Роза алхимии - Уильям Йейтс

Вскочив на ноги, я бросился к Майклу Робартису, принялся тормошить его, тщетно пытаясь привести в чувство. Тогда, обхватив тело под мышки, я попытался его приподнять – но Майкл лишь слабо вздохнул во сне и откинулся назад; а голоса звучали все громче и обозленней; потом донеслись тяжелые удары – толпа пыталась высадить дверь, что смотрела на дамбу. Внезапно послышался хруст дерева – я понял, что дверь начала уступать, и бросился прочь из залы. Передо мной был узкий коридор – я нырнул в него – некрашенные половицы грохотали под ногами – наконец я увидел дверь, ведущую на кухню; за дверью никого не оказалось – я проскользнул в дверной проем – и тут до меня донеслись два сокрушительных удара; топот шагов и крики заполонили дом – я понял, что дверь, выходившая на дамбу, поддалась. Я рванулся из кухни на улицу, пересек внутренний дворик, пронесся по ступенькам, ведущим к морю, и оказался на берегу, с внешней стороны дамбы. Я бежал по кромке прибоя, а в уши мне бился яростный крик.

Там, где я спустился к морю, насыпь лишь недавно облицевали гранитом, и он еще не успел порасти водорослями, но когда я решился выбраться на дорогу, оказалось, что передо мной – старая часть дамбы, скользкая от зеленоватой слизи, и мне стоило большого труда вскарабкаться по ней наверх. Стоя наверху, я оглянулся на Храм Алхимической Розы, – крики рыбаков и их женщин все еще были слышны, но стали значительно глуше – оказалось, вся толпа ввалилась в дом; но тут на пороге показалась кучка народа. Выйдя на воздух, люди принялись собирать камни, подтаскивая их из груды, сваленной возле дома, – очевидно, заготовленной на случай, если шторм подмоет дамбу: будет чем укрепить гранитные плиты. Я стоял, наблюдая за толпой, и вдруг старик – полагаю, тот самый сторож, мимо которого мы проходили, – махнул рукой в моем направлении и что-то выкрикнул; все лица разом обратились ко мне – так волна вскипает белой пеной. Я сорвался с места и бросился прочь; счастлив мой Бог, что привычка к гребле укрепляет руки и грудь, а не ноги – иначе бы мне не спастись; и все же – покуда я бежал, не топот преследователей, не их голоса, пышущие злобой, гнали меня вперед, а – гул множества иных голосов, полных стона и ликования, что заставляли звенеть воздух над моей головой – ныне забытых мною, как забывается сон в момент пробуждения.

И даже сейчас мне порой кажется: я слышу жалобное и ликующее пение этих голосов, и мир неопределенности, что лишь наполовину утратил власть над моим разумом и сердцем, готов поглотить меня, превратить в своего раба; однако я ношу на шее четки, и когда я слышу – или мне кажется, что слышу – пение голосов, я прижимаю их к сердцу и шепчу: "Тот, имя кому – Легион, – он ждет у наших дверей, он обманывает наш разум утонченностью, он льстит красотой нашему сердцу[41]; но лишь в Тебе – спасение наше и вера"; и тогда война, что бушует в моей душе, стихает, и я обретаю мир.

1

Эпиграф взят из "Вакханок" Еврипида, ст. 73 – 81. В пер. И. Анненского этот фрагмент звучит следующим образом:

О, как ты счастлив, смертный,Если, в мире с богами,Таинства их познаешь ты,Если, на высях ликуя,Вакха восторгов чистыхДушу исполнишь робкую.Счастлив, если приобщен тыОргий матери Кибелы.

2

Майкл Робартис, посвященный и проводник по теневой сторне мира, сокрытой от обычных смертных, появляется во многих текстах Йейтса: в мистико-философском трактате "A Vision", эссе "Per Amica Silenita Lunae" (1917), в ряде стихотворений из сборников "The Wild Swans at Coole" (1919) и "Michael Robartes and the Dancer" (1921). Прототипом для Робартиса послужил оккультист МакГрегор Мэтерс.

3

Браун Томас, сэр 1605 – 1682 – алхимик и богослов. Наиболее известны его работы "Religia medici" (1642) и "Христианская мораль" (опубликована в 1716 г. посмертно, второе издание 1756 г. отредактировано Самюэлем Джонсоном).

4

На языке алхимии павлин символизировал ту стадию операций, когда "душа", до этого насильственно разлученная с "телом", возвращается в него и его воскрешает. В момент соединения алхимик наблюдает появление "цветового множества" на поверхности материи делания, именуемой omnes colores или cauda pavonis – "павлиний хвост". Всю опасную двусмысленность этой стадии работы можно пояснить своеобразной ассоциацией, которая что-то способна дать читателю, далекому от алхимии: у Дж. Р. Р. Толкиена в "Властелине колец" маг Саруман, отрекшись от служению добру, взамен своего белого одеяния обретает мантию, переливающуюся всеми цветами радуги. В алхимии вслед за omnes colores начинается albedo – приведение к белизне, выбеливание, работа в белом.

5

Кревелли, Карло (р. между 1430 и 1435, ум. между 1493 и 1495) венецианский живописец, отличавшийся склонностью к аллегоричности и мистицизму.

6

Франческа, Пьеро делла (ок. 1410/15 – 1492) – итальянский художник.

7

"Купель моря" – водяная ванна, изобретение которой приписывается Марии Пророчице, одной из самых почитаемых ахимический "святых".

8

Взаимоотношения единого и множества (в том числе их тождественность и противоположность) – одна из центральных проблем платонизма, см., напр., диалоги Платона "Филеб" 14d – 16c, "Парменид" и др. В одном из аноноимных греческих алхимических трактатов мы встречаем следующее определение: "Единое есть все, оно является началом и завершением всего сущего: если это единое не заключает в себе све сущее, оно не обладат бытием" (Berthelot M. Collection des anciens alchemistes grecques. Paris, 1887. V. 2, P. 43). Символом этого Единого был змей Уроборос, кусающий свой хвост, и заключающий в себе все Мироздание.

9

Алхимический или тайный огонь, согласно представлениям адептов, розгарается из под действием обычного тепла, однако бесконечно отличен его, являясь особым агентом, необходимым в процессе делания. Заметим, что в алхимической символике символом этого огня была роза.

10

Имеется в виду знаменитый трактат Василия Валентина "Двенадцать ключей философии". Однако Йетс допускает ошибку – в "Девятом ключе" речь идет о цветовых режимах Делания и их планетарных управителях. А пассаж, упоминаемый протогонистом нашей новеллы, очевидно, восходит к "Четвертому ключу", где сказано: ""В конце времен суждено миру сгореть в огне, и все, сотворенное Богом из ничто, сгорит в том огне и станет пеплом; и из этого пепла родится юная птица Феникс. Ибо в том пепле дремлет истинная и подлинная субстанция Тартара, которая, будучи растворена, позволит нам открыть крепчайший затвор Королевского Покоя. И когда все сгорит, будут созданы новое небо и новая земля, и новый человек в славе его, исполненный всяческого благородства." (Basile Valentin . Les ouze clefs de la philosophiie (Traductio, Introduction, Notes et Explication des Images par Eugene Canseliet). Paris, 1956. P. 131 – 132; Basile Valentin

The Twelve Keys/ The Book of Lambspring and the Golden Tripod. Dyfed (Wales), 1987. P. 59.

11

Иное название Голгофы.

12

Вся сцена пародирует известный эпизод явления Сатаны Лютеру. Алембик играет здесь роль знаменитой чернильницы.

13

Авиценна (Ибн-Сина Абу Али) (980 – 1037). Врач и философ, один из основоположников арабской школы алхимии.

14

Здесь – осознанная параллель с мусульманской легендой о "мирадже" ночном "путешествии" Пророка Мухаммад. Легенда восходит к первому аяту семнадцатой суры Корана. Согласно ей, когда Пророк Мухаммад был вознесен на небо и удостоился лицезреть райские обители, праотцев и праведников – и провел долгое время в беседах с ними, то по возвращении обнаружил, что постель его не остыла, а из опрокинутого кувшина не вылилась вода.

15

Учитывая, что море в этом пассаже выступает как своеобразная проекция души протагониста, легко услышать здесь опосредованную. но совершенно намеренную отсылку к известнейшему трактату Сан Хуана де ла Круса "Темная ночь души".

16

В кельтской мифологии Битва Черной Свиньи – своего рода аналог скандинавской Гибели Богов, Рагнарека, – в финале ее должен явится чудовищный черный вепрь без щетины и уничтожить мир. В рассказе "Война" из сборника "Кельтские сумерки" Йейтс пишет следующее: "Постепенно разговор наш перешел, как то обычно в здешних местах с подобного рода разговорами и происходит, на битву Черной Свиньи, каковая собеседнице моей представлялась финальной схваткой между Ирландией и Англией, мне же Армагеддоном, после котрого мир вернется в Первозданный Хаос". (Пер. В. Михайлина. См. Йейтс У. Б. Кельтские сумерки. СПб, 1998. С. 91.) Эта же эсхатологическая тема возникает и в стихах Йейтса, в частности тех, что вошли в сборник "Ветер в камышах" (1899).

17

Мориений Римлянин (Morienus Romanus) в истории алхимии известен в первую очередь трактатом "Sermo de transmutatione metallorum", опубликованном в алхимическом компендиуме: "Artis auriferae quam chemiam vocant...". Basel, 1593. Считался одним из адептов, которым удалось получить Философский камень.