Когда нам семнадцать… - Виктор Александровский

Наступило неловкое молчание.

— Куда же вы собрались? — строго спросил Павел.

— На полярную станцию… Да не сейчас… — пытался выкрутиться я.

— Нет уж, — снова закричала Зина. — Я им покажу Чукотку! Ремнем по одному месту!

— Тише, ты! — косясь на молчавшего Лазарева, сказал брат. — Ох, неспроста, выходит, эти лыжи! Думал, озорство одно. — Он встал, прошелся по комнате. — Ну что же, хорошо… Не маленькие, пусть решают сами. Радисты, так радисты…

Павел, походив, остановился возле меня:

— Видишь ли, Алексей, отец, отправляясь в девятнадцатом на Колчака, давал мне наказ определить тебя по литейному делу, на инженера выучить. А ты, вишь, радистом на Север захотел… Запретить не могу, иди, куда душа зовет. Одного не пойму: как случилось, что завод, который вскормил всех Рубцовых, не близок и не дорог тебе? Нет, не пойму я этого!

Глава четвертая

Что донесли радиоволны

— О-го-го! Победитель пожаловал! — Андрей Маклаков сидел развалясь за партой, с ухмылочкой поглаживая квадратный ершик волос своего великолепного «бокса». Ворот его рубахи под бостоновым пиджаком, как всегда, был расстегнут. — Тут по тебе все белугой ревели, — продолжал своим баском Недоросль. — И я, и еще кое-кто… и даже Филипп Могучий!

Филя Романюк, стоявший с Вовкой у карты, повернулся к Маклакову и угрожающе вздохнул.

— А-а! Понимаю! Ну, пожалуйста, пожалуйста! — лениво поднялся Маклаков. — Нужно мне ваше п-полярное общество… как слону боржом! — Сунув руки в карманы, он, раскачиваясь, вышел из класса.

— Иди-ка сюда, Лешка! — подозвал меня Филя. — Погляди на карту.

— Чего глядеть-то, и так известно: циклоны, погода нелетная.

Но все же я подошел, стараясь не глядеть на Вовку.

— Циклоны… Заладили одно и то же, как сороки! — сердито сказал Вовка. — А если циклоны еще с месяц просвистят? Ждать ясна солнышка? Нет, какие это там летчики! С Уэллена до льдины не могут долететь.

Распахнулась дверь, и в класс стремительно вбежала Тоня.

— Ты чего это, Вовка, своих собак распустил? — набросилась она на Рябинина. — Чуть чулки не порвали!

— А что я им, пастух?

— Хоть бы на дворе оставлял! С целой свитой в школу ходишь!.. Ой, Леша, здравствуй!

— Кому здравствуй, кому палкой по голове! — проворчал Вовка. — Все равно сбегу от вас!

— Опоздал, мальчик, — рассмеялась Тоня. — Пока вы тут у карты геройствуете, челюскинцев начали вывозить.

— Что? Что ты сказала? — Вовка был уже возле Тони.

— Только-только по радио передали. Вывезли с льдины несколько человек.

— Как — вывезли? Кто? — стал допрашивать Вовка.

— «Кто, кто»! Твои летчики! — Тоня отошла от ошеломленного Вовки и тихо спросила меня: — Тебе передали записку?

На уроке немецкого языка, усаживаясь, Вовка вдруг громко сказал:

— Подумаешь, спасли несколько человек. А их сто!

— Ахтунг, ахтунг, геноссе! — добродушно успокаивала Мария Павловна. Волосы ее, затейливо убранные на голове, возвышались монументальной башней. — Сегодня мы с вами займемся…

Но мы ничем не успели заняться. В классе вдруг раздалось собачье повизгивание. Затем послышались удары коготков по крашеному полу, и от парты Недоросля в сторону Марии Павловны побежала косолапенькая Малявка. На хвосте у нее, стоявшем торчком, подрагивал пышный бумажный бант с крупной чернильной надписью: «Полярная собачка В. Рябинина».

Раздался смех. Малявка тем временем добежала до учительницы и с подвизгом тявкнула на нее. Мария Павловна, обомлев, поднялась со стула. Малявка вцепилась ей в платье. Мария Павловна повернулась. Повернулась вместе с ней и собачка. Учительница повернулась еще и еще и закружилась, словно в танце, и вместе с ней кружилась и Малявка.

— Что же это, ребята! — крикнул Филя и выскочил из-за парты.

Но проворней всех оказался Вовка. Он схватил Малявку за загривок и вышвырнул ее за дверь.

Мария Павловна дрожащей рукой поправила свою башню-прическу и вышла из класса.

Ольга Минская, бледная, взволнованная, выскочила вслед за ней, но вернулась.

— Рябинин! Это все из-за тебя! — крикнула она. — Зачем собак привел?

— А я их в класс не запускал! Отвяжись!

— Все равно, твоя собака!

— Привязалась: «Твоя, твоя»! Меня же осрамили!

— И верно, — громко сказал Ваня Лазарев, — пусть Маклаков скажет, зачем он это сделал!

— Маклаков, отвечай! — крикнула Ольга.

Маклаков, вытянув ноги, развалившись, сидел за партой и победоносно ухмылялся.

— Встань! — снова крикнула Ольга.

— Ишь, командует! — с той же ухмылкой ответил Маклаков. — Тут не завод и ты не главный энергетик!

Ольга растерянно глядела на него… Намек был слишком понятен. На красивом смуглом лице ее проступил румянец.

— Маклаков! — с отчаянием выкрикнула она. — Ты вел себя возмутительно, ты окончательно распустился!..

— Ха! Да мне подтянуться, что плюнуть! — Недоросль встал и без стеснения подтянул ремень на брюках.

— Ну, Маклаков, — сказал Филя, — это хамство тебе так не пройдет!

— Ребята, тише! Кто-то за дверью, — предупредила Тоня.

В самом деле, классная дверь как-то странно приоткрылась и снова закрылась.

— Опять Малявка, — засмеялась Чаркина. — Извиняться пришла!

— Кто скребется за дверью? Бр-рысь! — полетело с задних парт.

В это мгновение на пороге класса появился директор школы. Ковборин стоял, заложив руки назад, смотря на нас холодным, презрительным взглядом.

— Хоминес импудентес! — процедил он сквозь зубы и, повернувшись кругом, хлопнул дверью.

Вечером, захватив приемник, я направился в школу. В это время Грачева почти всегда можно было застать в лаборатории физического кабинета. То он готовил опыт к уроку и ребята помогали ему, то чинил сломанный прибор; иной раз садился с кем-нибудь из нас за шахматную доску. Частенько Максим Петрович занимался, готовясь к сдаче экзаменов за институт. В такие часы ребята молча подходили к дубовому верстаку, стоявшему у окна, и, стараясь не шуметь, принимались за свои дела: одни конструировали механизмы, другие — приборы по электричеству, а кто-то даже ремонтировал настоящий электромотор с пережженной обмоткой.

Максим Петрович… За что мы так любим его? Помню, года три назад в школе пронесся слух, что преподавать физику будет демобилизовавшийся из армии командир-пограничник.

«Был начальником заставы, два ордена. В бою на границе разбил большой отряд самураев… Ранили, и вот пришлось демобилизоваться…» — перешептывались ребята.

А вскоре мы увидели и самого Максима Петровича Грачева. На нем была гимнастерка защитного цвета, темно-синие командирские брюки и до блеска начищенные сапоги. Подтянутый, загорелый, он уверенно вошел в класс, положил на учительский столик книги и, прежде чем назвать себя, улыбнулся — просто, серьезно и чуть задорно, и на наших лицах невольно засветились ответные улыбки.

— Что же это у вас — ни кола ни двора, — пошутил новый учитель, окидывая взглядом пустые стены физического кабинета. — И приборов маловато. Нужна лаборатория!

— А мы не против, — откликнулся кто-то. — И комната подходящая есть, за стеной, только там парты ломаные хранятся.

— Комната? И рядом с классом? Отлично! Есть охотники помочь?

Охотники нашлись.

С того дня и повелась у нас с Максимом Петровичем дружба.

Когда я вошел в лабораторию, Максим Петрович сидел за шахматами с Ваней Лазаревым. Щупленький, вихрастый «чемпион», совсем не похожий на своего брата Василия, старался держаться спокойно. Но его выдавали глаза, горевшие торжеством: он выжидал очередного хода учителя. Рядом с шахматистами пристроился Игорь.

— Да, «импуденс хомо», — конечно, обидно… — как будто разговаривая сам с собой, сумрачно произнес учитель и переставил пешку.

— А что это значит — «импуденс хомо»? — спросил Ваня. — Мы уж гадали-гадали!

— Я в словаре нашел, — быстро откликнулся Игорь. — «Хоминес» — люди, а это самое… «импудентес» — бесстыдные… Значит, получается…

— Ясно, что получается…

— Да уж, видать, очень плохо вели вы себя, если пришлось вас по-латыни ругать!

— Максим Петрович, — заговорил я, — это вышло случайно. Мог же Ковборин разобраться, а он хлопнул дверью, и всё. Ольга Минская ходила к нему, извинялась от имени класса.

— Он директор, командир, — неопределенно сказал Максим Петрович, упершись подбородком в кулак. Учитель долго и сосредоточенно смотрел на шахматную доску: — Ну что ж, пройдемся слоном, — и передвинул фигуру.

Ваня, вздрогнув, схватился за пешку, с недоумением посмотрел на шахматную доску, потом на учителя:

— Это как же так? Мат?

Грачев взъерошил Ванины волосы и молча поднялся со стула.