Белокурый циклон - Енё Рейто

Эвелин, однако, не слушала дядю.

Случайно взглянув в окно, она увидела на противоположной стороне улицы высокого, лысого мужчину с изуродованным носом…

Когда сверкающая «альфа-ромео» лорда Баннистера остановилась у причала, известного ученого ожидал там довольно-таки неприятный сюрприз. Трап отправлявшегося в Кале судна был окружен журналистами и фотографами. Как и большинство ученых, лорд был. человеком скромным и застенчивым. Он ненавидел шумиху, сопровождающую в наше время любое научное открытие. Хотя лорду Баннистеру не было еще и сорока лет, он уже считался за свои исследования сонной болезни одним из несомненных претендентов на Нобелевскую премию. Совсем недавно английский король лично приколол к его фраку один из высших орденов страны, а о его популярности в обществе нечего и говорить — она достигла той высшей для ученого точки, когда о его теории становится модным говорить даже среди тех, кто, по сути дела, ни слова в ней не понимает. Предложенная Баннистером генная теория сонной болезни под торжествующим знаменем интеллектуального снобизма вторглась в кафе и вместе с психоанализом и теорией относительности проникла в словарный запас желающих чем-то выделиться банковских служащих, и теперь уже только шаг отделял эту несчастную теорию от воскресных приложений к бульварным газетам.

Баннистер направлялся в Париж, чтобы прочесть лекцию в тамошнем университете. Оттуда он собирался на полгода уехать в Марокко, где у него была вилла с участком, специально приспособленным для изучения тропических болезней. Большую часть года он привык проводить именно там и уже сейчас тосковал по тропическому уединению.

Лорд был человеком не только скромным и застенчивым, но к тому же серьезным и замкнутым.

Помимо всего прочего, в его биографии таилось несколько семейных трагедий. Его считали человеком не слишком счастливым. Братья его умерли молодыми, а теперешняя поездка находилась в тесной связи со сравнительно еще удачным концом неудачного брака: в этот самый день суд вынес наконец решение в его процессе о разводе. Лорд был рад, что его неприятное дело удалось все-таки сохранить в тайне. До сих пор он жил в постоянной тревоге, опасаясь, что кто-нибудь из следовавших за ним стайкой журналистов пронюхает о том, что он разводится со своей женой.

Можно поэтому понять, что лорд Баннистер испуганно отшатнулся от встретивших его целым залпом магниевых вспышек фотографов — настолько испуганно, что непроизвольно подставил ножку спешившей следом за ним молодой даме, которая вместе со своим багажом так и растянулась прямо посреди лужи. Журналисты мгновенно испарились, не желая ввязываться в возможный скандал. Лорд замер на месте, не зная, что ему делать. В своей научной деятельности с аналогичными случаями ему встречаться пока не приходилось. Дама поднялась и глазами христианской мученицы посмотрела на ученого.

— Извините… — пролепетал лорд. — Я возмещу весь ущерб… мое имя лорд Баннистер.

— Ученый! — с воодушевлением воскликнула дама, забыв о своем достойном сожаления виде. — Рада познакомиться с вами, милорд.

— Я со своей стороны… — пролепетал профессор и, собравшись с силами, пожал испачканную в грязи руку энтузиастки. — Я тоже рад, вернее, сожалею…

Лорд постарался поскорее покинуть место несчастного случая, хотя первоначально собирался проследить за погрузкой своей машины. Теперь это, однако, его уже не трогало. Он был по-настоящему зол на эту неуклюжую девчонку. Эта история может ведь попасть в газеты. Господи! Что они напишут?! Счастье, что они еще не пронюхали о разводе… Хотя бы на корабле не оказалось знакомых. Последнее пожелание выглядело вполне выполнимым, поскольку Баннистер знакомства заводил редко и только в тех случаях, когда уклониться от этого было невозможно. Мягкий характер не позволял ему быть откровенно грубым.

На этот раз Баннистеру, однако, не повезло. Первым, кого он встретил на корабле, был редактор Холлер со своим широким лицом, украшенным золотым пенсне. Один из тех представителей прессы, которые не раз уже удостаивали своим вниманием деятельность лорда. И что за невезение! Оказалось, что он тоже направляется в Марокко, потому что привык свой отпуск всегда проводить в Африке. Нечего было и думать, что разговор с Холлером затянется меньше, чем на десять минут, но, поскольку беда редко ходит одна, на этом же судне возвращался на родину после визита в Лондон мэр Парижа, который тоже был знаком с Баннистером. В результате десять минут превратились в полчаса, отягощенные коктейлем и редкостной говорливостью парижского мэра. Говорливость лорд всегда считал довольно-таки неприятным качеством.

Мэр радостно сообщил, что, судя по всему, будет принят в члены одного из стоящих на страже морали обществ, почетным членом которого был и лорд Баннистер. Лорд ответил, что будет счастлив быть коллегой мэра. Холлер пообещал, что задержится немного в Париже, чтобы написать отчет о лекции Баннистера. Ничего страшного: самое большее, добираться в Марокко придется самолетом.

Несколько бездельников подошли к лорду, выпрашивая автографы. Идиотизм какой-то — автографы! Они, тем не менее, стояли, улыбаясь и нахально разглядывая лорда, словно он был молоденькой девицей, а они — уличными фланерами. Баннистеру же оставалось только одно — постараться поскорее и повежливее спровадить их. У него гудело в голове, капли пота стекали по лбу.

— Вам, милорд, приходилось уже видеть восход солнца над Ла-Маншем?

Этот идиотский вопрос задан, разумеется, Холлером. И надо отвечать на него. Ничего не поделаешь.

— Восход?… — промямлил ученый. — Нет, не приходилось. Но, полагаю, при случае…

— Мы с редактором Холлером, — вмешался мэр, — договорились, что не будем ложиться, чтобы на самом рассвете увидеть солнце, встающее над морем.

— Мы ведь друзья природы, — подвел базу под эту навязчивую идею его товарищ.

— Искренне рад этому, — с самым что ни на есть серьезным лицом вздохнул лорд.

— Леди Баннистер не выйдет к ужину? — спросил редактор, поскольку в эту самую минуту прозвучал гонг, и пассажиры направились в столовую. Профессор покраснел. Этого только не хватало!

— Леди?… Гм… — Он беспомощно осмотрелся вокруг. — Да нет, вряд ли…

— Первые пару часов в море лучше проводить в каюте… — заметил мэр.

«Что за идиотизм! — чувствуя себя завравшимся первоклассником, подумал профессор. — Мог бы сказать, что жена осталась дома. На кой черт мне понадобилось лгать?»

…Во время ужина каждый старался обменяться хотя бы словом со знаменитым ученым. Когда ему удалось ускользнуть наконец на палубу, мэр тут же взял его под руку, чтобы пригласить зайти на минутку к нему в каюту но очень важному делу. У поворота коридора сверкнула вспышка — это Холлер сфотографировал их! Лорд позволил утащить себя, голова у него шла кругом, в глазах все плыло, а потому он не возмутился, не удивился даже, когда, зайдя в каюту, его спутник расстегнул рубашку и продемонстрировал свой живот — оказывается, летом, хоть немного побывав на солнце, он начинает чувствовать нестерпимый зуд, а потом долго не может даже смотреть на мясную пищу. В тропиках такое бывает, наверное, со многими, и что бы вы прописали мне против этого?

…Была уже полночь, когда лорд Баннистер, пошатываясь от усталости, вернулся к себе в каюту. Наконец-то! Наконец-то!

Приготовив чай (эту процедуру он никогда никому не доверял), Баннистер повалился в кресло, закурил и, чтобы успокоить расходившиеся нервы, взял в руки книгу. Вскоре усталость взяла верх, и он уснул.

…Дверь каюты неожиданно отворилась, и в нее вошла одетая в лиловую пижаму та самая молодая дама, с которой Баннистер познакомился на причале. Сильно тряхнув лорда за плечо, она проговорила:

— Меня зовут Эвелин Вестон. Пожалуйста, разрешите мне провести здесь ночь…

Глава третья

Когда Эвелин привела наконец в порядок свое побывавшее в луже платье, она сразу же поспешила в столовую. Она и сама не понимала, почему так, совсем по-девчоночьи, смущается в присутствии профессора. Это же просто глупо… После ужина она вернулась в свою каюту, хотела было лечь, но, передумав, села и начала читать.

На корабле Эвелин была впервые в жизни. Море, как обычно в Ла-Манше, было неспокойно. Ее начало укачивать, и она положила книгу, чтобы пройтись немного по свежему воздуху. На палубе никого не было. Над проливом стояла хмурая, пасмурная ночь.

Она дошла до самой кормы и, почувствовав себя несколько лучше, решила вернуться. Судно казалось вымершим, словно она осталась на нем совершенно одна. Ни пассажиров, ни матросов. Эвелин ускорила шаг. Однако шагах в двадцати от своей каюты она застыла на месте, словно вкопанная.

Перед ее дверью стоял кто-то! Каторжник!

У Эвелин сжалось сердце. Что делать? Впрочем, смешно… Разве кто-то решится напасть на нее здесь, на судне! Однако успокоить себя не удавалось. Напряжение последних двух дней, непривычное морское путешествие и одиночество делали ее состояние близким к истерике. Она дрожала всем телом…