Газета Завтра 776 (40 2008) - Газета Завтра

Но у нас же отняли? По факту — взяли и отняли. Нет СССР.

Владимир Владимирович Путин сказал, что распад СССР — это геополитическая катастрофа. И я его в этом всецело поддерживаю. Но мне кажется, что настало время сказать гораздо большее. И что это, большее, обязано быть сказано именно теперь.

БОЛЬШЕЕ ЖЕ СОСТОИТ В ТОМ, что распад СССР — это катастрофа не только геополитическая, но и метафизическая. Это прежде всего метафизическая катастрофа. Ибо Быть было отдано за Иметь, первородство — за чечевичную похлебку. "Царство количества" ворвалось туда, куда оно не врывалось ни при каком нормальном капитализме. Да и ненормальном тоже. Такой экспансии количества в сферу качества не видела никакая Колумбия.

Такая экспансия количества — это метафизическая катастрофа. Она бросает вызов жизни и человеку. Она создает постжизнь и постчеловека. Мы не ответим на новые вызовы, не поняв, как следует, что это такое. Сегодня уже не может быть политики, оторванной от метафизики, от экзистенциальных вопросов. В момент, когда встает ребром вопрос: "Быть или не быть России?" — подчеркиваю, не вопрос "какой ей быть?", а вопрос "быть или не быть?" — только экзистенциальное и метафизическое начало может придать политике упругость и эффективность.

Так что же такое вызов Иметь, вызов количества, вызов антибытийности, вызов постжизни? Оторвав эти вопросы от политически актуального, мы рискуем погрузиться в пустые умствования. Но, подчинив эти вопросы злобе дня — мы не придадим искомой политике экзистенциального качества.

Вот почему я обращаюсь к опыту тех наших великих философов, которые не чурались политики и не скользили по метафизической поверхности. Я по-своему трактую этот опыт, но не подменяю его анализ своими собственными построениями.

Первым из таких философов, к которому надо обратиться за пониманием феномена постжизни и постчеловека, является Федор Михайлович Достоевский. Это он сказал устами своего героя в "Записках из подполья": "Это уже не жизнь, господа, а начало смерти". Что самое важное в этих словах? Понятие о НАЧАЛЕ смерти. Смерть для Достоевского не одномоментна. Она начинается. И — длится. Длящаяся смерть — и есть постжизнь. А плывущий в потоке постжизни — постчеловек.

Глубже всего Федор Михайлович рассматривает это в своем "Бобке". Вчитаемся в его сокрушительные метафизические и политические пророчества.

Я уже обсуждал феномен неприличности Ремчукова и спрашивал себя и других: "Что это?" Достоевский отвечает: это постжизнь. И связывает постжизнь — социальное, политическое и культурное тление — с возрастанием этого самого неприличия.

"Заголимся!" — восклицают герои "Бобка", объятые тлением. Достоевский, исследуя личность и ее тление, говорит и о других каркасных личностных конструкциях, атакуемых тлением. Например, о способности удивляться.

Он говорит о том, что тление личности порождает способность НЕ удивляться ничему на свете. И что эта способность "почему-то признана" правящим сословием Российской империи — "за хороший тон". Чем это кончилось для правящего сословия — мы знаем по результату. А Достоевский это предвидел. И выводил из своей концепции тления личности. Тление личности порождает неспособность отличить приличное от неприличного… Оно же порождает неспособность удивляться… Что еще оно порождает?

Анализируя крах той империи, мы постоянно сталкиваемся с чем-то, вызывающим оторопь. С какой-то особой склонностью делать именно то, что не надо, и не делать то, что надо. Подобную склонность принято называть "политической глупостью". Это не обычная глупость. Это метафизическая глупость, порожденная тлением личности и постжизнью как длящимся тлением. Таково, по крайней мере, мнение Достоевского, предчувствовавшего гибель любимой им Империи. И пытавшегося что-то объяснить Победоносцеву, Суслову Российской империи, мечтавшему ее подморозить.

Подморозить… Не правда ли, это слово отдает моргом? Подморозить — это сдержать тление. Ну и как, удалось его сдержать? Дело не в том, чтобы сдерживать тление, а в том, чтобы обрести потерянную личность, то есть воскреснуть. Признаем же, что воскресла Россия в 1917 году. Нравится нам, как она воскресла, или нет — будем элементарно честными.

Французское правящее сословие перед революцией 1789 года было столь же изощренно и изысканно, как российское правящее сословие перед революцией 1917 года. И столь же метафизически (а в результате и политически) глупо. Оно тоже истлело. Граф Йорк фон Вартенбург объясняет это тление потерей связи с историческим духом. Что ж, потеря связи с духом всегда впускает в субстанцию это самое тление. А восстановление связи?

Революционеры были людьми достаточно простыми. Но обладали поражавшим всех политическим умом, имевшим метафизический генезис. Умом, связанным с присутствием исторического духа и восстановлением личностного начала.

Личность всегда умна, считает Достоевский. Она может быть наивна, даже примитивна. Но постольку, поскольку она личность — она всегда метафизически (а значит, и политически) умна. Индивидуум же, расставшийся со своей личностью, всегда метафизически глуп. Он может быть хитер, чуток, сложен, образован, тонок. Он может быть невероятно цепок. И потому успешен в определенных ситуациях, не требующих этого метафизического ума. В каких именно ситуациях? В ситуациях, когда "всё в шоколаде".

А по ту сторону "шоколада"? Там необходимо соединение с историческим духом, обретение личности и метафизического (то есть, и политического) ума. Возможно ли это? Да, возможно. В той степени, в какой возможно то, что называется воскресением. Если бы я не считал, что это возможно, я не написал бы ни строчки по поводу судьбы развития в России. Ибо и судьба, и развитие предполагают Бытие, личность и не предполагают той самой особой метафизической глупости, которая порождена, уверен, "исавизацией всей страны", тлением личности и постжизнью.

Освободиться от глупости "а ля бобок" можно, только воскресая (опять же в социальном, культурном, политическом смысле). Воскресая, вновь становишься умным. Так считает Достоевский. И для меня абсолютно очевидно, что, размышляя об отдельной личности (ее тлении и воскресении), он размышляет и о России. Так поразмышляем и мы. Право же, есть о чем.

Может ли воскреснуть нынешняя Россия? Именно воскреснуть — причем не в поэтически размытом смысле, а в смысле обретения исторической личности? В смысле соединения ее субстанции с ее же историческим духом. Тем духом, связь с которым разорвала перестройка. Разорвала, предложив обменять первородство на чечевичную похлебку, организовав — подчеркну еще раз — и геополитическую, и метафизическую катастрофу. Запустив Танатос, то есть это самое тление (регресс). Истлевающее — теряет Быть и получает взамен Иметь. Эрих Фромм, говоривший об Иметь и Быть, был абсолютно солидарен с концепцией тления Достоевского.

Воскресить Россию — значит, вырвать ее из трясины всеобъемлющего Иметь. Посадить на цепь воющее тоскливое вожделение: "Это хочу иметь, и это, и это". Изгнать количество из качества (менял из храма).

Личность — это то, что способно Быть. Экспансия Иметь — это тление. Достоевский напряженно наблюдает за тем, как тлеет в бесконечно им любимой России правящее сословие. В том числе, за тем, как, тлея, то есть, теряя личностное, сословие приобретает способность ничему не удивляться и считает эту способность — хорошим тоном.

Достоевский прямо связывает подобное "хорошетоние" с тем, что индивидуумы, слагающие это сословие, тлея — глупеют. Еще раз подчеркну: для Достоевского потеря личности — это приобретение глупости. В итоге Достоевский выносит такой вердикт: "Ничему не удивляться почти то же, что ничего и не уважать. Да глупый человек и не может уважать".

Потрясающая точность и глубина мысли! Достоевский устанавливает, что потеря способности удивляться имеет общий источник с потерей способности соблюдать приличия, то есть что-то уважать — себя, других, страну и так далее. И что этот общий источник — метафизическая глупость, порождаемая тлением личности.

А еще Достоевский в своей концепции тления вводит понятие "инерция". Он утверждает, что глупость порождает инерцию, а инерция усугубляет глупость. Предреволюционное состояние правящих сословий всегда чудовищно инерционно. Казалось бы, небольшой точный поворот — и все будет спасено. Но поворот невозможен. Как и точность. Кого исторический дух хочет наказать, того он поражает инерционностью.

Чтобы не быть голословным, позволю себе еще одну цитату из того же "Бобка": "Наверху, когда еще мы жили, то считали ошибочно тамошнюю смерть за смерть. Тело здесь (разговор ведётся, как вы, наверное, помните, между покойниками на кладбище. — С.К.) еще раз как будто оживает, остатки жизни сосредотачиваются, но только в сознании. Это — продолжается жизнь как бы по инерции […] еще месяца два или три… иногда даже полгода… Есть, например, здесь один такой, который почти совсем разложился, но раз недель в шесть он всё еще вдруг пробормочет одно словцо, конечно бессмысленное, про какой-то бобок […] Ну а как же вот я не имею обоняния, а слышу вонь? Это… хе-хе… тут вонь слышится, так сказать, нравственная — хе-хе! Вонь будто бы души, чтобы в два-три этих месяца УСПЕТЬ СПОХВАТИТЬСЯ (выделено мною — С.К.)… Так сказать, ПОСЛЕДНЕЕ МИЛОСЕРДИЕ (выделено мною — С.К.)".