Благословенны горные хребты - Максим Далин

— Надо бодро спускаться, — сказал Крюк. — Всё равно с вершины один путь, вниз.

— Им, скорей всего, в госпиталь надо, — сказал я. — С хорошим оборудованием. Что мы сможем…

— Тошка справится, — сказал Крюк. — Лишь бы найти.

— У меня недостаточно данных, — сказал Тошка. — Я не могу утверждать, что справлюсь. Но раздумывать об этом нет времени. Нам надо торопиться, не теряя бдительности. Начинается снегопад.

— Вызови базу, — сказал Кондратий. — Сам вызови. Пусть не сидят там на заднице ровно.

— Мой сигнал ничего не изменит, — грустно сказал Тошка. — Спасатели могут только сидеть на заднице ровно или встать с неё, чтобы походить вокруг собственного кресла. Подняться до вечера на пять тысяч метров они не успеют ни при какой погоде.

— Всё, — подытожил Крюк. — Спускаемся.

С вершины всегда чуть печально спускаться. Но тогда чувство было посложнее на порядок; я спускался и думал о канадцах и о лавине. Мы тоже могли попасть под эту лавину. Никто, даже такая потрясная машина, как Тошка, не предскажет в горах ничего точно.

— Дима! — крикнул мне Тошка. — Ты рассеян! Соберись!

— Ага! — крикнул я в ответ, и тут же моя нога соскользнула со скального выступа.

Я бы летел по склону кубарем, если бы не робот. Реакция и скорость на склоне у него были нечеловеческие — Тошка перехватил трос и поймал меня за руку своей обезьяньей ногой. Меня прямо в жар кинуло от облегчения, я вцепился в его лапищу, нащупал ногами опору — и услышал:

— Дима, «спешить» и «суетиться» — совершенно разные вещи. Соберись, пожалуйста.

— Холодно, — сказал я, и с минуту грелся об его мохнатый бок. После этого в голове что‑то прояснилось, и тело стало слушаться лучше.

Мы спустились к небольшому плато, где осталась наша палатка. Палатка пропала, её снесло куда‑то ниже; Кондратий крикнул, что видит метрах в двухстах внизу что‑то оранжевое — надо думать, либо палаточный тент, либо рюкзак Тошки. Двигаться было очень тяжело — лёд казался страшно ненадёжным, а снег так скользил, что мы опасались, не вызовем ли новую лавину.

И холод становился нестерпимым. Ветер нёс град или жёсткую снежную крупу, всё вместе студило прямо‑таки до костного мозга. Ужасно хотелось найти какую‑нибудь расселину и пересидеть там бурю в относительном тепле и безопасности, но тем, внизу, было гораздо хуже.

Нас просто гнала мысль, что нам тут холодно, а они там умирают.

Оранжевое внизу оказалось Тошкиным рюкзаком. Ещё мы нашли рюкзак Кондратия, который застрял между камнями, но палатки нигде не было. А день катился к вечеру ужасно быстро — уже начинало смеркаться.

— Я опять его слышу! — крикнул Тошка, перекрикивая вой ветра. — Только СОС — и отключил рацию. У него уже нет сил говорить долго. Но мы довольно близко.

Думать было тяжело, мы выбивались из сил — но я подумал, что канадцы для нас уже свои и спасать мы их собираемся не просто как альпиндяев, попавших в беду, а как своих. И что это каким‑то образом сделал Тошка, хотя он, вроде бы, и не говорил ничего особенного.

— Темнеет же! — крикнул Кондратий. — Мы ни хрена ж не найдём!

— Найдём! — отозвался Крюк. — Тошкин пеленг!

— Тёмное пятно ниже и левее — это парка канадца с рацией! — крикнул Тошка. — Мы их уже нашли!

И я подумал, что должно бы уже и отпустить, но не отпустило. Потому что было не видно, живы они там или нет.

Он был молоденький совсем, этот парнишка с рацией — года двадцать два, двадцать три, не больше. Он кожу ссадил на виске, скуле и ниже, кровь текла и замёрзла, вид у него был, как у замороженного зомби — и он пытался греть своего напарника, бородатого мужика заметно старше. А я никак не мог определить, имело ли смысл его греть, или там уже всё: лицо у бородатого было совсем отрешённое и пустое, как у мёртвого, снег колотил по нему, как по скале.

Тошка на молодого сильное впечатление произвёл — он даже встряхнулся, выпал из этой полумёртвой апатии замерзания. Кажется, думал, что галлюцинации начались — пока Тошка и Крюк ему не объяснили суть по-английски. Крюк лихо говорит по-английски после кучи международных экспедиций. Я‑то — нет…

Парнишка что‑то пробормотал, и Крюк перевёл:

— Брат его старший, опытный зубр, не повезло. А сам он впервые на такой горе, салажонок.

Мы младшего пересадили так, чтобы он прижимался к Тошкиной спине. С ним всё было ясно: нога ниже колена сломана вдребезги, кусок кости порвал брючину, кровь замёрзла. И мы с Крюком вправили кость, как смогли. Шины тут было, конечно, не найти — и мы примотали его ногу к рукояти ледоруба. Потом вкололи противошоковое и заварили ему чаю: он на нас смотрел, как на ангелов.

Пока Тошка занимался его братом.

Я знать не знал, что у Тошки внутри целая аптека, не чета нашим аптечкам — плюс операционная. Но он снял с груди пластинку с шерстью, а под ней оказалась совершенно неожиданная панель с подсветкой и крохотными дверцами или задвижками. Из одной такой дверцы он вынул скрученный пластиковый зондик, подсоединил к нему стерильную иглу из какого‑то патронташа, где иглы лежали целыми обоймами — разрезал рукав парки на старшем и всунул эту иглу в его вену, быстро и чётко. А потом ввёл в другую руку, в мякоть, противосудорожное из одноразового шприца — и всё это комментировал по-английски, спокойным тоном. Я так понял, для младшего, чтобы тот не психовал особо.

А нам с Кондратием переводил Крюк:

— Говорит, что у старшего тяжёлое сотрясение мозга, кома, но видятся неплохие шансы. Сломаны три ребра, обе ноги, мягкие ткани, говорит, в паршивом состоянии — обморожение. Принимает меры.

Младший канадец прижимался к Тошкиной спине всем телом и щекой, кровь у него оттаяла, потекла, Тошка был весь в крови — но мы все видели, что ему совершенно не мешает. Он только время от времени просил младшего не делать особенно резких движений — так парень и не делал, совсем измотался и морально, и физически.

Его ногу Тошка посмотрел уже потом. На всякий случай — с ногой мы и сами более-менее справились.

А пока Тошка работал, мы рубили ледорубами нишу в толстом слое льда, поглубже. И потом устроили там нечто вроде временного лагеря: какая-никакая защита от ветра, всё‑таки потеплее, чем на открытом склоне.

В эту нишу мы перенесли канадцев. Молоденький плакал из‑за брата, но Тошка начал ему что‑то говорить, и он успокоился потихоньку. А старший так и лежал, ужасно спокойно, как труп. Мороз к ночи упал лютый, хорошо за пятьдесят; если бы не Тошка, который всех грел, этой ночи без палатки на голом склоне никто не пережил бы, ни мы, ни канадцы.

А так мы даже немного поспали. И Кондратий, засыпая, пробормотал, что «хорошо, когда кто‑то в партии настолько шарит в медицине», а я ещё успел про себя улыбнуться, что Тошка уже «кто‑то в партии», а не робот.

Старший канадец утром неожиданно очнулся и заорал, так, что мы вздёрнулись спросонья, как ошалелые. То ли бредил, то ли Тошку увидал и не смог адекватно оценить, но орал и пытался отбиваться. Мы с младшим еле его успокоили, пришлось держать руки, а Тошка, что‑то говоря по ходу дела, ещё вколол, церебролизина с баралгином, насколько я понял.

У старшего лицо опухло, глаза сузились в щели, сосуды полопались — этакая красноватая синюшность. Выглядело довольно жутко, но младший был рад без памяти, что его брат жив. Явно думал, что теперь‑то прийти в себя окончательно — дело времени. Интересно, что Тошка тоже так думал.

К утру буря поутихла, даже проглянуло солнышко, но было по-прежнему холодно. И Тошка напомнил всем, что надо намазаться солнцезащитным кремом; нас, русских, почему‑то пробило на хохот. Канадцы сперва смотрели обалдело, а потом им Крюк объяснил, что Тошка-аккуратник о креме заботится даже в такой пиковой ситуации — и они тоже поулыбались. А Кондратий сказал:

— Тош, ну ты давай, покричи на базу, пусть, перетак их, вертолёт вызывают! Или им погода опять не слава Богу?

— Я вызываю их уже четверть часа, — сказал Тошка. — Они могут прислать вертолёт на плато, которое мы все проходили на подъёме, здесь им мешает скальный выступ. Нам придётся спуститься на двести тридцать метров.

— Ну, хорошо, — сказал Крюк, — Дэйва мы как‑нибудь спустим с его лодыжкой. А Билл? Его, наверное, вообще лучше не трогать?

— Билла вы пока оставите со мной, — сказал Тошка. — Здесь ему относительно тепло и относительно безопасно. А пока вы будете спускать Дэйва, я что‑нибудь придумаю, — и перевёл Дэйву это всё.

Так и порешили. С Дэйвом вышло просто, мы его спустили в обвязке, Крюк — снизу, Кондратий — сверху, а я подстраховывал. Потом оставили с ним Крюка и поднялись к Тошке.

А Тошка за это время вытряхнул барахло из всех имеющихся рюкзаков и смастерил из них, тросов, ледорубов и прочей бытовой ерунды некое подобие носилок. На эти носилки он уложил Билла и зафиксировал, насколько я понял, очень здорово. И мы его спустили аккуратно и легко, как в кино. Крюк только присвистнул, когда увидел.