейших объектов.

Вывод напрашивался сам собой: нам и впредь надо не только отсчитывать километры пути по фашистскому тылу, но и беспрерывно угрожать гарнизонам противника.

Выступления командиров и комиссаров радовали. Товарищи самым решительным образом высказывались за максимальное приближение к железной дороге Гомель Брянск, по которой немцы осуществляли интенсивную переброску важнейших стратегических грузов. Пусть враг дрожит за свои коммуникации!

— Если заставить противника, — говорил Боровик, — гнаться за нами пешком, могу заверить, что больше тридцати километров он по такой грязи за день не осилит. А если это так, то он будет опаздывать со своими ударами больше чем на сутки.

— А мы можем, — сказал Павел Рева, — увеличить ночные переходы еще на пять — десять километров.

Поступило предложение большую часть нашей пехоты посадить на колеса.

— Трудно будет пробиваться через болота, — возразил Бородачев, — к тому же нам предстоит пересекать железные и шоссейные дороги. При нашем обозе эта операция каждый раз займет не меньше часа, а если увеличить число повозок вдвое, то мы, пожалуй, промурыжимся до самого утра. При этом уже подсчитано, что за каждый ночной час по автостраде проходит в среднем до двадцати машин, а по железной дороге — один-два эшелона.

— Мы можем использовать эти повозки, пока будет возможность, — сказал Иванов, — а случится заминка, бросим их — и вся забота.

Интересные соображения высказал и Константин Петрович Петрушенко, поделившийся планами своей оперативной части.

— Нам уже удалось навязать врагу такой поток ложной информации, что его агентура не всегда поспевает разобраться, что к чему. Мы и впредь будем вести эту работу, чтобы полностью дезинформировать и запутать вражескую разведку.

После командирского совета Богатырь задержал у себя комиссаров и секретарей партийных организаций отрядов для отдельного разговора, связанного с политическим обеспечением рейда. Были обсуждены вопросы пропаганды и контрпропаганды, работы с населением, выпуска газет и листовок. Особое внимание было уделено дальнейшему повышению дисциплины и бдительности.

Уезжаю в Понорницу. Штаб Федорова разместился в здании школы, где до этого немцы готовили руководящий состав полиции. Иван Филиппович доложил, что, разгромив гарнизон, его бойцы захватили тридцать пленных. Кстати пришелся и переводчик. Через него удалось связаться по телефону с немецким комендантом города Холмы, которому Федоров представился как начальник полиции Понорницы. Иван Филиппович бойко отрапортовал, что партизаны, дескать, пытались атаковать гарнизон, но были отброшены и теперь обстреливают райцентр артиллерией. В ответ на это немецкий комендант города Холмы выразил желание помочь собрату по несчастью. Он пошлет ему на выручку свою кавалерию. Федоров рассыпался в благодарностях и тут же подсказал, как лучше добраться конникам до райцентра: «Пусть ваши всадники движутся по балке, которая упирается в самую Понорницу, так будет безопаснее, они не попадут под партизанский обстрел».

Когда я приехал, партизаны уже разделались с этой фашистской кавалерией и вылавливали ее жалкие остатки.

Очень скоро немецкий комендант узнал, кто его водил за нос. Потеря сотни лучших головорезов так потрясла фашиста, что он не выдержал и сам позвонил в Понорницу. Его телефонный звонок прервал нашу беседу с Федоровым. Вызванный переводчик выслушал длинную тираду, настолько громкую, что телефонная трубка трещала и хрипела. Пояснил нам:

— Комендант спрашивает, всех ли мы перебили или все же партизаны иногда кого-нибудь берут в плен.

Мы утешили коменданта, что тех, кто сдается, мы оставляем в живых. «Но среди моих рыцарей, надеюсь, не нашлось таких подлецов». — «Нашлись, отвечаем, — и порядочно». — «Хочу поговорить хоть с одним из них». Вызываем пленного конника. Комендант расспрашивает его, как партизаны обращаются с пленными. Тот отвечает, что очень хорошо. И тогда комендант посоветовал ему и другим пленным… «самим повеситься: родным будет легче, если в списках будет значиться, что вы погибли от рук партизан».

Закончив разговор с пленным кавалеристом, немецкий комендант вновь обратился к Федорову: «Я собираюсь прибыть к вам утром на завтрак, чтобы лично отблагодарить за гуманное отношение к моим солдатам». И еще прибавил: «Надеюсь, и ваш Сабуров будет на этом завтраке и разделит с нами эту очень веселую трапезу». После этого он дважды повторил, что наше сопротивление бесполезно, и поэтому он рекомендует нам хорошо выспаться перед исторической встречей, так как никакие предпринятые нами за ночь меры все равно не спасут нас от его крепких объятий.

Доводилось мне встречать много разных нахалов. Но этот всех перещеголял. Разжег он меня. И я ставлю Федорову задачу: с ходу овладеть Холмами. Иван Филиппович воспринял приказ с нескрываемым энтузиазмом. Договариваемся, что ему будет придана артиллерия, а в случае осложнений к Холмам будет направлен отряд Ревы.

9-й батальон вечером тронулся в дорогу. Как и раньше, параллельно с ним двигались две другие колонны. По пути партизаны сметали мелкие вражеские гарнизоны, захватывали склады и раздавали их содержимое населению.

В полночь я догнал 8-й батальон и вместе с Ревой поднялся на возвышенность. Пройденный нашими тремя колоннами путь теперь был прочерчен уже не только на нашей штабной карте. Мы сделали его зримым и ощутимым для всех. Враг следил за нашим движением с ужасом. Народ — с радостью и надеждой. Мы шли по своей земле. Шла партизанская рать, могучая, неисчислимая, потому что ее питали силы народа. Хотя мы очень строго отбирали людей, отряды наши росли с каждым днем. Мы шли вперед все увереннее, сами уже навязывая противнику бой, но враг все реже решался на открытые стычки. В последнее время мы нигде не встречали активного противодействия. Мы даже перестали выставлять боковые заставы, ограничиваясь постановкой мин.

А у меня из головы не выходит разговор Федорова с комендантом Холмов. Нет, надо проучить фашистского задиру. Мне так захотелось увидеть этого мерзавца у нас в плену. Тороплю Реву. Едем на позиции нашей артиллерии, которой предстоит обстреливать Холмы. Рева предлагает дорогу покороче, соглашаюсь с ним. В темноте натыкаемся на какой-то дом. За ним смутно виднеются другие постройки. Останавливаем лошадей, ординарцы отводят их в сторонку, а мы осторожно стучим в окошко. Ответа нет. Стучим настойчивее. Наконец со двора доносится старческий кашель, и вскоре перед нами появляется согбенный дед. Спрашиваю его:

— Это что за хутор?

— Какой-такой хутор? — ворчит дед. — Это же город. Холмы!

Спасибо темноте — она скрыла нашу растерянность и преглупейший вид. Оказывается, не комендант к нам, а я сам чуть не прибыл к нему на обещанный завтрак…

Город спит. Нигде ни огонька. Постепенно прихожу в себя. Раз здесь все спят безмятежно, значит, нападения не ожидают. Спрашиваю старика:

— Где у вас находится комендатура? Нам нужно срочно найти немецкого коменданта или начальника полиции…

Ответ снова ошарашивает нас:

— Комендант вчера еще уехал. Полицейские согнали из деревень лошадей с повозками, быстро погрузились и помчались на Корюковку. В нашем городе никакой власти сейчас нет…

Я бы с удовольствием продолжил разговор со стариком, но, взглянув на часы, с ужасом вижу, что вот-вот наша артиллерия начнет обстреливать город. Остановить этот обстрел нам уже не успеть. Ничего себе ситуация! Чего доброго, отвертевшись от коменданта, угодишь под свои собственные снаряды! Велю старику обойти соседей, сказать, чтобы все прятались в погреба.