Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, вроде так, — кивнул щербатый.
— Так, да не так. Не делись они никуда. Здесь остались басилеями. И в Амиклах, и в Спарте, и в иных местах по всему Пелопсову острову. Вокруг вас живут, неотличимые почти.
— Врешь, дед. Я нашего басилея знаю, он не из этих. Сейчас и на суше, и на море спокойно. Не стало разбойников. И засухи, слава богам, нет. Урожай хороший.
Старик покачал головой.
— А зачем твоему басилею теперь разбойничать, когда он басилей? Ты и так отдашь всё, что ему потребно. Этим твоим «голодным» Пелопоннес в ладони упал, как спелое яблоко. Как дар богов. Потому и не «голодные» они уже. Не зовутся больше старым именем. «Люди дара» они теперь. А иначе ещё — «Люди копья». Копьём же дар взяли, ну и созвучно в вашем языке, что так, что эдак. Или не слышали такое прозвание?
— Слышали, — несколько опешив, пробормотал рыжий, — так, стало быть, и корет наш из этих? Вот же скотина! Я давно подозревал.
— Да не, корет не из этих, — возразил плешивый, — я и отца, и деда его знаю, все тут от века жили. Корет — он просто сукин сын, хоть и наш. А вот в Амиклах и верно народец какой-то не такой…
Повисла пауза, нарушил которую щербатый, который ни с того ни с сего подался вперёд.
— Послушай, добрый человек, — обратился он к старику, — ты я смотрю бывалый, знаешь много всякого, да и говоришь красно. А да ты не тот ли знаменитый сказитель, которого называют Троянцем?
— Верно, зовут меня так люди, — спокойно ответил старик.
— О, прости, что тебя сразу не узнал! — щербатый сразу оживился и повернулся к товарищам, — слушайте, я же его два года назад слыхал! Я тогда сыр привёз корету, а Менойтий вино. Корет гостей принимал. Так вот после того, как они все там наелись да упились, выходит он, вот этот самый человек, да как ударил по струнам, как запел! А я тогда стоял на входе, рядом с конюхами и ключницей, которой сыр отдавал. И все такие, и кто за столом сидел, и кто в дверях стоял. Ох! Вот это было! Я как сейчас помню, что пел ты о смене богов на небесах.
Он кашлянул и пропел:
— Первым правил всем Бог Неба, Бог Грозы ему был чашник, только пищу подавал.
Неважно, что при пересказе стих прозвучал слегка поломанным, но чувство оценили все. И козопасы, и сам сказитель. Видно было, что ему приятно об этом слышать, хотя он пытался виду не подавать. Потому щербатый и продолжал вспоминать.
— А потом корет и гости начали орать — Троянец, мол, спой нам, как наши ваших победили! Спой, как наш царь Агамемнон разрушил вашу Трою! И давай кричать, кто из дедов и прадедов ходил с Агамемноном на Трою. Хотя, все знают, что деды их при Агамемноне коз пасли, кто б их в дружину царскую взял.
Козопас перевёл дух, ибо его захлёстывали чувства, с которыми он редко сталкивался в обычной жизни. Старик с улыбкой терпеливо ждал продолжения. Козопас снова торопливо продолжил рассказ:
— Тогда он вышел вперёд и запел. А никто бы не подумал, все решили, что откажется. Даже ключница так мне и сказала, обиделся дед, не будет ничего им петь.
— Что же не спеть-то, — усмехнулся старик, — от меня и тогда не убыло, да и теперь не убудет.
— И нам споёшь? — спросил плешивый, — про героев?
— Отчего нет? Спою.
Он повернулся к подростку, который всё это время скромно помалкивал.
— Подай-ка мне, парень, мешок.
Подросток не стал протягивать мешок издали, а встал, поднёс его старику и подал бережно, будто младенца, что ещё головку держать не научился.
Троянец развязал холщовый невзрачный мешок и вытащил оттуда ещё один, кожаный. Раскрыв его, аккуратно достал лиру.
При виде её даже несведущие в таких делах козопасы хором ахнули.
Лира была вырезана из черепахового панциря, и вся расчерчена тонким золотым узором — в тени кедровых лап вальяжно улеглись два льва Узор покрывал и еловую перекладину с золотыми колками.
— Это же как надо нить золотую проволочь! — восхитился рыжий, — ведь с волосок!
— Да уж, — согласился Троянец, — теперь такую работу днём с огнём не сыскать.
Он взял в руки костяной плектр и провёл им по струнам из овечьих кишок. Те издали мелодичный звон, но старику он не понравился. Скривившись, Троянец подкрутил колки, ударил по струнам ещё несколько раз. Наконец, недовольная гримаса покинула его лицо.
— Про героев, значит?
— Про вашего спой, — попросил щербатый, — ты про него тогда пел.
Старик ударил по струнам раз, другой, ловко приглушая некоторые пальцами, и заиграл перебором.
— Он прощается с женою, он прощается с родными,
Знает, что идёт на битву, из которой не вернётся.
Это боги присудили ему жребий проиграть.
Щербатый расчувствовался настолько, что принялся подпевать. Но запнулся на мгновение, пытаясь вспомнить, какие слова шли дальше. Немного пропустил, но потом пошло уже более связно.
— … Отвечал тогда герой им,
Ни о чём я не жалею,
Ведь судьбу мне боги дали,
Лучшей нет на свете белом,
За Отчизну умереть.
Троянец видел, какое сильное впечатление песнь произвела на этих людей, которые в жизни много повидали. Только хорошего было в ней мало. Мечты о несбыточном, небывалом и прекрасном проникали и в их мир. Только сказитель стал первым, кому удалось поднять их из тьмы повседневных забот. Они стали наперебой расспрашивать сказителя:
— Это правда, что ты из Трои?
— Да, это действительно так. Но родного города я почти не помню. Когда я был ребёнком, меня увезли на восток.
— А что там, на востоке?
— Там лежала великая страна хатти, — сказал старик.
Голос его дрогнул, а плектр ударил резко, едва не оборвав жалобно звякнувшую струну.
— Да… Была великая страна. Нет более.
На лицо его легла тень. Он поднёс ладонь к сердцу. Подросток, который всю песню стоял рядом на коленях, осторожно коснулся плеча старика. Тот глубоко вздохнул и покачал головой. Ласково взлохматил русые вихры мальчика.
Его родители надеялись на спокойную жизнь, вдалеке от границ, ставших в одночасье немирными. Детство и юность он провёл в огромном городе. Мечтал, что продолжит славу древнего рода и послужит великому лабарне, Солнцу, как все его предки.
Но лабарна, занявший Железный трон в дни юности Троянца, оказался последним правителем хатти. При нём держава погибла. Многие
