Akladok - Александр Попов

И замолчал. Надолго. А потом сказал что-то, но очень тихо.

– Чего, в натуре? – удивился его напарник. – Чего, правда его дочку музыке учил…?

– Не ори. Я что, сказал дочку? Девчонку одну.

– А-а. Это та, совсем молодая, значит,… Ну, с Фабричной, да? Что, не тому ее учил, Да? Во дает! А вроде не скажешь, да? Такой кекс…

– Ты еще громче ….. Помнишь, что с Клепой было…?

Но то, что хотел поведать обладатель неприятного голоса про Клепу, Мария Петровна уже не услышала. Объятая несказанным ужасом, она вышла в тамбур и приготовилась к выходу. Нет, во сто крат лучше в тамбуре мерзнуть, чем ехать с такими вот. Окон нет, скользко, да и страшно, конечно, но на душе легче.

Нет, что не говори, хорошо, что она его не продала. Просто очень удачно. А ведь подумать только, каких-нибудь пару часов назад мучилась: продать – не продать? Но, спасибо тебе, Господи, удержал. И теперь он лежит у нее в сетке, точно такой, как их показывают в кино, маленький и черный пистолет.

Не продала. Это ж просто везение!

Двери отворились. Мария Петровна выскочила на платформу и быстро-быстро засеменила к лестнице. У нее было желание уйти куда-нибудь подальше от этого странного поезда. Туда, вниз, в темноту. И затаиться там, в этой темноте, стать незаметной, невидимой. И только тогда, когда послышится скрип снега под колесами автобуса, быстро, очень быстро идти к остановке. Что бы сразу влезть в него и уехать. Домой….

Мария Петровна прошла, нет пролетела, мимо пятачка остановки, мимо темной коробки «Пивного бара», мимо припорошенной снегом машины, которая, тем не менее, стояла около его входа, и, увидев тропинку, уходящую куда-то за бар мимо покосившихся штабелей ящиков, свернула туда. Она почти вбежала в их тень, в небольшой закуток, где днем, по-видимому, сидят грузчики. И, тяжело дыша, присела на один из ящиков.

Вот и все. Тут в темноте ее не видно; зато ей видно все, что там под фонарями делается. Мария Петровна поставила сетку на снег и посмотрела на дорогу. Но там…

Лучше бы она не смотрела. Там чуть слышно скрипя снегом, двигались те, от кого она с такими усилиями пыталась скрыться. Они шли не быстро, но и не медленно. Молча, прекрасно зная, куда идут. И делая вид, что идут просто так. Повернули на дорогу, ведущую вдоль железнодорожного полотна, поравнялись с тропинкой, по которой Мария Петровна ушла в свое укрытие, и, пройдя мимо нее, проследовали дальше.

Убийцы!

Господи, сколько же можно-то?

Нет, это все-таки очень удачно, что она его не продала. Видно на то и вправду – Божья воля. Мария Петровна вздохнула, и, положив пистолет в сетку сверху продуктов, так, что бы его можно было быстро достать, осторожно тронулась за ними. Ей казалось, что она еще не разучилась быстро ходить.

– Ой-о-ой! Отпустите, отпустите! – закричал чей-то высокий голос.

Иван разжал руки и открыл глаза. Было темно и холодно. Словно под одежду специально напихали ледяного и колкого снега. Мир, состоящий из каких-то теней и линий, сумбурно кружился вокруг него, а среди этого сюрреализма куда-то в темноту пятилась маленькая заснеженная фигурка.

Что это? Что за чушь? Он только что стоял в тамбуре, хотел закурить. И тут…

Его выкинули! Зарезали и выкинули! Точно, у того подонка был нож, ему, Ивану, не удалось увернуться, и теперь он будет замерзать здесь, в снегу, у железнодорожной насыпи. И истекать кровью.

Господи!

Иван сел. Сердце бешено колотилось. На непокрытой голове выступили капли пота. Куда же он его пырнул? В сердце не попал, это – очевидно, да и в других местах вроде не больно. Только гудит голова. Ноги с руками – на месте и приемлемо шевелятся. И мокро. Может быть, он все-таки увернулся, и это – не кровь?

Иван начал сосредоточенно рассматривать свое тело и, наконец, увидел то, что искал. Из его груди торчала красивая гладкая ручка ножа. Только как-то странно и под углом.

Иван осторожно потрогал ее рукой и не почувствовал ничего кроме слабой тупой боли. Словно трогал ушибленное место. Так, может быть, нож сломался и все в порядке? Или… или он уже больше не чувствует боли. Ибо у него больше нет тела, – он же его не чвствует! Иван осторожно запустил руку под пальто. Рука дрожала и никак не могла сориентироваться. Вместо лезвия она нащупывала что-то твердое и прямоугольное.

Книга!

Неужели?! Нож попал в книгу и сломался! И он, в общем и целом, жив. Жив!

Иван быстро вытащил нож за ручку, но ничего не почувствовал. Странно, лезвие цело. Цело и чисто. Ничего себе! Нет, правда, ничего себе! Эта книга, замечательная книга спасла его. Ему дали почитать. Вовка, сказал, что это кто-то из его друзей написал, но, несмотря на это – очень стоящая вещь. Верно, там стоит имя автора, знакомое такое имя, и он ее прочтет, теперь обязательно прочтет. Потом найдет этого Вовкиного друга, и обо всем расскажет. Надо только спрятать ее поглубже в карман, и – домой! Вот только сумка, а в ней продукты. И, вообще, где он?

Иван осмотрелся и только тут вспомнил про небольшую фигурку, застывшую в метрах двадцати от него.

Какой-то мальчик…. Со школьным рюкзаком.

– Эй? – проговорил Иван. – Эй, не бойся. Скажи, где мы? Ну… какая тут станция рядом, а?

Мальчик молчал.

Иван попытался подняться. Тело было каким-то ватным, но слушалось. Это удивительно, что он ничего не сломал. Впрочем, поезд только тронулся, а это значит…

– Слушай, здесь где-то рядом должна быть платформа. Да? – проговорил он и огляделся.

– Ну…. да, – ответил настороженный голос.

– Это недалеко? – Иван все никак не мог встать: сугроб был глубоким, и он только сползал в нем ниже по насыпи. – З-зараза, – выругался Иван; в этот момент ноги нащупали что-то твердое, и он, наконец, смог подняться.

– В-вы извините, – проговорил мальчик. – Вы так здорово полетели! И я подумал….

– Что?!…, – неприятно пронзило Ивана. Кажется, этот ребенок хотел его обокрасть! А он-то думал – помочь. Какой хороший мальчик! Бедняга. Но так холодно… Надо бы двинуть на станцию, может быть там можно где-нибудь обогреться. И шапка… где его шапка? Ведь приличный мороз. Еще какой-нибудь менингит…

Но все. Надо взять себя в руки. Не дрожать, не горбиться, не делать затравленного выражения лица. Господи, как это трудно – распрямить ноги, если они подкашиваются. Ужасно….

– Н-нет, кажется, я х-хорошо приложился, – все-таки пробормотал он. – Это точно. С такой в-высооты…

– Водки вам надо выпить, – выпалил мальчик с участием. – И побольше. Четкий способ, мой отчим, как чего с ним сделается, как задаст! И все проходит. Даже добрым становиться. Во!

– Н-ну раз даж-же отчим…, – Иван выбрался из сугроба. – Если даже твой отчим… Придется. А то что-то как-то не по себе. Но куда же идти?

– А туда! – крутанул рукой мальчик.

Иван пошел сзади. Думая, как хорошо, что тропинку присыпало, и не скользко. Мерзла голова, слегка болело плечо, и отчего-то дрожали ноги. И следовало бы отряхнуться… Мальчик что-то говорил. О какой-то горке, дураке Игнате, который смотрит видик, и о том, как хорошо иметь горные лыжи. А потом вдруг обернулся и не менее категорично спросил, – А за что они вас?

А ведь действительно, за что? Иван сделал слабую попытку увернуться от жутких воспоминаний, – от них почувствовал почти физическую боль – но увернуться не удалось, и перед ним, как в кошмарном сне, парализуя волю и обволакивая безысходностью, возникли большие темные фигуры. Только в этот раз, вместо мощного удара в грудь, они метнули быстрый как выстрел ответ. А за то!

И Иван понял, что они вернуться. Они из тех, кто доводит дело до конца. Ужасное дело, результатом которого должна стать его смерть. Мрак, полет в никуда, какое-то дикое сальто-мортале, по сравнению с которым его падение из вагона – мелкие неприятности.

Нет, они и правда вернуться. Хорошо, очень хорошо, что он взял с собой нож. Только нельзя волноваться. Это глупо. Все вокруг, впрочем, тоже глупо. И складывается так безысходно! Ведь на станции наверняка нет милиции, а кассирша не укроет его у себя. И кто ему поверит? Может быть, вовсе не следует идти на станцию? Но они уже близко. И, с другой стороны, куда еще идти? В лес? Найдут по следам…

– Эй, куда вы так спешите?! – прокричал сзади мальчик. – Следующая электричка еще не скоро!

И, правда, куда?

– А ты э-э-э… Ты здесь живешь? – спросил Иван, останавливаясь.

– Ну, – решительно подтвердил тот.

– Где здесь милиция?

– Ну, у станции. Там и почта, и милиция. Ты туда хочешь идти? Но там уже никого нет.

– Как это нет?

– А чего им сидеть? Они все – по домам. Разъехались. Тут только дядя Виталий живет. Он там, в этом… ну паспортный стол называется.

– Идиотизм, – раздраженно проговорил Иван. Ему стало обидно, что его никто не защищает. Он не нужен ни кому в этом мире. Его даже никто не ждет. Кроме, может быть, его комнаты, его рояля, его нот. Какая это жестокость! Никто так и не узнает, что он мог написать. И что написал. И этот дядя Виталий… Зачем этому дяде рисковать ради него жизнью? И эти огни в домах… Сидящие за этими окнами прекрасно себя чувствуют, слушая халтуру. Вот, если бы на его месте был кто-то из этих конъюнктурщиков… Но, все же, нужно что-то делать. Идти на станцию…