Благословенны горные хребты - Максим Далин

Максим Андреевич Далин

Благословенны горные хребты

…Пусть он в связке одной с тобой –

Там поймёшь, кто такой…

…Ах, оставьте ненужные споры,

Я себе уже всё доказал…

Крюк мне по телефону сказал: «Приезжай, такое увидишь, что офигеешь». Кондратий говорил потом, что ему то же самое выдали. Голосом таким, непростым и таинственным.

Я спросил, куда приезжать‑то, на пирс или в гараж. Крюк, вроде, собирался покупать скутер, и я был точно уверен, что он хвастаться зовёт. А он выдал: «Домой ко мне приезжай, тормоз, какой пирс! Тусоваться будем, я вас с Кондратием познакомить хочу кое с кем из домашних».

Но вот с кем? Его Соню я, слава Богу, и так отлично знаю — свидетелем на свадьбе был. Лидка в четвёртый класс перешла, Лёся — в младшей группе, сколько я помню, а больше, похоже, никого у них не планировалось. Муркентий — не в счёт. Пса, что ли, завели?

Кондратий мне потом говорил, что то же самое думал. Про щенка.

Мы с Кондратием встретились около нашей школы. У нас было с собой кое‑что, посидеть. Я ещё прикупил для Сони цветочки, она всякие шикарные букеты не любит, все в курсе, а любит эти меленькие, беленькие, типа ромашек, а Кондратий заявился со здоровенным тортом для их малышни, хотя Соня такие нездоровые сладости, как торт, не очень одобряет.

Мы оба думали как: щенок так щенок, почему б не посидеть по этому поводу. Тем более что надо было перетереть кое‑что, по вопросу насчёт Аляски. Вроде, у всех потихоньку утрясалось с отпусками, с паспортами, с визами, со снарягой и с прочими важными вещами.

Аляской мы все болели с давних пор. С тех пор, приблизительно, как вернулись с Алтая. Идея Крюка, конечно. Он по жизни маньячит очень сложными маршрутами, а тот пик на Аляске — будьте-нате, какой маршрут. Костоломный. Шеститысячник. Температура — плевки на лету мёрзнут. Шквальные ветра. Плюс горы такой жестокой красы, что слёзы наворачиваются и сердце щемит. В общем, для мужиков маршрут.

И мы ещё тогда друг другу сказали, что щенок — это, небось, предлог. Что Крюк, небось, перетёр с юсовцами насчёт визы, базы и прочего прекрасного. Ну и ладно.

И поднялись к нему на четвёртый этаж.

Шум был большой — у ребятни каникулы посленовогодние. Умильство: Соня просияла, как школьница, ткнулась в цветы лицом, Лёся высунулась в прихожую, а потом в комнату басом сообщила: «Тошечка, Лидка, там Кандватий и дядя Дима бавадатый!», Лидка выскочила с писком, Муркентий вышел хвост трубой, а вот Тошечка — не показался. Из чего я заключил, что он, вроде, не щенок — не бежит и не тявкает.

Крюк стоял, спиной косяк подпирал, руки в брюки — наблюдал с улыбочкой. Мы ему вручили торт и это самое, он только головой мотнул:

— Ну, вот не охламоны, а? Димон, ты вырастешь когда‑нибудь из младшего школьного возраста? Кондрат, я ж просил… Ну, охламоны…

Кондратий говорит:

— Ты, вроде, познакомить обещал с кем‑то… — и на Соню смотрит.

А Соня хитренько улыбнулась — и шмыг: «Пойду чайку согрею». Сговорились.

— Ладно, — говорю, — за душу‑то не тяни.

Крюк кивнул уже согласно.

— Окей, сейчас Тошечку увидите. Маэстро, урежьте марш!

И Кондратий урезал немедленно: «Трам-тадам-тара-тата-тата-тата-там-пам-пам!», — а девчонки закричали:

— Тошечка, выйди сюда, а?!

— Пожалуйста!

Сюрпри-из, так сказать.

Мы с Кондратием немало видели, но к такому абсолютно не были морально готовы. Это был шок — аут, ступор, обалдели. Стоим в дверях гостиной, как два дурака, глазами лупаем. А Тошечка спрыгнул легко с дивана и идёт к нам вразвалочку. Знаете, как шимпанзе ходят — на двух ногах, но и на костяшки пальцев рук слегонца опирается. Руки длиннющие, позволяют.

Как это описать‑то? Даже и не знаю.

Ростом он, если бы прямо встал, вышел бы аккурат с Крюка, то есть, под метр девяносто, но сутулился по-обезьяньи. Пушистый прямо‑таки очень, пушистый, как персидский кот — серебристый такой пух, будто облачко, и длинный ворс, и всё тело в этом пуху. Только мордень гладкая — обезьянья мордень, и нос плоский, и челюсти выступают, и уши врастопырку, а цвет у морды лица — серый, но не землистый, а серебристый какой‑то, с лоском. Подвижная-подвижная мордень, и на ней — человеческая улыбочка, приветливая и смышлёная, и блестят тёмно-синие глазищи, умные и весёлые, а над ними — ресницы белёсые, мохнатые, и брови — как заиндевелые щёточки.

Небывалый обезьян был Тошечка. Существуй на белом свете снежный человек — так, скорее, снежный человек он был, а не простой обезьян. Или — как инопланетянин, похожий на обезьяна. И смотреть на него было одно удовольствие, как на умного, подвижного, здорового зверя.

Но мы с Кондратием не успели спросить, где это Крюк раздобыл такого диковинного питомца. Потому что Тошечка протянул мне горилью лапищу и сказал человеческим голосом:

— Добрый вечер, Дмитрий. Игорь показывал мне ваши фотографии: не узнать вашу знаменитую бороду, конечно, нельзя. Я — Энтони, но Игорь, Соня и их дети зовут меня Тоша. Мне нравится.

Голос у него был, как у парня лет двадцати, спокойный и дружеский. Но, ёлы-палы, я и так был как пыльным мешком шарахнут — а тут ещё заговорил странный зверь. Ещё бы Муркентий заговорил, когда вышел поздороваться…

Но его лапу-руку я пожал. Она была похожа на человечью, только пальцы длиннее, и, мне показалось, суставов на них больше. Тёплая кожа, крепкое пожатие — только на тыльной стороне кисти у него тоже росла мягкая серая шерсть, хоть и покороче, чем на теле.

Тоша повернулся к Кондратию, а Кондратий сделал шаг назад.

И Тоша огорчился. У него брови приподнялись, а уголки рта опустились, и глаза сразу опечалились.

— Я вам неприятен? — спросил он грустно. — Мне очень жаль. А я как раз хотел вас спросить, называть вас Георгием, как официально полагается, или Кондратием, как издавна принято в вашей компании?

Но гораздо поразительнее, что огорчился Крюк. Он просто‑таки огорчился до глубины души. Обнял Тошу за мохнатые плечи, трепанул и сказал, пожалуй, даже нежно:

— Не переживай, старик. Кондрат — нормальный мужик, он просто охренел чуток. Кондрат, ну, ты чего? Это ж — Тошка, товарищ мой.

И вдруг меня осенило.

— Крюк, — говорю, — ты хочешь сказать, что это — тот Тони, который был в немецкой группе? На Памире? Про которого ты рассказывал? Жесть, не может быть…

И у Кондратия глаза делаются по полтинику:

— Это ты… это вы — Тони?! Вы… ты Игорюху на себе тащил, когда он сломал лодыжку? Ох, ты ж… Как же… — и схватил его за лапу немедленно.

Тоша, вроде, смутился — и переглянулся с Крюком. И Крюк сказал:

— Я просто… я тогда ещё не был уверен ни в чём и не знал, как вы отреагируете. А рассказать хотелось. Ну и представил это дело так, будто Тошка — человек. Но теперь — положение другое. Теперь я соображаю получше, да и плевать мне, кто что подумает. Вот, знакомьтесь, мой друг Энтони.

А Кондратий:

— Друг, да… Но кто, на самом‑то деле? Тоша, вы — кто?

Он вздохнул и улыбнулся, как‑то непонятно. То ли скептически, то ли печально.

— Я, — говорит, — механический модификат. Мех-Галатея, стереотип «Йети».

И Крюк добавляет:

— ИскИн он. Машина. Разумная машина.

Кондратий дёрнул плечами:

— Робот?

— Не надо «робот». Им неприятно.

Но Тоша улыбнулся веселее:

— Робот — так робот. Если вам так удобнее. Так Георгий или…

И лицо у Кондратия сделалось очень интересное. Этакий прищур-прицел, мысль — и не из самых радужных. И сказал он после изрядной паузы:

— Да зови уж Кондратием, чего там. Тебя так Крюк научил?

Тоша снова вздохнул — а я поразился, как он вздыхает, будто живое существо, когда, на самом деле, робот.

— Я бы не стал говорить, что «Крюк научил». Игорь много рассказывал всем в группе. Не только о ваших восхождениях на Алтае, о вашей старой дружбе тоже. Вы — Георгий Кондратьев, и в вашем классе была в моде песенка Григоряна «Ах, куда подевался Кондратий, минуту назад он был с нами». Верно?

Кондратий кивнул, но мина у него приятнее не стала.

А Крюк сказал:

— Ну ладно, идёмте чайку выпьем, что ли. И поговорить надо.

Ох, какой тогда вышел вечер… Чистое Безумное Чаепитие, как в Стране Чудес: Соня была Соней, мы с Кондратием были как Шляпник и Мартовский Заяц, Крюк лыбился, как Чеширский Кот, а уж робот Тоша был как неизвестно кто. Во времена Кэрролла роботов ещё не было — не Азимов.

Наблюдать, конечно, было поразительно. Крюковы девчонки Тошу постоянно тискали, он улыбался и Лёсину куклу баюкал, Лидка ему прицепляла заколочки-бантики на серебряную гриву — просто не отходили от него, и Соня время от времени эту машину тоже гладила походя. А Крюк на робота глядел ласково, просто беспримесно ласково. Не как на друзей-людей — иначе. Это при том, что никогда он техникой до такой степени не маньячил, чтоб оглаживать мотоцикл или беседовать с компьютером вслух.