Старик Хоттабыч (1953, илл. Валька) - Лазарь Лагин

– Ты хочешь сказать, что они лицедеи? – снисходительно улыбнулся старик. – Они пляшут на канате?

– Они играют в кино! Это известнейшие киноактёры, вот кто они!

– Так почему же они не играют? Почему они сидят сложа руки? – с осуждением осведомился Хоттабыч. – Это, видно, очень нерадивые лицедеи, и мне больно, что ты их столь необдуманно хвалишь, о кино моего сердца.

– Что ты! – рассмеялся Волька. – Киноактёры никогда не играют в кинотеатрах. Киноактёры играют в киностудиях.

– Значит, мы сейчас будем лицезреть игру не киноактёров, а каких-нибудь других лицедеев?

– Нет, именно киноактёров. Понимаешь, они играют в киностудиях, а мы смотрим их игру в кинотеатрах. По-моему, это понятно любому младенцу.

– Ты болтаешь, прости меня, что-то несуразное, – с осуждением сказал Хоттабыч. – Но я не сержусь на тебя, ибо не усматриваю в твоих словах преднамеренного желания подшутить над твоим покорнейшим слугой. Это на тебя, видимо, влияет жара, царящая в этом помещении. Увы, я не вижу ни одного окна, которое можно было бы растворить, чтобы освежить воздух.

Волька понял, что за те несколько минут, которые остались до начала сеанса, ему никак не растолковать старику, в чём сущность работы киноактёров, и решил отложить объяснения на потом. Тем более, что он вспомнил об обрушившейся на него напасти.

– Хоттабыч, миленький, ну что тебе стоит, ну постарайся поскорее!

Старик тяжело вздохнул, вырвал из своей бороды одни волос, другой, третий, затем в сердцах выдернул из неё сразу целый клок и стал с ожесточением рвать их на мелкие части, что-то сосредоточенно приговаривая и не спуская глаз с Вольки. Растительность на пышущей здоровьем физиономии его юного друга не только не исчезла – она даже не шелохнулась. Тогда Хоттабыч принялся щёлкать пальцами в самых различных сочетаниях: то отдельными пальцами, то всей пятернёй правой руки, то левой, то сразу пальцами обеих рук, то раз пальцами правой руки и два раза– левой, то наоборот. Но всё было напрасно. И тогда Хоттабыч вдруг принялся с треском раздирать свои одежды.

– Ты что, с ума сошёл? – испугался Волька. – Что это ты делаешь?

– О горе мне! – прошептал в ответ Хоттабыч и стал царапать себе лицо. – О горе мне!.. Тысячелетия, проведённые в проклятом сосуде, увы, дали себя знать! Отсутствие практики губительно отразилось на моей специальности… Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой!.. О горе, горе мне, бедному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу!..

– Что ты там такое шепчешь? – спросил Волька. – Шепчи отчётливей. Я ничего не могу разобрать.

И Хоттабыч отвечал ему, тщательно раздирая на себе одежды:

– О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев!.. Я не могу избавить тебя от бороды!.. Я позабыл, как это делается!..

– Имейте совесть, граждане! – зашипели на них соседи. – Успеете наговориться дома. Ведь вы мешаете!.. Неужели обращаться к билетёру?

– Позор на мою старую голову! – еле слышно заскулил теперь Хоттабыч. – Забыть такое простое волшебство! И кто забыл?! Я, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могущественнейший из джиннов, я, тот самый Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими!..

– Не хнычь! – прошептал Волька, не скрывая своего презрения. – Скажи по-человечески, надолго ты меня наградил этой бородой?

– О нет, успокойся, мой добрый повелитель! – отвечал старик. – К счастью, я околдовал тебя малым колдовством. Завтра к этому времени лицо у тебя снова станет гладким, как у новорождённого… А может быть, мне ещё раньше удастся припомнить, как расколдовывается малое колдовство…

Как раз к этому времени на экране кончились многочисленные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, потом на нём появились, задвигались и заговорили люди. Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке:

– Ну, это я всё понимаю. Это очень просто. Все эти люди пришли сюда сквозь стену. Это я тоже умею.

– Ничего ты не понимаешь! – улыбнулся Волька невежеству старика. – Кино, если хочешь знать, построено по принципу…

Из передних и задних рядов зашикали, и Волькины объяснения прервались на полуслове.

С минуту Хоттабыч сидел как зачарованный. Потом он стал возбуждённо ёрзать, то и дело оборачиваясь назад, где в девятом ряду, как помнят наши читатели, сидели оба киноактёра. Он проделал это несколько раз, пока окончательно не убедился, что они одновременно и сидят позади него, чинно сложив руки на груди, и несутся верхом на быстрых лошадях там, впереди, на единственной освещённой стене этого загадочного помещения.

Побледневший, с испуганно приподнятыми бровями, старик шепнул Вольке:

– Посмотри назад, о бесстрашный Волька ибн Алёша!

– Ну да, – сказал Волька, – это киноактёры. Они играют в этой картине главные роли и пришли посмотреть, нравится ли нам, зрителям, их игра.

– Мне не нравится! – быстро сообщил Хоттабыч. – Мне не нравится, когда люди раздваиваются. Даже я не умею в одно и то же время сидеть сложа руки на стуле и скакать на стремительной, ветру подобной лошади. Это даже Сулейман ибн Дауд – мир с ними обоими! – не мог делать. И мне поэтому страшно.

– Всё в порядке, – покровительственно усмехнулся Волька. – Посмотри на остальных зрителей. Видишь, никто не боится. Потом я тебе объясню, в чём дело.

Вдруг могучий паровозный гудок прорезал тишину. Хоттабыч схватил Вольку за руку.

– О царственный Волька! – прошептал он, обливаясь холодным потом. – Я узнаю этот голос. Это голос царя джиннов Джирджиса!.. Бежим, пока не поздно!

– Ну, что за чушь! Сиди спокойно!.. Ничто нам не угрожает.

– Слушаю и повинуюсь, – покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать.

Но ровно через секунду, когда на экране помчался прямо на зрителей громко гудящий паровоз, пронзительный крик ужаса раздался в зрительном зале.

– Бежим!.. Бежим!.. – вопил не своим голосом Хоттабыч, улепётывая из зала.

Уже у самого выхода он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся за ним, схватил за локоть и потащил к дверям:

– Бежим, о Волька ибн Алёша! Бежим, пока не поздно!..

– Граждане… – начал было билетёр, преграждая им дорогу.

Но сразу вслед за этим он вдруг совершил в воздухе красивую, очень длинную дугу и очутился на эстраде, перед самым экраном…

– Чего ты кричал? Чего ты развёл эту дикую панику? – сердито спросил уже на улице Волька у Хоттабыча.

И тот ответил:

– Как же мне было не кричать, когда над тобой нависла страшнейшая из возможных опасностей! Прямо на нас нёсся, изрыгая огонь и смерть, великий шайтан Джирджис ибн Реджмус, внук тётки Икриша!

– Какой там Джирджис! Прямо и смех и грех с тобой! Какая тётка? Самый обычный паровоз!

– Не собирается ли мой юный повелитель учить старого джинна Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба, что такое шайтан? – язвительно осведомился Хоттабыч.

И Волька понял: объяснять ему, что такое кино и что такое паровоз, – дело не пяти минут и даже не часа.

Отдышавшись, Хоттабыч смиренно спросил:

– Чего бы тебе хотелось сейчас, о драгоценнейший зрачок моего глаза?

– Будто не знаешь! Конечно, убрать бороду.

– Увы, – сокрушённо ответствовал старик, – я ещё бессилен выполнить это твоё желание. Но нет ли у тебя какого-нибудь другого желания? Скажи, и я его в тот же миг исполню.

– Побриться… И как можно скорее!

Спустя несколько минут они были в парикмахерской.

Ещё минут через десять усталый мастер высунулся из распахнутых дверей мужского зала и крикнул:

– Очередь!

Тогда из укромного уголка подле самой вешалки вышел и торопливо уселся в кресле мальчик с лицом, закутанным в драгоценную шёлковую ткань.

– Прикажете постричь? – спросил парикмахер, имея в виду причёску мальчика.

– Побрейте меня! – ответил ему сдавленным голосом мальчик и снял шаль, закрывавшую его лицо по самые глаза.

VII. Беспокойный вечер

Хорошо, что Волька не был брюнетом. У Жени Богорада, например, щёки после бритья стали бы отсвечивать синевой. А у Вольки, когда он вышел из парикмахерской, щёки ничем не отличались от щёк всех его остальных сверстников.

Шёл уже восьмой час, но ещё было совсем светло и очень жарко.

– Нет ли в вашем благословенном городе лавки, где продают шербет или подобные шербету прохладительные напитки, дабы смогли мы утолить нашу жажду? – спросил Хоттабыч.

– А ведь верно! – подхватил Волька. – Хорошо бы сейчас холодненького лимонаду или крюшону!

Они зашли в первый попавшийся павильон фруктовых и минеральных вод, сели за столик и подозвали официантку.