Я был адъютантом генерала Андерса - Ежи Климковский

Два полка дивизии расположились в районе деревни Благовещенки, где было довольно терпимо, вблизи протекала речка и окрестности выглядели довольно приятно. Один полк разместили в деревне Сузаки. В самом городке Джалал-Абаде остановилось командование дивизии и его службы.

Войска перемещались на новое место пребывания в товарных вагонах, оборудованных нарами и печками. Когда выезжали, стояли сильные морозы, а подъезжая к новым местам, солдаты стали снимать шинели, было дождливо и пасмурно.

Путь из Европы в Среднюю Азию через Уральские горы, степи Казахстана и через совершенно неизвестные области проделали отлично и в хорошем настроении.

Доехали успешно. Когда 15-й полк прибыл в Джалал-Абад, он после выгрузки прошел по городу сомкнутым строем с оркестром, с песнями, веселый.

Воинские части стали на юге бурно разрастаться, огромное число скопившихся там людей уже с поздней осени группами вступали в армию. Доклады поступали еще в штаб в Бузулук, который пока не снимался со своего места.

Штаб выдвигал все большие требования. Андерс напоминал о вооружении 6-й дивизии. Когда полковник Волковысский спрашивал, когда войска смогут пойти на фронт, Андерс давал уклончивые ответы. Обстановка была неясной.

Чтобы хоть немного смягчить трения, вновь возникшие между штабом польской армии и представителями Красной Армии, в Бузулук в конце января приехал полковник Евстигнеев, заместитель генерала Памфилова.

На совещании, состоявшемся в Бузулуке в кабинете командующего Польскими вооруженными силами в СССР, присутствовали Андерс, Богуш, Окулицкий и я, с советской стороны — полковник Евстигнеев, полковник Волковысский и еще один офицер.

Обсуждали вопросы обучения. Евстигнеев обратил внимание на то, что подготовка молодого солдата занимает около трех месяцев. Столько времени продолжается период обучения советского молодого солдата, а того, кто является старым солдатом обучать, собственно, нет необходимости, а лишь, как он выразился, «напомнить ему о службе». Обсуждали вопрос боевой готовности Польской армии. Андерс заявил, что точной даты назвать не может, поскольку хорошо не знает, что делается на юге, где должны создаваться новые формирования, знает лишь одно: туда прибывает много нового пополнения. Затем затронули вопрос продовольственного снабжения. Евстигнеев заявил, что снабжение будет проводиться на основе ранее определенного количества. Затронули также вопрос призыва в армию, и тут Андерс выступил с весьма странной просьбой: не направлять к нему польских граждан из национальных меньшинств, прежде всего евреев, а затем украинцев и белорусов. Когда Евстигнеев заметил, что это вел польские граждане, и в польско-советском договоре сказано о том, что в Польскую армию будут приниматься все граждане Речи Посполитой, Андерс ответил, что евреев так много, что они заполнят собою всю армию, их наплыв изменит характер армии. Перед войной в Польше евреев в армии было около трех процентов, а сейчас их насчитывается, вероятно, больше двадцати. Это он считает недопустимым. Далее он утверждал, что не уверен в украинцах, как будут вести себя они на фронте, опасается, что во время боя станут переходить на немецкую сторону. Могут вести враждебную пропаганду против Советского Союза, что потом отнесут на счет Польской армии. Одним словом, он как командующий хотел бы иметь с точки зрения национальной армию однородную, за которую он мог бы нести полную ответственность. Евстигнеев предложил Андерсу представить по этому вопросу свои соображения в письменном виде, поскольку он не уполномочен сам этого решать. Заметил, что подобные предложения могут в призывных комиссиях вызвать замешательство: они не сумеют объяснить польским гражданам, почему их не принимают в армию.

Вследствие такого выступления Андерса временно приостановили прием призывников: инструкции, направленные по этому вопросу призывным комиссиям, создавали возможность для больших злоупотреблений, насаждали в армии антисемитизм. Кроме того, таким выступлением Андерс разделил польских граждан на две категории, что с политической точки зрения являлось абсурдом, не говоря уже о том, что тем самым приток в нашу армию уменьшался на много тысяч человек.

Посол Кот, не знал существа вопроса, 8 февраля 1942 года, то есть спустя каких-то две недели после упомянутого совещания, телеграфирует Сикорскому:

«Советы усилили свою подозрительность в отношении армии и мы чувствуем их желание искусственно ограничить приток солдат в армию...»

На основании инструкции Андерса некоторые офицеры (главным образом председатели призывных комиссий) издали приказы, запрещающие принимать национальные меньшинства в армию.

Посол Кот, который случайно получил такой приказ, подписанной полковником Клеменсом Рудницким, вмешался в это дело и телеграфировал Андерсу 17 февраля:

«...Приказ полковника Рудницкого, запрещающий призыв в армию национальных меньшинств, так сформулирован в отношении евреев, украинцев и белоруссов, что советские органы интерпретируют его как запрет польских властей допуска этих национальностей в армию. Мы засыпаны жалобами и протестами лиц этих национальностей против подобной позиции командования. Нельзя ли найти какую-то форму исправления этого приказа, что позволило бы обиженным понять, в чем дело?»

Андерс приказал не отвечать на телеграмму, он лишь рассмеялся и сказал, что Рудницкий мог бы написать приказ умнее.

После совещания атмосфера сотрудничества испортилась. Отношение Андерса к вопросу о готовности армии свидетельствовало о том, что на поляков рассчитывать нельзя. Это вызвало со стороны советских властей недоверие к нам.

В такой обстановке в первых числах февраля командование армии переезжало на новое место под Ташкент, в Янги-Юль.

Сразу же после нашего приезда явился обещанный подполковник Гулльс. С этого момента Гулльс не отступал от Андерса, жил в штабе, питался у генерала и вскоре начал осуществлять свои планы, исподволь навязывая свою волю. Стал как бы его английским опекуном, что, впрочем, принималось генералом весьма охотно.

Сразу же был обсужден вопрос об эвакуации части воинских формирований в Иран. В соответствии с заключенным соглашением две тысячи летчиков и двадцать пять тысяч солдат направлялось в Англию и на Ближний Восток. Это должно было произойти лишь тогда, когда воинские части в Советском Союзе будут доведены до девяноста шести тысяч человек.

Вопросами эвакуации и вывоза людей с этой поры стал заниматься подполковник Гулльс, а Андерс официально перестал в них вмешиваться. Решили, что так будет лучше. Одновременно Гулльс уговаривал Андерса поехать на Ближний Восток и в Англию. В этом направлении генерал начал предпринимать меры, направив Сикорскому телеграмму с просьбой разрешить выезд в Лондон для обсуждения срочных военных дел. Через несколько дней пришел от Сикорского ответ — если Андерс считает необходимом, то может приехать. А в это время — примерно 15 февраля — Гулльс вылетел в Москву к шефу военной миссии генералу Макфарлану для обсуждения вопроса эвакуации на Ближний Восток двадцати семи тысяч человек. По дороге заехал в Куйбышев к послу Коту и проинформировал его об этих делах. Посол Кот считал, что до отлета в Лондон Андерс обязан быть в Москве и обстоятельно обсудить военные вопросы. При этом он заметил, что было бы хорошо, если бы он вместе с Андерсом также поехал в Москву, и в связи с этим направил Андерсу 20 февраля следующую телеграмму: