Специалист в Сибири. Немецкий архитектор в сталинском СССР - Рудольф Волтерс

Наш маленький форд проехал примерно метров сто, как шофер притормозил и завел, длинную дискуссию с моим сопровождающим. Из лавины слов я уловил только одно, часто повторяющееся — «Таnk»,[13] и понял, что моя догадка верна, когда мы после короткой проездки остановились у заправки.

Заправиться? — спросил я товарища.

Заправиться — сказал он. Заправка выглядела как-то заброшенно. Мы вышли, и оба товарища отправились на поиски заправщика. Через добрых четверть часа ответственный за заправку был, наконец, найден. Видимо, он тут же объяснил, что бензина нет. Возбужденная беседа длилась еще некоторое время, пока наша колымага снова не пришла в движение и не потащилась медленно к следующей заправке. Здесь, похоже, что-то имелось. Пятнадцать машин стояли в очереди друг за другом. Мы присоединились к ним и через какие-то полчаса смогли продолжить путь.

Место моего назначения располагалось, очевидно, на другом конце города, потому что поездка была бесконечной. Мы проезжали по улицам, заполненным людьми, и меня удивляло такое количество прохожих. Все, а особенно, мужчины, казались одетыми достаточно бедно. Мужчины носили кепки, а женщины — платки. Мне бросилось в глаза, как мало здесь цветных платьев, все было серо и сумрачно. Улицы оставляли неутешительное впечатление. Немногочисленные витрины были завешаны или декорированы красным материалом и украшены портретами Ленина и Сталина. Перед некоторыми домами стояли длинные очереди ожидающих чего-то людей. То тут, то там в сточных канавах виднелся спящий старик или ребенок. Мы встретили мало автомобилей, но много трамваев. Они были так переполнены, что чуть не лопались. Гроздья людей висели на подножках, дети сидели на буферах. На улицах много людей в военной форме.

Наш автомобиль резко остановился; скупой на слова спутник, о существовании которого я почти забыл, вывел меня из задумчивости: «Выходим, товарищ».

Мы оказались перед большим зданием, на котором я заметил среди других табличку, написанную по-немецки — «Institut zur Pflege der Verkehrsverbindungen mit dem Auslande».[14] Через боковую дверь мы попали в какое-то темное помещение, откуда по бесконечным коридорам и лестницам добрались до комнаты большего размера, в которой стояло примерно 12 кроватей.

— Я сейчас вернусь.

С этими словами мой спутник оставил меня в одиночестве. Только теперь я заметил, что две кровати были заняты спящими товарищами. Я сел на одну из пустых кроватей — стула в комнате не было — и стал ждать. Ждал час, ждал два, ждал три — мой провожатый не возвращался. Между делом появилась молодая, крепко сбитая девушка и заговорила со мной по-русски. Прошло какое-то время, пока я догадался, что она просит мой паспорт. Я дал ей паспорт, и она исчезла.

По-видимому, это и была та отдельная комната, которая полагалась мне по договору. Меня начала разбирать тихая злость — вот, оказывается, как обошли контракт, даже не спросив меня. Если бы я только мог объясниться, думал я, то немедленно разобрался бы с этими людьми.

Мой провожатый и не думал возвращаться. Я съел свои последние запасы, помылся в умывальнике под очень экономной струйкой воды и опять погрузился в ожидание. Наконец один из товарищей, который уже давно с любопытством подсматривал за мной, встал и поздоровался. Теперь стало особенно неприятно, что я ни слова не мог понять и сказать по-русски. Однако этот внешне очень симпатичный товарищ не отставал. Я показал ему контракт, и скоро он уже разобрался с моей историей. Проснулся и другой, и теперь они оба изучали мой контракт. Через некоторое время мне показалось, что им все стало ясно. Первый товарищ засунул контракт в карман и поманил меня за собой.

Мы вышли из дома и через какие-нибудь сто метров вошли через главный вход в большое здание, где располагалось вроде бы компетентное министерство. Из объяснений моего спутника я понял слово «комиссариат». Мне сунули в руку номерок и мы прошли мимо часовых. Мы шли по лестницам и коридорам, заходили в разные комнаты, где множество людей сидело, работало, курило и беседовало. После долгих поисков мы, как мне показалось, нашли нужного человека. Во всяком случае, первого, кто проявил ко мне хоть какой-то интерес. Он выслушал моего спутника. Остальные, находящиеся в комнате, пялились на меня. Мой контракт был вынут и громко прочитан. Во время чтения человек вытащил из кармана что-то вроде копченой селедки и начал бить ею по письменному столу. Потом оторвал ей голову и стал обрабатывать зубами туловище, очень ловко и довольно громко. Между делом он дочитал контракт, выбросил остатки селедки под стол и по-дружески протянул мне руку. В этот момент в комнате появился товарищ, который привез меня с вокзала, уселся на письменный стол и снова начал вслух читать мой контракт. Они читали, они рассуждали между собой, и в конце концов привезший меня товарищ на ломаном немецком перевел мне суть разговора: «Пока ничего определенного сказать нельзя». Завтра якобы появится главный шеф, я должен буду прийти с утра пораньше и с ним объясниться. Мне написали на бумажке номер комнаты и фамилию этого высокопоставленного товарища. Прежде чем уйти, я выразил протест по поводу размещения, не соответствующего договору. Меня успокоили, сказали, что все будет немедленно устроено и я сегодня же получу отдельную комнату.

Я вышел на улицу, вытащил план Москвы и отправился в центр города. С неба сыпался мелкий дождичек, и настроение было довольно подавленное.

Я вышел к кольцу старых городских стен, прошел через старинные ворота и попал на Красную площадь. Перед высокой кирпичной стеной, замыкающей длинную сторону прямоугольной площади стоит облицованный мрачным красным и черным мрамором мавзолей Ленина. Перед ним — очередь, я присоединяюсь и через четверть часа оказываюсь у входа. Лестница со множеством площадок и поворотов, умело и со знанием дела вписанная в узкое пространство, ведет в склеп. Все так сухо и скучно, что только взгляд на мертвого, к которому посетитель приближается сзади, напоминает о том, что лишенная всякой фантазии и ни к чему не подготавливающая лестница, ведет совсем не в зал современной станции метро.

Высоко приподнятый, в простой униформе члена партии, мертвец лежит в стеклянном гробу, освещенный резким холодным электрическим светом скрытых ламп. Большой термометр висит над желтоватым восковым лицом мертвого, лицом в которое ежедневно вглядываются тысячи и тысячи бедных пролетариев, за чью судьбу «святой» несет ответственность. Лицо Ленина выглядит мертвым, зато живы его красивые костистые руки, одна из которых, слегка сжатая в кулак, лежит на груди, другая вытянута вдоль тела.