Под крыльями — ночь - Степан Швец

Они сопровождали меня до самого дома, расспрашивая о летчиках, о фронте, о боях. Наша процессия вызывала у встречных уважительные улыбки. И пришли на память те первые дни войны, когда — это было в начале июля 1941 года — в ожидании назначения я три дня пробыл в Москве. В каждом взгляде я, офицер, видел как бы упрек. Мне казалось, меня обвиняют в том, что я не уберег Родину от постигшего ее несчастья, не сумел остановить и отбросить врага. Мучительным испытанием было читать в каждом взгляде такие мысли, и я опустил глаза. Я желал тогда одного — поскорее уехать на фронт.

Конечно, теперь, как и тогда, каждый прохожий озабочен своими делами, и всё то, что мне казалось, было, вероятно, порождено моей фантазией, но шагать сегодня по Москве на виду у людей мне было куда приятнее, чем тогда. Шагать и размышлять.

А поразмыслить было о чем. О времени, о родной стране, о себе.

Кто я? Сын потомственного крестьянина-батрака, сам пастух и батрак, и быть бы мне всю жизнь батраком, если бы не те коренные социальные преобразования, которые принесла Великая Октябрьская социалистическая революция. Она пробудила и направила на борьбу за социализм бурную энергию моего поколения. Коммунистическая партия вдохновляла нас на труд и на подвиги, помогла осознать величие поставленной цели и путь, ведущий к победе.

Я вспомнил свое далекое детство, проведенное в нужде и бедности. Саманная хата с маленькими оконцами в глубоких, как поры, проемах и плесенью по углам. Хата, в которой ютилось нас со взрослыми одиннадцать человек. Здесь я родился, отсюда провожали отца и дядю Андрея на первую мировую войну. Из этой хаты меня с отцом мама со слезами провожала на гражданскую войну, когда белогвардейцы наступали. Из этой хаты я ушел на шахту.

Вспомнил свою маму. Маленькая, худенькая, с теплыми и ласковыми глазами… Всю жизнь она мечтала выбраться из нужды и жить «по-человечески», как она выражалась.

И еще она мечтала увидеть своего сына «настоящим парнем». Понятие это в представлении мамы вмещало все лучшие качества — мужество, смелость, силу, чувство человеческого достоинства.

— Я в тебя верю, — говаривала она. — Ты будешь таким героем, как твой дядя Никон. Ты должен быть таким. Честным, трудолюбивым и смелым.

Наставление мамы я пронес через всю свою жизнь.

Не дождалась мама. Непосильный труд крестьянки, хроническая, нужда и белогвардейские нагайки рано свели ее в могилу. Мне было тогда семнадцать лет. Вскорости я стал горняком. Я был счастлив, когда удалось поступить на работу на шахту имени Клары Цеткин, бывшую «Дагмару» — одну из старейших шахт Донбасса.

Из всех горняцких специальностей меня привлекла профессия коногона. Привлекало в ней сочетание чего-то степного, крестьянского — лошадь, запахи сена, лошадиного пота и навоза — с шахтерским…

Лошадь в шахте работает без уздечки, в Легкой шлее. Увертливая, умная и послушная, она полностью доверяет коногону, а коногон доверяет ей. Шахта старая. Перегоны длинные, до двух километров. Для облегчения перевозок горизонтальные выработки проходят с небольшим уклоном к стволу.

Вихрем несется груженный углем состав. От первого же толчка лампочка гаснет (электрическое освещение только на шахтном дворе). Коногон, распластавшись, лежит на двух вагонетках, тех, что ближе к лошади.

Почва зыбкая, пучится. Кровля местами нависла так низко, что лошадь пробегает это пространство как бы на полусогнутых ногах, пригибаясь, а коногон в это время, держась руками и носком ноги, свисает с вагончиков в сторону. Но вот вагончики прижимает к самым столбам, и коногону нужно успеть забраться на вагончики или свеситься на другую сторону. И всё это в темноте. Только фосфоресцирующие гнилушки да еще какие-то неуловимые признаки помогают ориентироваться в этой кромешной тьме.

Дорога неровная, рельсы кое-где разошлись. Вдруг остановка — вагончик «забурился», то есть сошел с рельсов. А ведь он тяжелый, одному человеку не справиться. Помогает неизменный друг — лошадь. Приказываешь «кругом!» — и она уже стоит головой к вагонеткам. По слову «грудью!» нажимает на вагончик, он немного приподнимается, и ты ставишь его на рельсы. Поехали дальше. Стрелочник дает свободный путь. Справа и слева стоят составы. Между твоим составом и соседним расстояние не более семидесяти сантиметров. В нужном месте подаешь команду «с пути!» Лошадь уже навострила уши, ждет этой команды. Она мгновенно поворачивает влево и, сложив все четыре ноги в один узелок, этаким пируэтом разворачивается на сто восемьдесят градусов, коногон успевает снять крюк упряжки с передней вагонетки, а состав по инерции продолжает двигаться до положенного места.

Ловкостью, проявленной на финише, определяется степень мастерства коногона. Здесь должно быть всё рассчитано. Как при посадке самолета.

Давным-давно нет на шахтах коногонов, но в то время, о котором я рассказываю, без их участия невозможно было представить себе добычу угля. Это была тяжелая, но зато и уважаемая профессия.

С шахты меня послали на рабфак — учиться. После рабфака — горный институт в Донецке. Незабываемое, решающее событие в жизни — вступление в партию. И вскоре — по специальному набору — призыв в Красную Армию.

Армии нужны были грамотные люди, а их было ой как мало.

Вызов в горком партии. Медкомиссия. Вслед за тем — разговор с представителем военной школы летчиков.

— Медицинская комиссия признала вас годным к службе в Красной Армии. Вам предстоит учиться в военной летной школе. Как коммунист и по другим статьям вы нам подходите. Как вы относитесь к нашему предложению?

— Я коммунист. Если партия находит, что я там буду более полезен, я готов.

Так я стал летчиком…

Незаметно в сопровождении пытливых мальчишек подошел к дому. А дома уже ждут. Скромно, но по-праздничному накрыт стол. Жена и дочь встретили, поздравили.

Так не раз встречали они меня и до воины, когда я прилетал из дальнего рейса. И на душе как-то по-домашнему приятно. К обеду приглашены и соседи.

А после обеда сосед Григорий Карпович и говорит:

— Ну, Степан, собирайся, поедем докладывать члену правительства — товарищу Москатову.

— Как докладывать, зачем? Никуда я не поеду.

— Слово давал?

— Ну, давал. Так вроде положено, а зачем ехать? Как-то неудобно. Не сочли бы…

— Да ты понимаешь, с кем имеешь дело? С членом правительства. Дал слово — выполни. Выполнил — доложи. И ты обязан доложить, иначе покажешь свое неуважение к члену правительства и, стало быть, бестактность.

Пришлось согласиться. Петр Георгиевич был нездоров, и жена и невестка сопровождали его в больницу. Мы встретились при подходе к дому.