Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У высокой стены из гранитных монолитов с железными тяжелыми воротами машина остановилась. Словно из подземелья перед ней появился часовой в эсэсовской форме. Заглянув в стекло дверцы и узнав адмирала, он четко поднял руку в приветствии, и тотчас створы ворот бесшумно поползли в стороны, пропуская «оппель-адмирал» во двор.
Взбежав по ковровой дорожке на второй этаж, Канарис посмотрел на свои наручные часы и вошел в приемную. Здесь его встретил личный адъютант фюрера полковник Шмундт, уже немолодой человек, с непроницаемым лицом и водянистыми бесцветными глазами. Он поднял руку в приветствии и указал на дверь, обитую черным дерматином. Канарис знал: она ведет в малый кабинет Гитлера, где он принимал особо доверенных лиц.
Гитлер сидел за гладко отполированным столом в старинном, обтянутом светло-красной кожей кресле со свастикой на высокой спинке, затылком к окну, задернутому от солнца желтоватой шторой. Фюрер был одет в коричневый китель с накладными карманами и блестящими пуговицами. Грудь украшали Железный крест и Знак высшей иерархии.
Перед Гитлером на столе лежали книги в кожаных переплетах с серебряными застежками. Канарис заметил, что фюрер с утра принял горячую ванну, прописанную врачами для укрепления нервной системы, поэтому сейчас выглядел свежим, бодрым, его черная челка, нависшая на лоб, отливала глянцем, широкий мясистый нос порозовел. Чувствовалось: у него хорошее настроение.
— Доброе утро, мой фюрер! — Канарис вытянулся в струнку у порога и выбросил вперед руку в традиционном приветствии.
— Доброе утро, адмирал! — Гитлер поднялся с кресла, едва заметно улыбнулся краем губ, вышел из-за стола и протянул руку. Она была потной и вялой.
Канарис удивился: всегда на приемах фюрер казался не в меру серьезным, сухим, с маской величия на лице. Не мигая смотрел собеседнику в глаза, внутренне загорался и оглушал слушателя витиеватостью речи, сумасбродными идеями, которые в этот миг приходили ему в голову. Никто не осмеливался ни перечить, ни возражать.
Сегодня все было по-другому. Гитлер выглядел как-то по-домашнему, просто, словно его подменили. С улыбкой он предложил Канарису кресло у стола, спросил, как он провел время в пути, справился о здоровье.
Канарис удивился и насторожился, заметив такое обращение. «Держи ухо востро, — сказал он себе, — что-то здесь не так...»
— Сегодня, адмирал, десятый день войны, — фюрер уперся сжатыми кулаками в блестящий полированный стол, — как я и предвидел, все движется по намеченному плану, скоро придет конец советам, большевистская крепость рухнет, словно карточный домик.
Как-то непривычно для Канариса было видеть, как Гитлер быстро вышел из-за стола, суетливо подошел к карте, висевшей на стене.
— Вот взгляните, — показал он на коричневые флажки, обозначающие линию фронта, — на юге семнадцатая армия успешно продвигается вперед, в районе Дубно наши моторизованные силы окружили восьмой танковый корпус русских и добивают его. Львов взят, там захвачены большие трофеи, в том числе склады с горючим. Это позволяет нам создавать базы снабжения непосредственно на передовой линии. «Центр» закончил перегруппировку сил девятой армии, и танковая колонна Гота выходит на оперативный простор. А теперь взгляните, что делается на севере, — голос Гитлера возвысился до фальцета. — Первый и двадцать шестой армейские корпуса с минуты на минуту возьмут Ригу. Танковая группа Гепнера стремительно идет к Ленинграду.
Все, о чем сейчас с таким воодушевлением говорил Гитлер, Канарис уже знал. Кроме того, ведь разведка вечером донесла, что у русских очень плохо дело с боеприпасами: на передовой по одному боевому комплекту артиллерийских снарядов на орудие. Подвоз их на передний край сильно затруднен из-за бомбежек. Особенно ощущается нехватка противотанковых снарядов. Советская авиация понесла большие потери в первые дни войны и сейчас не в силах оказать настоящую помощь фронту из-за нехватки самолетов и летчиков.
Канарис хотел поделиться этой новостью с Гитлером, но, заметив, как фюрер все больше и больше возбуждается от собственной речи, смолчал. Бросив взгляд на стол Гитлера, он в одно мгновение прочел названия книг, лежащих на нем. Это были фолианты историков о походе Наполеона на Россию.
А Гитлер артистически восклицал:
— Я повел свою армию на восток, чтобы добыть для немецкого народа жизненное пространство, и мое предначертание сбывается.
Он дернул головой, как это часто делал, входя в транс, посмотрел куда-то в окно, поверх Канариса, и возбужденно продолжал:
— Еще в двадцатых годах, в начале своего избранного пути, я сказал: мы пойдем дорогой тевтонских рыцарей, добывая землю для немецкого плуга и хлеб для немецкого народа. Россия станет нашей колонией — такова великая миссия германской армии на востоке. Поэтому каждый простой солдат и полководец должны понимать, что они являются представителями избранной нации и в биологическом, духовном развитии стоят на несколько голов выше любого славянина...
— Мой фюрер, ваши заповеди из «Майн кампф» всегда для нас звучат как библейское откровение, их не устаешь читать и удивляться прозорливости вашего разума, — польстил Канарис.
Гитлер неожиданно умолк и недоуменно посмотрел на собеседника, раздумывая, откуда он взялся здесь в эту минуту. Затем, словно придя в себя, встряхнул головой, отбросил ладонью челку, лезшую на брови, и пошел к столу.
Канарис всегда казался внешне спокойным, неторопливым собеседником. Он знал: суета нигде не помогает, об этом ему часто говорил отец — старый добрый грек. «Хочешь достигнуть вершины, зануздай коня и не спеши. Держи вороного в узде, не то очутишься во рву.» И хотя в молодости у адмирала был большой темперамент, он всегда помнил слова отца: «Спокойствие — залог удачи.»
— Вчера у меня был Розенберг, — неожиданно переменил тему разговора фюрер, — он, как министр оккупированных территорий, печется об управлении завоеванными землями на востоке. Рейхслейтер, как никто другой, знает душу славянина. Ведь он до двадцати лет жил и учился в Петербурге среди этих тупых и наивных варваров. Он уверял меня, что Россию можно быстрее победить, если всем нациям сделать посул на самоотделение. И тогда весь союз большевиков распадется. — Гитлер вздернул плечами, опять в глазах показались злые огоньки. — Я ему сказал: ни о каких посулах на самоотделение не может быть и речи. Россия и так лежит у наших ног, и вся она скоро
