Белокурый циклон - Енё Рейто

— И вы отдали ее?! — воскликнула Эвелин.

— Нет! Я сказал тому человеку, что меньше, чем за пятьдесят фунтов, он ее не получит. Он сразу же убежал, сказав, что принесет деньги.

— Пожалуйста! — Бредфорд протянул клерку банкнот.

Пытаться взвинтить цену еще больше Никербок не рискнул. Он провел посетителей в другую комнату, спертым воздухом напоминавшую римские катакомбы, и отыскал на доходивших до самого потолка полках нужный том. Книга выглядела основательно потрепанной. Отклеившаяся этикетка тут же свалилась на пол. Никербок, превратившийся теперь в сплошную услужливость, протянул руку к бутылочке с клеем.

— Подклеить этикетку?

— Нет, нет…

Через мгновенье дверь за неждаными посетителями уже захлопнулась.

Никербок прежде всего выключил свет, чтобы не тратиться зря, а потом присел на жалобно скрипнувший диван и закурил тоненькую черную сигару, мечтательно пуская клубы дыма к потолку. О небо! Хоть раз бедному клерку повезло в этом гнусном мире, где счастье улыбается только начальникам канцелярий и выше. Хорошая все-таки штука коррупция. Он умиленно покуривал, погрузившись, словно какая-нибудь молодая мамаша, в счастливую меланхолию. Из этого состояния его вырвал звонок в дверь.

— Это кто еще?

Включив свет, Никербок со странным предчувствием в душе отворил дверь. Какой-то молодой человек стремительно ворвался в комнату. Явно взбудораженный, он уже с порога закричал:

— Я разговаривал по телефону с вашим шефом! Мистер Норт сказал, что и другие интересовались… Был уже у вас кто-нибудь?!

На сердце у клерка стало тепло. Как знать? По непроверенным слухам дьявол не спит. Может, и этот парень пришел швыряться деньгами.

— Что вам угодно, сэр? — спросил он дипломатично.

— Мое имя Эдди Рансинг. Я хочу приобрести у вас книгу заказов за 1922 год. — В руке молодого человека появился стофунтовый банковский билет.

— Сэр, — робко, чуть не со слезами, заметил Никербок, — почему именно за 1922? У нас есть все книги, начиная с 1878 года. В частности, за 1914 год, когда началась война…

— Кончайте болтовню и немедленно разыщите книгу за 1922 год! Даю за нее сто фунтов.

Никербока охватило страшное подозрение. Дело тут явно нечистое! Кто его знает, для чего им понадобилась эта книга. Но он это так не оставит и завтра же обратится в полицию! А сейчас надо попробовать выжать все, что можно.

— Сожалею, молодой человек, здесь уже были люди, которые предложили мне двести фунтов за эту книгу. Скоро они должны явиться с деньгами. Однако другие книги я могу продать вам дешевле, а если будете покупать несколько, то вообще по оптовой цене.

— Послушайте… — тяжело дыша, проговорил Рансинг, — я даю двести пятьдесят и расплачусь немедленно…

Никербок словно окаменел. Ему понадобилась пара мгновений, чтобы проглотить душивший его комок в горле. В полицию, только в полицию!…

— Сэр! — воскликнул молодой человек, решивший, что Никербок колеблется. — Вот триста фунтов — и притом наличными! — Страх, что за книгой могут вот-вот прийти, заставлял его самому набивать цену. — Триста пятьдесят фунтов!

Никербок, пошатываясь, вышел в соседнюю комнату, преисполненный тех же чувств, которые обуревают героев романов, только что вернувшихся на родину и обнаруживших вместо дома и семьи одно пепелище. О мерзавцы! Забрать такую вещь за жалкие пятьдесят фунтов! Лишь потому, что он, Никербок, не знал, что отдает.

А теперь он знал это?

Да!

Теперь он знал, что отдал триста пятьдесят фунтов! Отдал грандиозный, последний в своей жизни шанс!… Его блуждающий взгляд упал на пол. Там лежала, словно ухмыляясь ему, этикетка:

КНИГА ЗАКАЗОВ ЗА 1922 ГОД

Есть! Никербок поднял этикетку, быстро смазал ее оборотную сторону клеем и, схватив первый попавшийся под руку том, наклеил ее поверх старой этикетки. Книга заказов за 1926 год стала книгой заказов 1922 года. Грязная, с выцветшими чернилами этикетка не вызывала никаких сомнений. Вполне возможно, что в этой книге нет ничего, что делало бы ее такой же ценной, как та — за 1922 год — но, если молодой человек заметит это только завтра, можно будет спокойно сказать, что никаких денег он у него не брал. Подождав, пока клей подсохнет, Никербок вышел с книгой в руках и угрюмо проговорил:

— Вот эта книга, но, увы, я дал уже слово, а слово джентльмена…

— Подумайте — триста пятьдесят фунтов!…

— Моя честь стоит дороже трехсот пятидесяти фунтов!

— Значит?

— Четыреста фунтов. Вот настоящая цена слову джентльмена.

Через пару секунд четыреста фунтов были уже в руках у клерка.

После ухода молодого человека счастливое состояние души уже не вернулось к Никербоку. Ему ясно было, что эти люди злоупотребили его неосведомленностью. Эта книга стоит, наверное, целое состояние! Подать бы на них в суд!

Вскоре он немного успокоился, но ложиться не стал. Может, появится и еще кто-нибудь. Если хорошенько поразмыслить, то в этикетке за 1927 год семерку можно легко переправить на двойку. Вообще, стоит, пожалуй, заготовить запасной комплект этикеток. Так, на всякий случай…

…Еще чуть позже он дрожащими пальцами закурил новую сигару. Все-таки хорошая это штука — коррупция. На половину денег он купит акций, а вторую половину пустит в рост — под хорошие проценты и надежный залог. Уж он-то не даст себя обворовать. Эту проклятую должность он немедленно бросит, ему ведь всего шестьдесят лет, мир открыт перед ним. Будет ездить отдыхать на континент, познакомится с красивыми молодыми женщинами. Он ждал до шести утра. Так никого и не дождавшись, он наконец лег и сразу же глубоко уснул.

В пять минут седьмого его разбудил пронзительный звонок в дверь. Как раз в этот момент ему снилось, будто он директор огромного треста и решил уволить пару ленивых клерков. Стряхнув сон, он побежал отворить дверь.

Явившийся на рассвете посетитель был ростом примерно метр девяносто, склонным к полноте, лысым, с глубоким шрамом на носу. В целом, он производил впечатление человека веселого и довольного судьбой. Причины для этого были — он только что вышел из Дартмурской тюрьмы.

— Привет, старина! — воскликнул он весело. — Как это вы решили снимать квартиру в такой дыре? Тут ведь человека запросто ухлопать можно.

— Что вам угодно? — спросил Никербок чуть неуверенным голосом, поскольку на такую возможность ему намекали впервые, хотя он прожил в этом доме уже десять лет.

— Послушай, старина, я буду краток. Мне нужна книга заказов за 1922 год. Не пожалею малость и заплатить за нее,

— Зависит от того — сколько, — ответил Никербок, уже представив, как он в соседней комнате переправляет семерку на двойку. — Мне за нее уже тысячу франков предлагали, но я не отдал.

— Ну и зря. От меня ты, самое большее, три шиллинга получишь. Хотя, знаешь что? Предложение снимается. Не дам ни гроша. Или даешь книгу, или я просто расшибу тебе голову. Можешь выбирать. Голова или книга. — Ленивым движением он взял Никербока за горло. — Я только что вышел из Дартмура, а отсидел я там ровно шесть лет. Я сейчас просто для развлечения готов убить кого-нибудь. Ну, марш! Пошли за книгой.

У Никербока подогнулись колени. Его собственная ложь сейчас оборачивалась против пего. Тонюсеньким голоском он прохныкал:

— Я солгал… книги уже нет здесь… я продал ее…

— Рассказывай все. Только предупреждаю: вздумаешь закричать, умрешь. На лестнице меня ждет вся шайка.

Прежде чем заговорить, старик схватил стоявший на столе стакан и выпил глоток воды. Потом он рассказал все. Откровенно. Он знал, что ставкой сейчас является его жизнь. Гордону ясно было, что клерк говорит правду. Когда дело дошло до продажи второй книги, бывший каторжник едва удержался от смеха. Когда рассказ был окончен, он со зловещим видом крикнул:

— Лжешь, собака! Убью!

В ужасе упав на колени, Никербок простонал:

— Умоляю, сэр… у меня же семья… у меня тетя в Беркхеме… — На этот последний аргумент его толкнуло уже одно лишь отчаяние, потому что тетю он не видел восемь лет после того, как они разругались из-за двух серебряных подсвечников — семейной реликвии, которую каждый из них стремился присвоить лично себе. Почувствовав, однако, что звучит все это не слишком убедительно, Никербок вытащил деньги:

— Господин каторжник! Ну, посмотрите же… Откуда, если я солгал, у бедного клерка могло оказаться четыреста пятьдесят фунтов?…

Здоровенная ручища каторжника выхватила деньги таким движением, словно он собирался швырнуть их в лицо собеседнику, но тут же ловким движением отправила их себе в карман, в то время как левая рука по всем правилам искусства нанесла мистеру Никербоку нокаутирующий удар в челюсть…

…Уже совсем рассвело, когда Никербок пришел в себя. Сначала он с угрюмым видом пощупал подбородок, а потом — с еще более угрюмым — карман. Были у него четыреста пятьдесят фунтов… И сплыли. Вот тут, в кармане, лежала эта чудесная, сказочная сумма. Чуть позже он ошеломленно констатировал, что каторжник оказался человеком на редкость обстоятельным, и из карманов мистера Никербока исчезли даже те два фунта, которые он заработал честным трудом. Его собственные деньги — остатки зарплаты! А ведь надо еще дожить до первого.