Г-н Богатонов, или Провинциал в столице - Михаил Загоскин

Г-н Богатонов. А что такое?

Клим. Люди они честные и готовы всегда доброму человеку служить деньгами, да процентики-то берут не больно христианские.

Г-н Богатонов. А помногу ли?

Клим. По пятнадцати рублей со ста.

Г-н Богатонов. Что ты, Кондратьич, да это клад: по пятнадцати рублей со ста…

Клим. В месяц.

Г-н Богатонов. В месяц? Ну, подлинно, благоприятели твои люди честные. По пятнадцати в месяц! Ах они искариоты! А, делать нечего, придется занять у этого жидовского семени.

Клим. Нет, батюшка, воля ваша, меня совесть замучает. Рассудите милостиво: денег проживаете вы бездну, да как еще будете занимать под такие проценты, то — и боже упаси! — долго ли этак и совсем разориться.

Г-н Богатонов. Как быть, друг мой! Хоть ты себе голосом вой, а придется тысячи две призанять.

Клим. Но подумайте, сударь, триста рублей за один месяц.

Г-н Богатонов. Как ни думай, а занимать должно.

Клим. Ах, боже мой, боже мой! до чего, отец наш, ты дожил: платить такие проценты! У меня сердце так и разрывается. (Утирает глаза.)

Г-н Богатонов. Полно, Кондратьич! Я знаю, что ты меня любишь; да о чем тут плакать: триста рублей безделица. Ступай же теперь поскорее за деньгами.

Клим. Нечего делать! Да я и позабыл сказать: ведь злодеи-то ничего не дадут без заклада.

Г-н Богатонов (вынув ключ). На, возьми: вынь сам из моего комода брильянтовую табакерку: она стоит более четырех тысяч.

Клим. Слушаю, сударь.

Г-н Богатонов. Ступай же, да пожалуйста ско­рее. (Уходя.) Куда как этот старик меня любит.

Клим (один). Я недалеко пойду; благоприятели-то лежат у меня в коробке! Ай да Клим Кондратьич! Не робей, любезный; ты скоро заживешь домиком. Да так и должно: господин мотает, а дворецкий карманы набивает. Пускай себе пройдет еще годков пять, шесть, так чисто, не я уж у барина, а он у меня будет управителем. (Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Мирославский и граф Владимилов (одетые просто, входят).

Граф. Я до сих пор не могу поверить: как! Князь Блесткин мой соперник!

Мирославский. Чему вы удивляетесь, граф?

Граф. Князь Блесткин! Этот полуфранцузский петиметр?{13} Этот глупый модник?

Мирославский. Да, этот глупый модник вскружил головы Богатоновым; они хотят непременно выдать за него свою племянницу.

Граф. И против ее желания! Нет, я не могу постигнуть, чем мог их обольстить этот ничтожный вертопрах?

Мирославский. Своею любезностию, умом, познаниями!

Граф. Вы шутите?

Мирославский. По крайней мере, так говорит г-н Богатонов.

Граф. Своим умом, познаниями! Надобно отдать справедливость г-ну Богатонову: он первый сделал это важное открытие.

Мирославский. Нет, я от многих слышал то же самое.

Граф. Вы смеетесь надо мною.

Мирославский. Не из Америки ли вы приехали, граф? Будто вы не знаете, как легко в свете прослыть умницей. Разве человек с тупым понятием не может иметь острой памяти? Кто мешает ему выучить наизусть несколько стихов из Буало[6], два-три монолога из Расина,[7] полдюжины моральных заключений из Лабрюйера;[8] после этого он смело может мешаться в ученые разговоры, блистать своим умом, говорить с презрением об отечественной словесности, которую не знает, восхищаться иностранными авторами, которых не понимает, и кричать громче тех, которые вдесятеро его умнее и ученее.

Граф. Это весьма легкий способ; но, думаю, он не всегда удается.

Мирославский. И вы можете иметь такое непозволительное сомнение? Нет, граф, вы слишком зажились в деревне. Что этот способ легок, не спорю; но вы должны также согласиться, что он и самый вернейший. Будьте только смелы, или, лучше сказать, бесстыдны; поступайте всегда вопреки здравому смыслу; хвалите все иностранное, ругайте все русское; вместо доказательств прибегайте к насмешкам; но, пуще всего, кричите как можно громче — и, уверяю вас, вы составите себе вскоре самую блестящую репутацию. Второклассные дураки будут удивляться вам, как чуду; умные... Ну, какое до них дело! Их так мало, — и что значит их тихий голос перед громким пустословием наших полуученых мудрецов.

Граф. Как! вы на них нападаете? Но скажите мне, находите ли вы какую-нибудь возможность переуверить Богатоновых?

Мирославский. Это, кажется, не трудно было бы сделать; но, к несчастью, у князя есть сильная покровительница. Он познакомил с Богатоновым свою родственницу, какую-то баронессу Вольмар; старик вздумал в нее влюбиться, и она делает из него что хочет.

Граф. Баронессу Вольмар! Не вдову ли?

Мирославский. Точно так.

Граф. Надобно признаться, ваш приятель окружен прекрасными людьми! Я знал эту женщину еще замужем. Целые два года мучила она бедного барона своими капризами, прихотями, ветреностью; наконец, несчастный муж потерял все терпение...

Мирославский. И развелся с нею?

Граф. Нет, умер: и лучше этого, верно, ничего не мог бы придумать.

Мирославский. Вот, кажется, и хозяин. Я предуведомляю вас: вы увидите презабавного чудака.

Те же и г-н Богатонов.

Г-н Богатонов. Здорово, мой милый! Виноват, я заставил тебя дожидаться; у меня был такой интересный разговор с баронессою.

Мирославский (подводя графа). Вот, мой друг, рекомендую тебе моего приятеля, про которого я говорил нынче поутру.

Граф низко кланяется.

Г-н Богатонов. Да, да, я помню.

Граф. Я давно желал, сударь, иметь эту честь.

Г-н Богатонов. Хорошо, хорошо, голубчик (Показывая на стул, который стоит у дверей.) Садись душенька.

Мирославский (тихо Богатонову). Что ты, мой милый! Да знаешь ли...

Г-н Богатонов. Знаю, знаю: какой-нибудь дворянчик?

Мирославский. Смотри, чур, после не пенять.

Г-н Богатонов. И, мой милый, что за фигура. Садись-ка, приятель. (Мирославский садится на канапе, Богатонов на вольтеровские кресла. К графу, который стоит.) Полно, брат, чиниться, садись; я человек не спесивый, садись знай.

Граф садится.

Мирославский. Да ты, мой милый, и подлинно начинаешь походить на большого барина.

Г-н Богатонов (к графу). Что ты, голубчик, — приехал сюда на время или хочешь здесь к месту?

Граф. Нет, сударь, я человек отставной и привык жить в деревне.

Г-н Богатонов. В деревне? право! Так у тебя есть и деревнишка? В какой губернии?

Граф. В Орловской.

Г-н Богатонов. А сколько в ней душонок, мой милый?

Граф. С небольшим сто.

Г-н Богатонов. Сто душ! Так ты не совсем бедный человек. Прошу покорно, подвинься-ка к нам поближе, любезный.

Граф подвигается.

А много ли она дает доходу?

Граф. Очень мало; гораздо менее, чем пензенская моя деревня.

Г-н Богатонов. Как! так у вас в Пензе есть деревня?

Граф. Двести душ.

Г-н Богатонов. Итого триста. (Мирославскому.) Да он человек порядочный! Гей, малый!

Человек входит.

Кресла сюда, к нам ближе. Милости просим, батюшка; я очень рад с вами познакомиться. (Сажает его возле себя.) Итак, у вас только и есть эти две деревни?

Граф. Извините: у меня есть еще полторы тысячи душ в Рязанской губернии.

Г-н Богатонов (вскакивает). Полторы тысячи!

Граф. Да две тысячи в Саратовской.

Г-н Богатонов. И две тысячи! Ах, боже мой, боже мой! какой я дурак! Милостивый государь! сделайте милость, будьте милостивы! Не прикажете ли на эти кресла; здесь вам будет спокойнее.

Граф. К чему это?

Г-н Богатонов. Покорнейше прошу.

Граф. Если вы непременно хотите. (Садится на вольтеровские кресла.)

Г-н Богатонов. Позвольте узнать, милостивый государь, с кем я имею честь говорить?

Граф. Я, сударь, граф Владимилов.

Г-н Богатонов. И граф! Час от часу не легче. Ах я скотина! Ваше сиятельство, извините! Я не знаю... я, право... я совершенно обезумел! (К Мирославскому.) Пусти-ка, братец, ваше сиятельство! не угодно ли вам сюда на канапе?

Граф. Вы напрасно беспокоитесь.