Школа Лысой горы. Мой прекрасный директор (СИ) - Елисеева Валентина

«Управление колхоза Верный Путь»

Двери в управление были открыты для всех желающих войти: одна створка криво болталась на одной петле, а вторая валялась перед входом. Большинство стекол в здании были привычно разбиты, в некоторых окнах развевались на ветру оборванные серые грязные тряпки, бывшие некогда яркими занавесками. Сквозь двери и окна был виден заваленный хламом и мусором первый этаж: ломанные стулья и столы, битые черепки, обвалившиеся с потолка и стен штукатурка и перекрытия.

Соседнее здание сельсовета мало чем отличалось от здания управления колхоза, так же как и сельский клуб, стоявший на противоположной стороне площади. Складывалось впечатление, что Василиса из двадцать первого века вдруг неведомым образом перенеслась в лето далекого сорок четвертого года двадцатого века и стоит в селе, из которого только что ушли гитлеровские войска.

Обхватив себя за плечи и чувствуя, как ее пробирает холод на жарком летнем солнце, Василиса заметила за клубом памятник неизвестному солдату и побрела к нему. Ограда вокруг памятника была свежевыкрашенна, а трава аккуратно скошена! И венок из искусственных цветов был ярким, еще не успевшим выгореть на солнце. Ура! Признаки жизни обнаружены! Василиса радостно подпрыгнула на месте, но тут мрачным облачком проскользнула мысль, что благоустройство братского захоронения могло быть делом рук добровольцев-волонтеров из Юнармии, которые приехали, навели порядок – и покинули село вплоть до следующего лета.

С мыслью, что в селе могли остаться колодцы, и раздумывая, как достать воду из этих гипотетических колодцев без ведра и веревки, Василиса пошагала по улице села, тянувшейся вдоль все той же дороги. В машине есть буксировочный трос и пластмассовая кружка – напиться можно, если колодец найти…

И тут Василиса заметила дымок. Да-да, самый настоящий дымок, курившийся над одной избой. Не чувствуя под собою ног, девушка понеслась к одноэтажному бревенчатому дому, обнесенному забором из горбыля, дому с добротным крыльцом и скошенной во дворе травой. Когда Василиса протянула руку к калитке, из-за угла дома выскочил лохматый пес и зло залаял на нежданную посетительницу.

– Ты чего брехаешь, старый? Неужто средь бела дня волки пожаловали? – проскрипел старческих голос, и на крыльцо вышла древняя бабка в синем стеганном халате, ватной безрукавке, пуховом платке и меховых закрытых тапках, несмотря на зной позднего августовского утра. Из-под платка торчали пряди белейших седых волос, а лицо было маленьким и сморщенным, как печеное яблоко. При виде девушки бабка застыла на пороге, прищурилась, прикрылась от солнца ладонью и уставилась на гостью.

Василисе почудилось, что бабка вот-вот начнет говорить что-то вроде: «Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел! Дела пытаешь, аль от дела лытаешь, красна девица?»

Но колоритная бабулька ничего такого не молвила, она только ахнула, заковыляла к калитке и, строго прикрикнув на пса, сказала:

– Какими ветрами тебя занесло-то сюда, девушка? Проходи, молочком напою. Ты такого, небось, и не пробовала: домашнее молочко, от козочек моих. И снеди разной Игнат вчера привез, и пирожков я напечь с рассвета успела – сыта будешь. Долгонько ты доселева добиралась? Как зовут? Откудова будешь-то?

Усадив Василису за чисто отскобленный деревянный стол у маленького окна с опрятными ситцевыми занавесочками, бабка принялась хлопотать вокруг Василисы. Услышав, что та местная, из областного центра, а едет на работу в школу устраиваться, бабка удивленно сказала:

– В Лысой Горе школа, говоришь-то? Помню я эту школу, помню. От нас это всего-то верст пятнадцать будет, если сразу за селом нашим на дорогу гравийную свернуть: там указатель стоит, мимо не проскочишь. Новый указатель установили-то, говорят, какие-то федеральные деньги на развитие села выделили, на указатели как раз хватило. Ну, это Игнат мне так сказал, а он мужик умный – все знает. Слушай, а ты, получается, тоже из этих – дауншифтеров, как и мой Игнат, будешь?

Василиса пожала плечами, попросила рассказать, что за Игнат такой, а разговорчивая бабка, обретя благодарную слушательницу, поведала о том, как, на ее счастье, объявился в селе Игнат.

– Это прошлою зимою было, – рассказывала бабка. – Не этой зимой, а той, что давеча была. Я уж долгонько одна на селе жила. Как школу тут закрыли, да колхоз обанкротили, все и убегли из села: кто в райцентр, кто в областной город, кто еще далече подался. А мне куда деваться? Родных поблизости нет, замужем мне побывать не удалось, детей нет, родную сестру уж полвека не видела. А тут две козы, пес, курей полно – куда их? В город-то не потащишь, да и в богадельне для стариков век доживать не хочется. Одна коза потом от хвори померла, а вторая осталась, да вот – козлят мне родила, пока еще осеменатор к нам в село заезжал. Теперь-то уж не заезжает, года три, как не заезжает, но то не беда: я теперь и козлика завсегда оставляю, чтобы новых козляток мне увидать… Ну, да не о том речь! Слава богу, электричество не отключили, а то свечей бы не напаслась, да-аа… Значитца, живу одна, автолавка из райцентра раз в неделю приезжает, товаров мне всяких привозит, чтоб сама с голоду не померла и курей было чем кормить, да раз в месяц – пенсию мою почтальон на этой же автолавке привезет. С дровами, как ты понимаешь, проблем нет – вон их сколько, рядом с каждым домом почитай целая поленница осталась, только топи. Сена тоже полно: в колхозной шохе этого сена сотня тонн, не меньше, первое время (пока не сгнило) и запасать его летом не надо было. Да беда со мной прошлой зимой приключилась: поскользнулась на обледенелой тропинке, да завалилась аккурат за калиткой. Больно – аж слезы из глаз. Хочу встать – а никак! Врачи потом сказали – перелом в бедре чего-то. И крепкий перелом – даже ползти не получается, боль адская, одна нога как мертвая, а руки слабые уже – тело им с земли не сдернуть. Да-а, так-то вот… Лежала с полудня до обеда, совсем замерзать уж стала, в сон меня клонить начало. Думаю: автолавки еще три дня ждать, а я и до утра не доживу – либо замерзну насмерть, либо волки сожрут, не подавятся. Стала я Богу молиться, чтоб помиловал он душу мою, грешную. Первый раз за всю жизнь молилась – раньше-то нельзя было, комсомолкой была, верила во что-то, в какое-то будущее светлое, ну да теперь уж не помню… А как молилась – помню хорошо. Не о спасении молила – какое там, в глухой деревне-то, о душе молилась, значится… Потом будто слуховые галлюцинации начались – шум, как от машины большой, голос человеческий, очнулась: дома под кучей одеял лежу, а мужик незнакомый печь затапливает. Да бестолково так затапливает – один дым! Я ему: «Сердечный, кто ж так дрова пихает? Лучины поболее настругай да дрова аккуратно горочкой поверх нее сложи». А он радостный такой: «Очнулась, бабка! Ну, с новым днем рождения тебя! Сейчас отогреешься и в больницу поедем». Потом рассказал, что из Москвы он, решил в дауншифтеры податься, жить на селе, вот и ехал, где осесть выбирал. Кабы до моего дома не доехал – точно живой бы не осталась, так что спас меня Игнат, видно, Божья рука его ко мне направила. Вот так и живем теперь вместе[1]. У него машина большая, он много всякого добра из города навез, избу нашу все обустраивает, поросят в том году купил, а я готовлю, да за скотинкой смотрю. Он сегодня на рыбалку с утра уехал, скоро воротиться должен.

– Да, очень повезло вам, бабушка, – согласилась потрясенная Василиса. – А телефона у вас не было?

– Откудова, детка? Вот теперь есть – Игнат привез. С самыми большими цифрами на кнопках выбрал. Если на единицу нажать и подержать – до Игната дозвонюсь. А еще один номер есть для экс-икс-эстренных случаев: 112, меня Игнат его выучить заставил. Так ты, значит, в школу в Лысой Горе направляешься? Значит, жива еще эта школа, не то, что наша… Молодец директор ихний – отстоял школу, значит, когда их тут по всей округе закрывали. А кто директором там – знаешь? Раньше крутой у них директор был: Елисей Назарович звали.