Десять месяцев (не)любви (СИ) - Монакова Юлия

— Авторский слог довольно точный, грамотный, и нет сплошного плагиата, как это нередко бывает в студенческих работах…

Он открыл папку, полистал страницы, аккуратно и бережно расправил загнувшийся краешек листа, и это движение почему-то подействовало на Полину успокаивающе. А может быть, она просто засмотрелась на его руки… очень красивые руки, надо отметить. Взгляд девушки тут же, словно мимоходом, скользнул по безымянному пальцу его правой руки — кольца не было. Ей мгновенно стало стыдно за своё поведение, вообще-то, совершенно ей не свойственное. И вообще — он только что обвинил её в плагиате!

— О плагиате не может быть и речи, — уверенно и дерзко возразила она. Громов улыбнулся. Надо же, оказывается, умеет и не презрительно…

— Я и говорю, что его нет. Это ваша работа, — признал он, постукивая пальцами по краю стола. — Но, к сожалению, через всю тему проходит… как бы поточнее выразиться… проходит лазоревая нить.

Она снова растерялась, совершенно сбитая с толку.

— В смысле?

— Вот, смотрите… — он полистал рукопись. — Здесь у вас на дереве сидит “птиченька белая, грудка у ней лазоревая”. И на этой же странице — опять: “Вы ль цветы мои лазоревы, много было вас посеяно, да немного уродилося…” И даже кони у вас пьют из реки “воду лазореву”! — он оторвался от страницы и поднял на Полину возмущённый, как ей показалось, взгляд.

— И что? — глупо переспросила она. Он вздохнул, точно досадуя на то, что студентка не понимает таких очевидных вещей.

— Это звучит несколько приторно. Даже слащаво.

— Но я записывала точь-в-точь, как пели и рассказывали сказочницы.

— Да-а-а… — протянул он будто бы в печали и задумчиво покивал, — как говорится, из песни слова не выкинешь…

— А из сказки зачем выкидывать? — хмуро осведомилась Полина.

— И из сказки не надо, — сказал он примирительным тоном. — А вот из контекста, из авторских комментариев…

— Но нам ещё на первом курсе было велено записывать всё, — возразила она, пока ещё не совсем понимая, к чему он клонит.

— А вы были такой послушной? — Громов опять улыбнулся, да так, что у Полины заревом вспыхнули щёки — слишком часто она сегодня краснеет, однако. А может быть, это у неё просто температура поднялась? Странная реакция — опять же, совершенно ей не свойственная…

— Я и сейчас послушная, а что мне ещё остаётся? Не диссертацию ведь пишу, — огрызнулась Полина, снова невольно заводясь, злясь на него за то, что он такой безжалостный и такой… такой обаятельный.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Внимательно взглянув на неё, Громов смягчился. Очевидно, решил, что не стоит обескураживать эту бедненькую, насквозь лазоревую студенточку.

— Очень недурны зарисовки из жизни рыбаков, — похвалил он, — их быт и уклад. Здесь вы меньше любуетесь стариной, даёте больше фактов и конкретики. Но мне не совсем ясна тема вашей работы. Входят ли сюда только песни и сказки? А как же частушки? Обряды? Поговорки и загадки?..

— Это у меня не черновик даже, а сырые материалы, — промямлила Полина, сдаваясь. — Верните мне, пожалуйста, рукопись. Я просто хотела посоветоваться с Максимом Павловичем, что взять, а что оставить. Подумаю и переделаю.

— Прошу вас, — Громов подал ей папку, — непременно подумайте. Времени у вас предостаточно. И учтите, что я просмотрел всё очень и очень поверхностно. Мы непременно ещё поговорим… А сейчас не смею вас больше задерживать. Всего доброго, Полина Кострова… У вас красивое имя, — вдруг добавил он, чем привёл девушку в ещё большее замешательство. А потом снова улыбнулся, что было уж совсем некстати.

Если и правда красивое имя, то зачем лыбиться?! Наверное, решил, что оно слишком лазоревое.

На улице накрапывал дождь.

Полина, обхватив руками собственные плечи и зябко поёживаясь, немного постояла на университетском крыльце, тщетно убеждая себя в том, что огорчаться глупо. Настоящая, серьёзная, профессиональная критика ещё впереди, а это так… детский лепет. Хотя нет, детский лепет — это про её дипломную работу, а не про отзыв Громова. Ей и в самом деле пора кончать с ребячеством. Что ещё за инфантилизм? Ишь, как припекло первое же замечание… Это смешно — растраиваться из-за подобных пустяков и наивно верить, что кандидат филологических наук Марк Громов придёт в неистовый восторг от работы пятикурсницы Полины Костровой.

Но всё-таки душу так и жгло. Отзыв с самого начала был обидный, как ни крути, обидный и насмешливый… Или это просто она — такая избалованная недотрога, воспринимающая любое объективное замечание как выпад в свой личный адрес? Ну а как не воспринимать, скажите на милость, если дипломная работа — не просто сухие записи, а её собственная, Полинина, жизнь… Может, в текст и впрямь переложено лазури. Может, и впрямь всё это звучит слащаво. Но вся её душа была с детства пропитана этой самой лазурью, этими сказками и любимыми традиционными напевами.

Она закрыла глаза и явственно увидела свой остров — круглый и плоский, как большой блин. Белые облака, лазоревая вода, заросли изумрудной травы и камыши у песчаного берега… Истошно орут наглые чайки, кони пасутся на берегу без привязи, на главной улице мычит телёнок — вот она, её любимая реальность. Для кого-то сказочная, фантастическая, вымышленная и приторная.

Идиллический островок, что ни говори. Дома деревянные, с кружевной резьбой, как игрушечные, или нет — скорее, как сказочные пряничные домики… Одна школа, одна больница на всю деревню, даже полиции нет — кому надо, посылают моторку на другой причал. Для молодёжи — клуб, он же кинотеатр, он же интернет-кафе. Место изобильное, сытое, рыбное, даже песни здесь испокон веков поются про рыболовство — про буйную волну, да про сырой ветрило, да про младого рыбака, которого дожидается на берегу красавица-невеста…

Полина родилась и выросла здесь: училась в школе на этом самом берегу, избегала вдоль и поперёк все стёжки-дорожки — чумазая, лохматая и босая, с ватагой местных ребятишек… Тайком от отца и тёти Насти (так называла Полина мачеху) купалась в Волге до первых заморозков. “Вот тогда и настыла на тебе корочка на всю жизнь, живёшь точно в ледяной скорлупке”, - полушутя-полусерьёзно сказала ей однажды лучшая подружка Динка Ермишина…

Родная мать умерла, когда девочке было всего пять лет, и Полина почти не помнила её лица. Зато множество сказок сказывала, бесчисленное количество песен спевала ей тётя Настя — а тётя Настя и рассказать, и спеть умеет! Именно с тех пор, ещё с раннего детства, и появилось у Полинки первое неосознанное желание сохранить все эти устные строки в письменной форме. До сих пор где-то среди её бумаг хранился блокнот со сказками: о том, как два братца, Туман да Частый Дождичек, приходили в гости к поволжским рыбакам…

Мужчины на острове крепкие, здоровые, высокие, как на подбор. Женщины им под стать, и на все руки мастерицы да хозяюшки: рыбку потрошить, жарить, коптить, солить и вялить… а уж душистая уха — это и вовсе баловство на скорую руку. Помимо этого, бабы ещё и в огород успевают, и в поле, и в лесок за грибами-ягодами, а если надо — могут даже на вёсла сесть, чтобы загнать коров на берег (коровы-то все тоже водяные, так и норовят залезть в Волгу, чтобы полакомиться сочной речной травой). Ещё и шитьём, и рукодельем успевают заниматься… Вот так принарядится иная тётя Маня к празднику в самолично пошитое пёстрое платье, отбягивающее крутые бока и полную тугую грудь — глаз не оторвёшь, куда там всяким вашим “Мисс Мира”!..

А в праздники весь этот стройный уклад летит кувырком. Мужики дружно уходят в запой, каков бы ни был повод: Новый год, Рождество, Пасха или день Победы. Бабы помалкивают, только и мечут на стол всё новые да новые угощения — жареное, печёное, солёное… Наливки и настойки тоже свои, домашние — на смородине, мяте, землянике или рябине. И продолжается это до тех пор, пока не оставят гости на столе полные рюмки: больше утроба не вмещает. Стало быть, веселью конец, пора и честь знать. Иных приезжих в моторки сваливают, точно кули, и отправляют по домам, а иных даже трогать не рискуют — до утра оставляют отсыпаться прямо там, где упали.