Харьюнпяа и кровная месть - Матти Йоэнсуу

Что сказала бы Хулда? И Калле? И Орвокки — тем более что она опять в положении, хотя это еще и не заметно. Ноги Сашки молотили землю, сердце билось, в горле свистело.

Такси! Оно еще далеко, но едет сюда, и на крыше горит желтый огонек — значит, свободно. Сашка выскочил на середину мостовой и дико замахал руками, всхлипывая от облегчения. Это был красный «мерседес», он приближался. Водитель заметил Сашку, зажег сигнальную лампочку и подъехал к обочине. Сашка подбежал к машине. Открывая дверцу, водитель согнулся. Сашка схватился за ручку.

— Погоди-ка! — сказал таксист, и Сашка понял, что он разглядывает его, заметив, как Сашка вспотел и как тяжело дышит. Это был молодой парень со светлыми усами, прыщавый. Вдруг лицо его приняло новое выражение — такое, какое у них всегда бывает, когда они видят цыгана, — казалось, он надел маску, глаза стали какими-то рыбьими. Он даже не дал открыть дверцу. — Чего тебе?

— Подвезите!

А чего это у тебя такой вид, точно ты от кого-то удираешь? Натворил чего?

— Нет, нет, боже упаси! Мне просто домой надо!

Сашка стал нетерпеливо перебирать ногами, не в силах успокоиться, руки его тоже двигались, стараясь открыть дверцу.

— Не дергай, приятель! Признавайся — чего натворил?

— Ничего. Добрый господин водитель, мне надо ехать, я ужасно тороплюсь…

— А деньги у тебя есть?

— Есть. Нет… они остались у Фейи. Но Хулда заплатит, когда мы приедем, она обязательно заплатит, поверьте, добрый господин водитель…

— Как же — Хулда заплатит, а Аллан даст моей лошадке сена… Пардон, у меня уже есть заказ.

— Неправда! У вас огонек горит и счетчик не включен…

— Промой уши, парень. Я сказал — у меня заказ.

Водитель захлопнул дверцу, и Сашка едва успел отдернуть пальцы. Он снова схватился за ручку, но таксист нажал на кнопку — дверной замок щелкнул, потом он погасил огонек и включил счетчик.

— Я нуждаюсь в помощи! Фейю застрелили… они и меня поймают!..

Сашка держался за ручку и стучался в стекло, он побежал рядом с машиной. Водитель прибавил газ, машина набрала скорость, Сашка споткнулся, руки обожгла боль, и он шлепнулся посреди мостовой. Такси удалялось, оставляя за собой шлейф черного дыма.

На другой стороне дороги остановилась зеленая «шкода». В ней сидели мужчина и женщина, они с удивлением смотрели на Сашку, но из машины не вышли. Сашка с трудом встал на ноги и захромал в сторону «шкоды»; колено саднило, но хуже всего было ладоням — асфальт оставил на них множество ссадин. Водитель опустил окошко.

— Вы видели? — всхлипнул Сашка.

— Да нет. Мы остановились посмотреть, что там с такси непонятное… Случаются ограбления…

— Вы заметили его номер?

— Не обратили внимания. Ни к чему было… не хочется впутываться.

— Пекка, поехали! — вмешалась женщина.

— Ну ладно, не так уж это важно, — вздохнул Сашка, почувствовав вдруг страшную усталость. — Будьте добры, отвезите меня на Козью гору. В переулок Мадетоя, совсем рядом с вокзалом…

— Пекка! Я боюсь…

— Нам в другую сторону. Мы сворачиваем на следующем перекрестке. Как-нибудь в другой раз…

Сашка ничего не сказал. Он заставил свои ноги побежать, но бежал с трудом, задыхаясь и, как ни старался, двигался медленно. «Шкода» проехала мимо него, перекресток она миновала — ее задние огни понемногу уменьшались, пока совсем не исчезли вдали.

Сашка прислонился к двери. Он почувствовал запах дома — знакомый, успокаивающий, и ему вдруг показалось, что он никуда не уходил и ничего не случилось; но тут он снова все вспомнил. Ему захотелось крикнуть: «Фейю убили!» — но он сдержался: это было бы постыдно, не по-мужски, да и вообще нельзя — дети проснутся и поднимут рев.

В ванной кто-то был. В дверную щель пробивался свет. Слышался плеск воды и мурлыкающее пенье — это, наверно, Орвокки, должно быть, стирает, не успела раньше — Хулда ей не позволяла. Но почему именно она? Почему бы ей уже не спать?

На кухне тоже не спали — там горела маленькая лампочка. Луч света освещал спящего Алекси и Сашкину постель, уже приготовленную на полу рядом с Алекси. Из кухни донесся вздох, скрипнули ножки стула — это не спала Хулда. Сашка двинулся с места. От облегчения, что добрался до дому, что Хулда не спит, он едва не расплакался. Проглотив слезы, он остановился на пороге кухни.

Хулда, одетая, сидела за столом. Она уже расстелила свой топчан, убрала иконки и, вынув шпильки, расплетала косы; в ее волосах было больше седины, чем черноты. Она не смотрела на дверь, но услышала Сашку.

— Хулда, я должен вам рассказать…

Хулда смотрела сердито — она не любила, когда он заходил без стука, если она собиралась спать. Впрочем, нет — просто он забыл о своих руках, надо их помыть. Хулда знала, что в ванной Орвокки и что он не может пойти туда. Сашка подошел к мойке, открыл кран и потянулся за полотенцем.

— Ты что? Это мое личное полотенце! — вспылила Хулда. — Господи помилуй…

— Простите, Хулда, прости… — У Сашки не было больше сил сдерживаться, лицо его сморщилось. — Фейя! — всхлипнул он. — Они стреляли в Фейю!

— Нет!..

Хулда поднялась со стула и замерла посреди кухни. Лицо ее стало серым. Она не хотела верить, но уже верила страшному известию. Оно сразило ее так, будто это в нее стреляли, а не в Фейю.

— Нет!.. — Она снова села. Ее руки упали на стол, пальцы сжались в кулаки. Она закричала, точно ее душили: — Нет! Нет!

Алекси повернулся на своей постели. В задней комнате запищали малыши.

— Хулда, не надо. Хулда, дорогая…

На кухню приплелся Лустиго. Царапая когтями пол, пес завыл, словно понял: случилось что-то нехорошее. Потом в дверях показалась Орвокки. На ее побледневшем лице застыл немой вопрос, но было видно, что она уже догадалась, в чем дело.

— Он умер? — прошептала она.

— Не знаю… Он был еще жив, когда я побежал, он велел мне бежать домой.

— Где это случилось?

— На Малом пороге… на танцах…

Орвокки ничего не сказала — она ничего не сказала, хотя они соврали ей, что идут смотреть скачки, она знала, что Фейя не станет таскаться за другими женщинами. Ее лицо медленно исказилось, точно у нее заболело вдруг сердце, она схватилась за косяк и согнулась, словно оберегая дитя, которое еще не появилось на свет. Алекси стоял теперь в дверях, испуганный и растрепанный после сна, старшие девочки тоже были уже на ногах и, всхлипывая, топтались в ночных рубашках за спиной Орвокки — они всё слышали. Малыши с раскрасневшимися лицами протиснулись в кухню между ног старших, заревели и стали дергать Орвокки за платье, Лустиго выл, потом залаял, а Хулда раскачивалась на стуле, как заведенный механизм, и причитала, не закрывая рта. Все вдруг поняли, что их прежняя жизнь кончена, одна из ее частей утрачена навсегда и всем им угрожает что-то страшное, более беспощадное, чем раньше.

Сашка направился было к Орвокки, повернулся, посмотрел на Хулду и остановился, наткнувшись на край мойки. Он знал, что Фейя сумел бы двумя-тремя словами заставить всех замолчать, но Фейи нет, Фейя лежит где-то окровавленный, его трогают чужие руки и что-то с ним делают. Сашка чувствовал, что его душит отчаяние. Не в силах больше сдерживаться, он крикнул:

— Я их всех убью!

Он метнулся к ящику с ножами и рванул его. Но сестры, Орвокки, даже Алекси бросились к нему:

— Нет, Сашка!

— Я их убью!

— Не надо… ты знаешь, чем это кончается…

Они держали его за руки, за рубашку. Мишка колотил его маленькими кулачками по затылку. Половик сбился, ящик с ножами и вилками упал на пол.

— Уберите кто-нибудь подальше финский нож!

— Я…

— Нет, Сашка, ты нам теперь нужен…

— Нет, нет…

Потом все умолкли. Один за другим они отпустили его и стояли, тяжело дыша. Хулда встала. Она больше не плакала. Ее лицо стало каменным, словно скала, неведомо откуда появившаяся у них в кухне.

— Кто это сделал? — спросила она тихо.

— Сыновья Кюестиной Руусы.

— Севери и Вяйнё?

— Вяйнё и Онни.

— Та-ак…

Больше Хулда ничего не сказала, да этого и не требовалось. Девочки перестали всхлипывать, Орвокки увела малышей в заднюю комнату, где их плач постепенно затих. Казалось, воздух вокруг стал вдруг хрупким и острым, словно стекло, требующее крайней осторожности в обращении. Все поняли, что должны теперь еще крепче держаться друг друга и не сдаваться.

— В чем дело? Хулда, в чем дело?

Это кричал Старина Калле. Его крик доносился приглушенно — он единственный имел свою комнату, и дверь в нее была закрыта.

— Придется ему рассказать, — решила Хулда. — И спросить совета — что теперь делать…

Остальные молчали, потом закивали головами: хоть Калле уже немного не в себе, но все-таки он умен, этот старый, мудрый человек. И Хулда вдруг будто проснулась.