Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев

удовлетворённо пригладил короткую бородку, и собрался было перевести разговор на более приятную тему, но вспомнил увиденное утром.

— Да, спросить хотел, а что это там за голова на ограде висит?

— Пират, — мрачно сказал Алаксанду, — Менетидом звали при жизни. Собрал всякий сброд, самых отъявленных уродов из Аххиявы. Видно, принимал тех, кого на родине из города изгнали. Разбойничали тут, то село на острове разграбят, то девок украдут, которые ракушки на берегу собирают. Долго я за ними гонялся, но вчера наконец-то достал и воздал по заслугам. Так что пусть башка Менетида повисит тут. Место у нас бойкое, купцов проездом много бывает. Из Аххиявы приезжают. Вот пускай и поглядят, как со мною связываться. Пусть люди Аххиявы про нас услышат! Чтоб тут не носило больше никого!

— Это дело нужное, — согласился с ним Гасс, — это боги одобряют.

Хастияр открыл рот, собираясь ещё расспросить об этом Менетиде, ибо никогда не пренебрегал возможностью узнать побольше о стране Аххиява, язык которой он как раз изучал, но Гасс его опередил и завёл речь о делах более приземлённых. О которых посол, конечно же не спешил вспоминать.

— Значит, так. Лабарна даёт стада овец и коров, а также вдоволь зерна союзникам на содержание их войск, а добыча делится, как заведено, обойдённым никто не останется. Ну, с земель Вилусы, как уговорено, не меньше, чем пять сотен колесниц.

— Столько дать не могу, — возразил Алаксанду, — мне надо берег охранять. Сами видите, что неспокойно у нас бывает. Этих менетидов меньше не становится, сколько голов не подвесь. Что же насчёт средств для похода — спасибо великому лабарне, но мне есть за что воинов прокормить. Мы тут люди не бедные, на хлеб просить не будем.

— Железа дадим, — продолжал Гасс.

— Это подарок дорогой, — оценил щедрость хатти Алаксанду, — за оружие из железа благодарим великого лабарну.

Поторговались за колесницы, сошлись на трёхстах пятидесяти. Обсудили и иные детали предстоящего дела и довольно быстро пришли к соглашению, которое устроило всех.

— Что ж. Да будет так, — сказал Алаксанду, — теперь, дорогие гости, не вернуться ли нам на пир? Признаться, мне совестно, что я увёл вас, уж очень не терпелось узнать цель вашего визита. Мои люди празднуют, а вы делами занимаетесь.

— Я думаю, не поздно это исправить, — улыбнулся Хастияр.

— Мы засиделись за делами войны, — сказал приам, — там, пожалуй, одни кости и пустые кувшины остались. Я отдам распоряжение, чтобы собрали новый стол в моих покоях. Располагайтесь пока, как у себя дома.

— Благодарю за гостеприимство, достойнейший Алаксанду, — вежливо поклонился Хастияр, — позволишь ли осмотреть дворец? Я впервые в Трое и имею один грех — излишне любопытен.

— Почему же излишне? — улыбнулся Алаксанду, — предполагаю, твой почтенный отец, многомудрый Тур-Тешшуб весьма ценит это качество.

— О да! — засмеялся Хастияр, — разве иначе назывался бы он Первым Стражем?

Приам лично сопроводил послов на открытую террасу, дабы сын Тур-Тешшуба мог полюбоваться видами, но прежде, чем они дошли до неё, Хастияр услышал песню. Пели на здешнем языке, на лувийском, на котором разговаривали жители побережья. Эта речь была родственна языку несили и хорошо понятна посланнику.

Такого голоса Хастияр не слыхал даже в столице. Молодой, немного низкий, густой, на удивленье сильный, он отражался от стен дворца. Он звучал, будто рокочущий водопад, таивший в себе грозную силу, а временами возвышался, рассыпаясь на тысячу медных колокольчиков.

В песне угадывалась легенда о Боге Грозы. О том, как однажды он исчез из мира и богов и людей, отчего наступили тяжёлые времена. В верхнем мире, в обители богов, бессмертные пировали, ели и пили, но не насыщались. А на земле наступила зима. С ней пришли холод и мрак, болезни и несчастья. Да такие, что мужи видели прекрасных дев, но любовью с ними не занимались.

Так бы и погиб наш мир, но землю и небо спасла Великая Богиня, прабабка всех богов. Она отправила на поиски Бога Грозы пчелу. Только она отыскала Бога Грозы и смогла вернуть миру и весну, и любовь, и радость.

В песне же, что заполнила собой помещения дворца, всё уже стало хорошо. Бог Грозы вернулся в наш мир. По его воле на землю пролился дождь, а на лугах зацвели цветы, зазеленели травы. И множество прекрасных девушек вышли собирать цветы. Да не одни, а следом за ними тут же увязались парни.

Не успел посланник подивиться необычным словам в давно известной истории, как увидел самого певца. В залу вошла компания здешней высокородной молодёжи. Девушки и парни, все в венках из свежей травы и крокусов. В самой середине, видимо, по достоинству занимая место предводителя компании, стоял сам певец — молодой парень, лет семнадцати на вид. Внешности самой обычной для этих краёв, светло-русые волосы, такие же светло-карие глаза. В плечах широк и сразу видать — руками крепок.

Самый обычный лувиец, парень с побережья. Но видно было, что пользуется он заслуженной любовью у девиц, ведь обнимал он сразу двоих. Одна играла на двойной флейте, а другая то и дело звенела маленьким бубном.

Увидев весёлую компанию, Алаксанду сразу же непритворно разозлился. Неудобно стало перед гостями из столицы. На приём у правителя, такой, как полагается ему быть, это было похоже меньше всего. Он прикрикнул на певца:

— Хеттору! А ну, иди на улицу песни петь!

Парень тут же замолчал, с явным недоумением уставившись на приама. Девицы опасливо отошли от него в сторону на пару шагов. Но Алаксанду этого показалось мало.

— Бестолочь ты великовозрастная! Кому я сказал! Иди уже! И остальных забирай! И не вздумайте мне сегодня на глаза показываться!

Компания тут же рассыпалась, каждый норовил спрятаться за другого и незаметно пробраться к выходу. Но одну пару Алаксанду остановил, указав на парня гостям:

— А это мой старший сын и наследник Куршасса!

Наследник Алаксанду поклонился хеттам, но Хастияра заинтересовал не он, а девушка, которая стояла рядом с троянским царевичем. Вот уж необычное зрелище! Ведь юная девица была не лувийкой, как все остальные, а настоящей критянкой. Одета она была в широкую юбку с оборками невообразимых оттенков пурпурного и жёлтых цветов и корсет ярко-жёлтого цвета, который оставлял обнажённой грудь. Поглядеть в глубоком вырезе было ещё не на что, девица была весьма юной, почти подросток. И довольно худой, так что ключицы торчали, отвлекая от соблазнительного выреза. Смуглая кожа, чёрные глаза и тёмно-каштановые волосы, уложенные в высокую затейливую причёску, перевитую бусами из жёлтого сердолика. Словно пташка из далёких краёв, из жарких стран, прилетела на землю Вилусы.

Девушка не осталась