Блокпост - Владимир Колычев

Ничего, пока у нас нет возможности держать под контролем весь блокпост, будем довольствоваться малым. А со временем мы обживемся, рассчитаем и расширим свои возможности – восстановим проволочное заграждение вокруг заставы, насытим подступы к ней сигнальными и противопехотными минами. И каждый боец будет работать за троих…

За моей спиной послышался шорох; обернувшись, я увидел Малыша и Титаника, с пыхтением втаскивающих на крышу очередной мешок с песком.

– Все, командир? – устало спросил рыжеволосый детина с изуродованным шрамами лицом.

– Да все, все, сам знаешь, что все. Тут можно целый замок сложить, – опередив меня, звонким фальцетом затараторил его приятель, низкорослый, крепенький паренек точно с такими же увечьями. – Крышу из брезента натянем, пулеметы поставим. Чур, я первый по зосам стреляю!..

– Все? – резко перебил его я.

– Все, – растерянно захлопал глазами Титаник.

Казалось, его удивило, что я посмел остановить его. Но при этом он смотрел на меня снизу-вверх, заискивающе, выгнув шею.

Рослый Малыш производил впечатление человека, чуть более сообразительного, чем его товарищ. Но все равно я считал его, по меньшей мере, не очень смышленым.

Малыш и Титаник призвались из одного района, вместе поступили на контрактную службу, год охраняли запретную зону по внешней стороне периметра, затем им вдруг захотелось попасть в спецназ. Для этого им элементарно не хватало соответствующей подготовки, но ребята решили, что им отказали из-за недостатка боевого опыта. Бедовый Титаник подговорил Малыша сделать себе скарификацию, изуродовать свое лицо «боевыми» шрамами. И сам тоже лег под нож хирурга, который, надо сказать, был гением в своей области. Он сделал на лицах этих остолопов шрамы с рваными, заостренными лепестками, похожие на те, которые оставляет пуля на выходе из жестяной банки. А чего стоил след от «удара ножом» с отслаивающимися от него лохмотьями зарубцованной кожи. А как изумительно им распороли щеки, чтобы стал шире рот. Там были не просто раны, а произведение искусства – как ни пытайся сжать губы, боковые зубы все равно видны, как верхние, так и нижние. Я при всем желании не смог бы изуродовать так даже самого лютого врага. А эти по своей воле сделали из себя уродов. И, можно сказать, добились своего: попали к бывалым спецназовцам, из которых состояла наша группа. Теперь им так же, как нам, предстояло выполнять задачу в глубине Аномалья.

Я показал, где и как укладывать мешки с песком, а сам спустился в казарменный отсек, где бойцы обустраивали свой быт. Скорняк занимался найденными на складе кроватями. Если не удавалось приладить панцирные сетки к железным ножкам, он ставил их просто на ящики, которыми был захламлен двор заставы. Гуцул, Чиж и Шарп находились во дворе; первые двое готовили к бою башенные пулеметы, а третий снимал с бронемашины прожектор, чтобы установить его на крыше.

Не нравилась мне эта затея. Чтобы прожектор светил, нужно постоянно подзаряжать аккумуляторы, а значит, будет работать двигатель, тарахтеть за окном. Хорошо еще, что исправный бронетранспортер был повернут к нам передом – меньше выхлопов просочится в помещение.

Пух готовил ужин, примостившись в углу казарменного отсека. Примус уютно гудел, в кастрюле булькала каша с мясом из сухого пайка.

Пух любил поесть, и его лишний вес бросался в глаза. Но комплексовал он по другой причине. Парень принимал участие в штурмовых операциях, представлялся к боевым наградам, но ни разу при этом не был ранен. А обидела его природа, надругалась над ним с самого рождения. А может, акушер постарался, руками смял нос, надбровья, продавил ему лоб, когда вытаскивал его из материнского лона. Возможно, в его переносицу врезалось пушечное ядро из древней пушки. Я, конечно, понимал, что такого быть не могло, но все же вслед за одним вымыслом возник другой. Так я придумал, что выстрел этот производился в упор, потому что кожа, казалось, была прожжена пороховыми газами. Хотя Пух уверял, что странная пигментация лица у него от природы… Так или иначе, кто-то из его командиров проникся к нему отвращением, поэтому и сплавил в нашу спецкоманду. И, надо сказать, это Пуху не нравилось. Он искренне считал, что по сравнению с нами он просто красавчик. Так это или нет, но никто и не пытался его разубеждать.

Якут и Баян возились с крупнокалиберным пулеметом. Станковый «ДШК» – отличное оружие, но, к сожалению, в единственном для нас экземпляре. К тому же вид у него был такой, будто его вытащили из дзота, погребенного временем после боев сорок первого года. Выкопали, кое-как очистили от коррозии, смазали для вида, после чего передали нам. Пользуйтесь, и чтоб вы там заржавели вместе с ним.

– Вот тебе и коза с баяном, – хриплым басом изрек Баян, хлопнув тяжелой пятерней по коробке с патронной лентой.

Он знал толк в оружии, поэтому смог установить пулемет на кривую, давно уже вышедшую из употребления треногу. Глядя на этого парня, медлительного, но расторопного, основательного и уверенного в себе, я не сомневался, что его «ДШК» будет стрелять, как надо.

– Я работал с этой машиной, – щелкнув планкой прицела, деловито пояснил он. – Вещь. Только тяжелая очень. «Корд» в этом плане лучше. Тот же калибр – двенадцать и семь. И скорострельность выше. Я из него с рук стрелял. Пули там разрывные. Косорога на молекулы разнес!..

Баян остолбенело замер. С ним это иногда случалось. Вспомнит, как на зосов охотился, а память его тут же перенесет в последний бой, где он попал под огонь воинствующих мародеров. Подствольная граната разорвалась в нескольких сантиметрах от него. Врачи, говорят, поверить не могли, что спасли ему жизнь. Он встал на ноги, вернулся в строй, но лицо его так и осталось сплошной зарубцованной раной. Что, впрочем, никого из нас не смущало.

– Ну ты, баянутый, чего застыл, как мамонт в Арктике? – бесцеремонно ткнул его в бок Якут. – Давай снимай эту дуру, треногу ровнять надо.

Этот парень действительно был якутом по национальности. Я видел фотографию в его личном деле. Черные волосы, широкое лицо, высокие губы и узкие глаза… Нет больше черных волос, не растут они на месте обширного ожога. Глаза остались, но кожа вокруг них сожжена так, что не узкие они уже.

Баян долго смотрел на него, пытаясь понять, чего хочет от него напарник, наконец сообразил, кивнул и взялся за пулемет.

Якут хмыкнул, глядя на него. Почесал обожженный затылок, перевел взгляд на сержанта, который, как обычно, закапывал себе глаза.

– Что главное у человека? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил он. – Мошонка. Не было бы мошонки, яйца пришлось бы держать в руках. И руки всегда были бы заняты.

– Они у тебя всегда будут заняты, – не оборачиваясь, пообещал ему Шпак. – Как минимум шваброй.

Баян толкнул Якута в плечо и многозначительно похлопал себя по голове. Дескать, соображать нужно, что говоришь.

– Да пош… – огрызнулся было Якут, но, встретившись со мной взглядом, осекся.

И, закусив язык, взялся за треногу, с которой Баян уже снял пулемет.

– Не понял! – взвыл вдруг Пух. – Это что еще такое?

Он сидел над коробкой с сухим пайком, возмущенно вытаскивая из нее лапшу быстрого приготовления. Квадратные брикеты без какой-либо упаковки и к тому же явно просроченные.

– Это уже второй ящик такой! – простонал парень. – Одна лапша!

– А это нам на уши лапша, – ехидно и с горечью усмехнулся Скорняк. – Чтобы мы думали, что кому-то здесь нужны. А не нужны мы никому ни здесь, ни там.

Я глянул на него резко, но голос мой прозвучал мягко:

– Мы друг другу здесь нужны… – И уже жестко: – Чего встал? Почему печку еще не установил?

– Так я думал, сначала кровати поставить, – растерялся Скорняк.

– Брыль тоже думал. Да попадет. В суп… Когда-нибудь…

Мы взяли с собой двадцать коробок с сухим пайком, по норме довольствия этого нам должно было хватить на две недели. Но, похоже, качественный сухпай находился в первых двух-трех ящиках, а остальное – лапша. И если это так, то Брыль уже списал нас со счетов. Видимо, полковник знал, что выжить на этой брошенной заставе невозможно: слишком много вокруг зосов. Говорил мне одно, а думал другое…

Я еще мог простить полковнику, что нас бросили сюда на верную смерть. Но если это так, то я никогда не забуду, как он снарядил нашу экспедицию. Когда-нибудь я припомню ему и сломанный БТР, и кривую треногу, и эту лапшу, которой, как выяснил Пух, были забиты почти все коробки…

ГЛАВА 5

Ночная тьма навалилась на землю тяжелым ватным одеялом, но не грела, а холодила тело. Якут пытался разрезать мрак лучом слабенького прожектора, но тот едва достигал второй линии ограждения, тускло высвечивая рваную проволоку на ней.

– Может, лучше совсем потушить? – спросил стоявший за пулеметом Баян. – Только внимание привлекать. И бэтээр тарахтит, не услышим, как зомби шуршит.

– Не услышим, – кивнул Якут.