Мох. История одного пса - Давид Циричи

попадались сожжённые брошенные дома, пахнувшие дымом и горем. Лапы болели, хотелось пить и есть, так что в конце концов пришлось передохнуть. Измученные, мы улеглись на землю и принялись скулить, готовые остаться здесь навсегда. Будь что будет.

И вдруг мы учуяли его — запах свежего мяса! Из последних сил мы побрели вслед за ним. Запах цеплялся за деревья, перепрыгивал через овраги, спускался в глубокие долины, пересекал кукурузные поля, пробирался сквозь густые заросли и наконец вывел нас на поляну. Огромные куски мяса лежали прямо перед нами! Мы набросились на них — и прежде, чем успели что-либо понять, все четверо взмыли вверх. Мы залаяли и завыли. Странная смесь из шестнадцати лап и четырёх оскаленных ртов... Мы болтались, как одна большая колбаса, которую подвесили в сетке на высоком дубе.

Вскоре к нам подбежали мужчина и женщина. Он был с бородой и горбом, она — толстая и лохматая.

— Сразу четверо! — закричала толстуха.

— Вот так повезло! — закричал бородач.

Из сетки нас переместили в клетку, прутья у которой были шириной с мои лапы. Я и представить себе не мог такого жуткого места, как эта железная конура. Её погрузили в кузов грузовика, и тот ещё долго вёз нас по пыльной дороге, трясясь и раскачиваясь.

Мы с недоумением переглядывались. Что происходит? Всё случилось слишком быстро: вот только мы бежали на запах свежего мяса, потом вдруг оказались вздёрнутыми в сетке, а теперь неслись на бешеной скорости в грузовике. За рулём сидел бородатый мужчина, рядом пристроилась толстая женщина. Они с улыбкой оборачивались на нас и радостно повторяли:

— О да! В субботу устроим представление! Самое настоящее!

Мы высовывали носы из клетки, принюхивались как только могли, но ничего не понимали. Рядом стоя­ла ещё одна клетка — большая, завешенная грязными тряпками, — и было неясно, есть ли кто-то внутри. Но в кузове находилось ещё одно животное: серого цвета, с ушами величиной с дверь грузовика, ногами толщиной с древесный ствол и длиннющим мягким носом.

Там, куда мы приехали, стоял другой грузовик. Как мы поняли, в нём жили толстуха и бородатый мужчина. Метрах в тридцати от грузовика возвышалось что-то вроде небольшой круглой арены, а вокруг неё — решётки и ряды со стульями.

Но хуже всего было не то, что мы увидели, а то, что унюхали. Кроме запаха тухлой еды, исходившего от дома-грузовика, и вонючих испражнений серого животного с длинным подвижным носом, которым он хватал морковки и засовывал себе в рот, пахло бензином, мылом, человеческими ногами, потными рубашками, варёным рисом, кошачьей мочой, старыми ботинками, больничной палатой и сигаретами. Из города, который находился где-то неподалёку, доносился аромат яблочного пирога.

От сидений вокруг арены пахло так же, как от людей из грузовиков, которые мы видели на дороге, — усталостью, консервными банками, порохом и грязной одеждой. А ещё пахло страхом. Это был давний запах.

Возле арены витали и другие старые запахи с прошлых времён. Запахи животных, о которых я только слышал и которые чувствовал, когда мне случалось пробегать мимо зоопарка. Обезьяны? Попугаи? Морские котики? Я не мог точно определить, потому что понятия не имел, как выглядят эти животные.

Я подумал, что у толстой женщины и бородатого мужчины когда-то был цирк. Но сейчас остался только гигантский серый зверь с длинным носом и ещё кто-то совсем непонятный — в большой клетке, завешенной тряпками.

Бородач дал нам воды и кусок мяса — того самого, которое заманило нас в ловушку. Мы разделили его поровну, как лучшие друзья. В какой-то момент мы даже подумали, что эти люди собираются нас приютить и о нас заботиться и что мы снова станем домашними собаками. Наконец Мята зевнула и пошла спать. Мы последовали её примеру, потому что совсем обессилели от приключений, выпавших на нашу долю.

Поутру нас разбудил ужасный звук, страшный и непонятный. Так шуметь может только очень озлоб­ленное существо. Нам показалось, что звук исходил из завешенной клетки. Но вскоре всё стихло, и мы опять заснули.

Глава 9. Воспоминания лечат, даже если жизнь калечит

Большой серый зверь сказал, что его зовут слон, и поведал нам о своей жизни. Вообще-то слоны и собаки не очень хорошо понимают друг друга: они смотрят на мир с разной высоты, распознают разные цвета и запахи. Но кое-что нам всё-таки удалось понять.

Оказалось, слон родился в другой части света. Его родители таскали гигантские срубленные деревья в грузовики, которые потом отвозили деревья на фабрики. Такая была у родителей работа. Но он не успел даже узнать маму с папой как следует. Едва он перестал пить мамино молоко, его перевезли в огромный сад при дворце, где он должен был таскать за собой машину, которая подрезала траву на лужайке. Время от времени там появлялись туристы и угощали его морковкой. А потом его перевезли в театр в Бомбее.

Там, в театре, он поднимал декорации. Какой-то парень пинал его в бок, и тогда слон тянул за верёвку, прикреплённую к огромному куску ткани, на котором иногда был нарисован лес, иногда — город, иногда — море.

В то же время другой слон тянул за вторую верёвку, чтобы убрать декорации предыдущей сцены.

Это была неплохая работа.

К тому же слон мог смотреть все театральные выступления. Не в зале, конечно, а за кулисами. Плохо было то, что его забрали от папы и мамы. Что вообще происходит с людьми? Почему они вечно хотят отделить детей от родителей, сестёр от братьев?

— Разве вы не пережили то же самое? — спрашивал нас слон. — Помните ли вы ваших отцов? Ваших матерей? Разве для животных не важна семья? Почему люди поступают так с нами? Разве мы не такие, как они? Разве мы не дрожим, когда нам холодно? Разве нам не больно, когда нас ранят? Разве нам не весело, когда нас щекочут? Разве не умрём мы, если отравить нас ядом?

Мята так растрогалась от этой речи, что глаза у неё стали влажными.

— Это не я придумал, — признался слон, — это Шекспир, он был драматургом. Так говорит герой в одной его пьесе1, которую я видел в театре много-много раз. У нас, слонов, отличная память. Из-за неё я до сих пор не могу забыть грустные глаза моей мамы и тот день, когда меня у неё отобрали.

— Хватит уже! А то мы все тут разрыдаемся! — возмутился я, потому что стал думать о Янинке и Миреке.

***

Три дня бородатый мужчина и толстая женщина держали нас в клетке, но приносили нам воду, еду и смотрели на нас так, как будто были нам рады. Ни мне, ни Бродяге, ни Мяте с Локомотив не нравилось сидеть взаперти, но мы так изголодались, что не протестовали.

При виде нас, довольных и повиливающих хвостами, слон что-то бурчал себе под нос. Мне казалось, он говорил: «Ох, бедняги, даже не представляют, что их ждёт». Но я не был уверен, что расслышал всё правильно. Только четыре дня спустя мы наконец поняли, почему он так нам сочувствовал.

***

Зазвучала очень громкая музыка, и стали приходить люди: молодые, как те, которых мы видели в грузовиках, и постарше, от которых пахло свиньями, овцами и курами, картошкой и кукурузой, навозом и потом. Они расхаживали туда-сюда вдоль нашей клетки, а иногда приседали на корточки, чтобы рассмотреть нас получше. Некоторые смеялись над нами, широко раскрывая свои беззубые рты, брызгая слюной и выпуская вонючие винные пары. Многие спорили между собой, плевались, оскорбляли друг друга. Толстая лохматая женщина собирала деньги и объявляла:

— Четыре отличных пса! Четыре против одного!

— Делайте ставки,